О жизни, творчестве и личности художника Кузьмы Петрова-Водкина к открытию выставки в Русском музее

Юбилейная выставка, приуроченная к 140-летию Кузьмы Петрова-Водкина (1878–1939), открывается в Русском музее. Здесь собраны 250 произведений живописи и графики из 20 музеев и частных коллекций

Нет необходимости представлять «Купание красного коня» или «Петроградскую мадонну», «Портрет Ахматовой», изумительные натюрморты с гранеными стаканами и рассыпанными по скатерти коралловыми яблочками — творческое наследие Петрова-Водкина хрестоматийно известно. Его стиль изучен вдоль и поперек, рассмотрен сквозь лупу, награжден десятками эпитетов и точных определений: «символистский формализм», «нирванное состояние души», «чеканность пластики, акцентированная условность, искусственность гаммы, ясность планов».

Что всегда при этом изумляет, так это реакция на художника его современников, тех, кого можно было назвать петербургскими интеллектуалами 1910–1930-х годов. Их мнение было не то чтобы скептическим или, наоборот, восторженным и уважительным. Оно было запредельно грубым. Сомов называл Петрова-Водкина «скучным тупым претенциозным дураком», Горький — «человеком, всесторонне малограмотным». «Он любил вещать и поучать, философствовать и делал это неумело и бестолково»,— писал критик Эрих Голлербах. «Есть люди, которые все явления окружающего мира воспринимают как-то совсем по-своему,— вспоминал художник и искусствовед Владимир Конашевич.— Даже те из этих явлений, смысл которых человечеству давно известен, они понимают совершенно своеобразно. Эти люди живут как будто в другом мире… они бывают… или бездарно и тяжело тупые, или, наоборот, глубоко одаренные... Пример такой тяжеловесной гениальности я имел недавно перед глазами. Я имею в виду художника Петрова-Водкина… Толчком для такой своеобразной, в полном смысле слова самостоятельной работы мысли было, конечно, отсутствие школьного образования».

И что опять же удивительно: у Петрова-Водкина никак нельзя заподозрить необразованности. Он посвятил учебе 12 лет, учился в двух столицах в России, в Мюнхене и Париже и, как тогда было принято в аристократических семействах, завершил образование путешествием, побывал в Италии и даже в Алжире и Марокко. По количеству потраченного на образование времени и усилий с ним трудно поставить рядом какого-либо художника-современника. Нестыковка творчества и биографии завораживает и делает его постоянно актуальной фигурой.

Водкинизм как предчувствие

…Кузьма Сергеевич родился в 1878 году в крестьянской семье в городке Хвалынске Саратовской губернии. Необычная фамилия досталась от деда-сапожника, любившего заложить за воротник. Окончив четыре класса городского училища, мальчик-подросток подрабатывал в артели иконописцев. Ученические штудии увидел заезжий столичный архитектор и увез юношу в Петербург, определил на два года в училище барона Штиглица, даже выхлопотал ему стипендию у хвалынских купцов. Еще 7 лет Петров-Водкин проведет в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где преподавали Серов и Коровин. В 1901 году он пару месяцев учился в Мюнхене в студии Антона Ашбэ, куда добрался из Москвы на велосипеде (по крайней мере, стартовал он точно на двух колесах). В 1905-м на 3 года он едет в Париж, откуда совершает вояжи в Италию и Африку.

В 1908-м Петров-Водкин возвращается в Петербург с двумя сотнями готовых живописных работ и женой-француженкой — Марией Жозефиной Йованович, которую в России называли Марией Федоровной. Следующее десятилетие было невероятно интенсивным: он расписывал церкви, создавал театральные эскизы, пробовал себя как литератор, участвовал в выставках, в 1910-м возглавил художественную школу Елизаветы Званцевой вместо уехавшего в Париж Льва Бакста. В 1912-м он пишет легендарную картину «Купание красного коня», которую позже назовут предвестием Мировой войны и революции. Сегодня в Третьяковской галерее она открывает экспозицию русского искусства XX века.

Наступает 1917 год, Петрову-Водкину 39 лет. Его приглашают профессором в реорганизованную Академию художеств (ВХУТЕМАС / ВХУТЕИН), где он создает протокол высшего художественного образования. К его методам относились по-разному, кто-то считал их странными, но тогда это была «единственная учебная методология» (по словам искусствоведа Александра Боровского). И она работала: превращала вчерашних школьников в художников, в чем мы могли убедиться в 2016 году, когда Русский музей провел выставку «Круг Петрова-Водкина», собрав на ней всех учеников и последователей. Фамилии авторов принадлежали второму и третьему ряду в истории искусств, а произведения были все превосходными. В 1920-х термин «водкинизм» был в ходу без всякой иронии: влияние Кузьмы Сергеевича на молодое поколение нельзя было переоценить.

В советском искусстве 1920–1950-х годов было всего три Учителя с большой буквы — Малевич, Филонов и Петров-Водкин. Наследие его учеников давно является предметом страстного коллекционирования.

…Несмотря на жену-француженку и поездку в 1924–1925 годах к родственникам в Париж, Петрова-Водкина не репрессировали. Его арестовали, но по звонку Луначарского тут же освободили. В сталинские лагеря в 1937-м попал его двоюродный брат Александр Трофимов, позировавший для картины «Купание красного коня». Поводом к аресту были написанные по-французски письма, присланные из Парижа.

Что же касается самого живописца, власть относилась к нему очень лояльно: он был художником на экспорт, его произведения нон-стоп экспонировались в США и Западной Европе. В 1924-м ему в числе немногих избранных доверили запечатлеть Ленина на смертном одре. Через 10 лет, на основе сделанных с натуры рисунков, он напишет портрет вождя, правда, без должного пропагандистского пафоса: Петров-Водкин изобразит его читающим «Песни западных славян» Пушкина. Повесить такое в столице было невозможно, картину по протекции Сарьяна приобрел Ереванский художественный музей.

