Актер Жан-Марк Барр о европейской культуре, Ларсе фон Триере и движении #MeToo

В субботу в кинотеатре «Каро Октябрь» в рамках программы «Эхо фестиваля "Зеркало"» состоится показ фильма «Зерно» турецкого режиссера Семиха Капланоглу, посвященного глобальному экологическому кризису. Главную роль в нем исполняет Жан-Марк Барр. С актером, прославившимся в фильмах Люка Бессона и Ларса фон Триера, беседовал Андрей Плахов.

— Расскажите о своем культурном бэкграунде. Вы родились в Германии и выросли в Америке, снимаетесь во французских, датских, англоязычных фильмах.

— Мой отец был американским летчиком, воевал на Второй мировой, в Корее и во Вьетнаме, дожил почти до ста лет. Моя мать — француженка. Отец воплощает мою физическую сторону, мать — эмоциональную и творческую. Как сын военного, я был кочевником. В Калифорнии застал конец вьетнамской войны, мощное антивоенное движение, все говорили про «ханойскую Джейн» — Джейн Фонду, Пола Ньюмена, Марлона Брандо, отказавшегося от «Оскара». Эти актеры были для меня, подростка, теми, кем для других — священники и пророки. Я понял, что через связь с миром кино можно противостоять пропаганде. Мы не знали тогда ни Маяковского, ни Достоевского — ничего, кроме «территории врагов» восточнее Берлина. Только впервые приехав в Россию, я открыл большую культуру этой «территории».

— Как я понимаю, у вас левые пацифистские взгляды и вы космополит. Где вы все-таки живете и какая культура вам ближе?

— Безусловно, европейская. США слишком часто в своей истории были страной войны и торговли оружием. Сегодня, в эпоху Трампа и существования трех супердержав, все это возрождается, и Америке грозит опасность новой гражданской войны. Я не революционер по натуре, не религиозный фанатик, я просто стремлюсь к духовной жизни. Подобно Джеймсу Болдуину, я нашел культурное убежище в Европе. В течение многих лет после бомбардировок Белграда я старался содействовать контактам Сербии, откуда родом моя бывшая жена, с западным миром. Сейчас я живу между Парижем, Италией, где у меня есть подруга и маленький сын, и Калифорнией, куда я приезжаю помочь пожилой матери.

— Вы также занимаетесь экологическими проектами. Не с этим ли связано ваше участие в фильме «Зерно»?

— В этой картине экология только часть общего концепта. Да, фильм ставит вопрос о том, что будет с нашей планетой через тридцать лет, показывает мир, забитый генетически модифицированными продуктами, в то время как герой, которого я играю, ищет сохранившиеся оригинальные семена злаков. Но режиссер Семих Капланоглу отвечает на этот вопрос, обращаясь к мудростям суфизма, таких поэтов, как Руми. Он ставит встречный вопрос: что первично, что более важно — зерно иди дыхание? Фильм призывает искать будущее в прошлом, в опыте человечества. На Западе тоже обращаются к прошлому, но это не такие напряженные поиски, как у философов восточных культур. Съемки «Зерна» происходили до установления диктатуры Эрдогана и прихода Трампа. Мы снимали про будущее, а получилось — про настоящее.

— Семих Капланоглу — очень амбициозный режиссер, и это роднит его с Ларсом фон Триером. Могли бы вы рассказать об их методах работы с актерами?

— Как вы знаете, «Зерно» — это в огромной степени посвящение Андрею Тарковскому, фактически парафраз «Сталкера». Да, Семих очень амбициозен. Собрав международную группу исполнителей, среди них был и русский «сталкер» Григорий Добрыгин, режиссер погрузил их в очень трудный, даже физически, процесс съемок в индустриальных руинах Детройта и горах Анатолии. Мы должны были таскать в гору мешки с землей, но главное, полностью подчиняться видению режиссера, который вел себя как настоящий диктатор. Мы почти буквально стояли перед ним на коленях, а он не только не поощрял нас, но шокировал заявлениями: «Очень плохая игра!» В свою очередь, мы можем теперь, смотря фильм, высказать и свои критические соображения в его адрес. Каждый крупный режиссер в определенном смысле диктатор, тем более что Семих в «Зерне» стремился к чистоте и аскетизму. Но порой он шел к этой цели чересчур дидактическим и авторитарным путем, что заметно в сюжете и диалогах.

— Ларса фон Триера тоже уличают в диктаторских замашках.