В 1930-е Кузьма Сергеевич получил звание «Заслуженный художник РСФСР», он был первым главой Ленинградского отделения Союза художников, в 1936–1937 годах прошли его последние прижизненные выставки в Питере и Москве. В феврале 1939-го он умер от туберкулеза, с которым отчаянно боролся на протяжении 10 лет.

С высоты птичьего полета

Мировое искусство художник обогатил оригинальным способом построения пространства: вторые планы на его картинах не уменьшаются, а наоборот, увеличиваются и опрокидываются на зрителя. Пространство словно увидено через широкоформатный объектив с высоты птичьего полета. Этот прием гипнотизировал не только студентов Петрова-Водкина, в 1960-х он «зацепил» многих питерских живописцев, прежде всего Андрея Мыльникова и Евсея Моисеенко, а в 1970–1980-х широко распространился в советском искусстве.

Что касается колорита, то основой гармонии Петров-Водкин считал комбинацию красного, синего и желтого, хотя его собственные картины, конечно же, далеки от таких плакатных решений и полны сложнейших переходов лиловых, изумрудных, фиолетовых тонов.

Художник прошел через тяжелейшие 1920–1930-е годы, когда в обществе рухнули базовые морально-этические нормы (и он сам писал о «жутких межлюдских отношениях»), но в его картинах заключено безусловное приятие мира, радость от созерцания потока жизни — натюрморта с селедкой, чайника или граненых стаканов. Если бы мы судили о революции лишь по его произведениям, мы бы думали, что она была Царствием Божьим на земле, что все крестьянки невинны и чисты, как ангелы Фра Анджелико, что смерть комиссара (на одноименной картине) — это не ужасный финал, а высокий момент, когда душа отлетает к Богу.

Наука заклинания

…Нынешний юбилей (а их меряют десятилетиями) будет первым, который мы отметим без дочери художника Елены Кузьминичны. Она умерла в 2008-м. За год до смерти режиссер-документалист Сергей Тютин записал ее интервью для фильма «Любовь Петрова-Водкина». Вскрылись драматические обстоятельства.

Оказалось, что у ее родителей целых 16 лет не получалось родить ребенка, Кузьма Петров-Водкин был буквально одержим этой проблемой. Когда прямая медицинская помощь не помогла, он стал заклинать небеса своим искусством. Его многочисленные мадонны и кормящие работницы — не что иное, как послания Космосу.

Долгожданная беременность все-таки случилась. «Год этот был для нас совершенно особенным,— написал позже художник "отчет" для дочери.— По моем возвращении из Самарканда к нам поселилась Натюня (польская пианистка Наталья Леоновна Кальвайц). Нежная дружба ее с мамой, живой уживчивый характер нового члена нашей семьи — все помогало создать живую, веселую, полную романтизма жизнь.

…В доме была любовь. Мама была много, бесконечно, как никогда раньше, любима, и я в ней чувствовал новое ко мне отношение — мы как бы только узнавали друг друга. Я ревновал маму к Натюне (и вместе с тем ценил ее дружбу), эта ревность меня к маме — этот переплет чувств чистых и добрых (моя крошка, все, что делается от любви, все оправдывается, в том нет злобы и грязи). Этот переплет давал столько жизненного материала… Вот в таких обстоятельствах и явилась у нас с мамой новая долгожданная радость».

Однако в финале беременности возникла угроза жизни матери. Художник умолял врачей в случае чего оставить в живых ребенка и даже «не счел нужным скрыть этот разговор» от жены. «Я заявила, что спасать должны не меня, а ребенка,— вспоминала она в своей книге,— и оформила решение в письменном виде. Муж был потрясен, что я готова была пожертвовать жизнью ради его заветной мечты». К счастью, все остались живы.

Что удивительно, через пять месяцев еще одну дочку, Марию, родила художнику ближайшая подруга жены, та самая пианистка Наталья Кальвайц.

Некоторое время все жили в одной квартире. «Маме было жутко, она очень переживала»,— комментирует в фильме Елена Кузьминична. Но у нее не было выбора: иностранка в Советской России, с тяжелыми осложнениями после родов, она никак не могла высказать недовольства. Что обо всем этом думала Наталья Кальвайц, так и осталось тайной. Вскоре она уехала к родителям в Польшу, и ее следы затерялись навсегда.

В дневниках 1926 года, адресованных дочери, Петров-Водкин писал: «Дрянные явления абсурдны сами по себе — они рождаются командою нашего бытового (мещанского) своеволия над нашей физиологией, они признаки участия рода в рождении и смерти, и их приводят к системе (дурное слово, но, конечно, это не гармония, ну пусть будет система) — они кора между втулкой и объемом предмета жизни, этапы, интервалы. Нудно выразил я вышесказанное, но возможно, что я хотел выразить словами несловесническое. Сумей расшифровать, моя миленькая».

Петров-Водкин не был ни буржуа, ни циником. Он был особенным человеком, со своеобразной эмпатией. Не этим ли объясняется такая злая реакция на него современников? Его своеобразие принимали за необразованность, но, скорее всего, он был человеком аутического спектра, как Форрест Гамп, очень чувствительный к искусству и одновременно не ощущавший оттенков человеческих отношений.

…Мария Федоровна пережила мужа на 18 лет. Она посвятила жизнь сохранению его наследия. Ее стараниями из-за границы были возвращены картины Петрова-Водкина, в том числе в 1950 году из Швеции — «Купание красного коня». Она передала семейные вещи в Хвалынск, добилась открытия там музея. Она даже написала книгу «Мой великий русский муж».

Людмила Лунина