— Ларс может быть жестоким, но в его жестокости всегда есть юмор и дистанция, он умеет балансировать на грани, к тому же Ларс незаурядный шоумен. Мы знакомы тридцать лет, впервые я работал с ним на «Европе» — его переходной картине. Признавая выдающееся изобразительное качество его ранних работ, все говорили, что ему не хватает эмоций. И вот эмоции появились — в фильме «Рассекая волны». Он «сменил жену», и в переносном смысле, и в буквальном, в его жизни появилась новая женщина, а мне Ларс доверил стать крестным отцом двух его детей.

Последний фильм «трилогии о золотом сердце» назывался «Танцующая в темноте», у Ларса были серьезные конфликты с игравшей главную роль Бьорк. Она не привыкла, что кто-то ее режиссирует. А Ларс до этого имел дело с другого типа актрисами — такими эмоционально открытыми, как Эмили Уотсон. Бьорк дала ему жару! Мы с Ларсом и Катрин Денёв ждали два часа, пока она придет на первую встречу — одетая как принцесса из детской сказки и говорившая со сказочным исландским акцентом. Она всегда опаздывала. Ларс сказал: «Хорошо, я все понял. В понедельник можешь приходить на два часа позже, чем положено, к десяти. Во вторник — тоже к десяти. В среду у тебя будут месячные…» Бьорк взорвалась от негодования. Недавно она уличила Ларса в сексуальных домогательствах, но это неправда, не было этого, могу свидетельствовать.

— Вы продолжали работать с Триером на протяжении нескольких лет. Как он менялся?

— «Догвиль» стал одной из его вершин, но Николь Кидман отказалась сниматься в продолжении «американской трилогии», не желая снижать свои гонорары. В это время Ларс впал в депрессию, думал, что умрет от рака в течение полугода. После не самого удачного «Мандерлея» он еще больше изменился. «Антихрист» — совсем, с моей точки зрения, несложившийся фильм — пик его депрессии. Великий и смешной, он ушел с просмотра, когда многие зрители смеялись, а Шарлотта Генсбур и Уиллем Дэфо принимали аплодисменты от остальных. Он снял еще два прекрасных фильма — «Меланхолию» и «Нимфоманку». Но дестабилизация его характера продолжалась, обострились проблемы с алкоголем. Я был огорчен, увидев его на каннской премьере «Дома, который построил Джек» постаревшим, с трясущимися руками.

— Вы по-прежнему общаетесь?

— В последнее время главным образом по телефону. Со мной он всегда смягчается, но когда я вижу его со стороны, мне больно. Конечно, сыграла роль и история с его высказываниями о Гитлере, после которых его отлучили от Каннского фестиваля, за этим решением стоял Жиль Жакоб.

— Он же всегда патронировал Триера и привел его к «Золотой пальмовой ветви»!

— Но помните, что сказал тогда Ларс? Что он благодарен Жакобу, хотя тот ничего не понимает в кино. Жакоб этого не забыл. К фразе о Гитлере надо было отнестись с юмором и дистанцией, но Ларс напрасно ожидал этого от других. Люди воспринимают все слишком буквально и серьезно. Возьмите хотя бы ситуацию с сексуальными домогательствами. Скорее всего, Кевин Спейси — порядочный сукин сын, но убрать его из киноиндустрии, лишить ролей — это чересчур.

— Насколько всерьез вы воспринимаете движение #MeToo?

— В этом месяце покончил с собой Энтони Бурден, знаменитый американский шеф-повар, он ездил по миру, вел передачу на CNN, а в последнее время встречался с актрисой Азией Ардженто, одной из активисток феминистского движения. Бурден писал о том, что ему стыдно, что он американец. Это великая нация, но эта же страна уничтожила 3 млн человек в Корее, на ее совести Вьетнам, корабли с рабами, геноцид индейцев, эксплуатация иммигрантов. Речь, конечно, не только об Америке, а обо всем западном мире. Изживая колониализм, Западная Европа по-прежнему допускает, чтобы детей беженцев держали на границе в клетках. Но патриархальная исключительность белых американцев, в которой мы были воспитаны, особенно отвратительна. Я чувствую в себе лицемера и в том, как мы привыкли смотреть на женщин. Мужчины в западном обществе доминируют, и надо это осознать, чтобы остановить. Теперь отношения полов застопорились, стало очевидно, что игра между ними опасна. Но требуется время, чтобы пришло новое сознание.

— То есть Бурден ушел из жизни из-за чувства стыда?

— Энтони Бурден был привилегирован и счастлив, но не смог жить под грузом этих депрессивных факторов и покончил с собой.

— Это было вскоре после гневного выступления Азии Ардженто на закрытии Каннского фестиваля, когда она с безумным взором клеймила мужчин, сидящих в зале, за предполагаемые грехи.

— А вы знаете, что в Италии ее не поддержали? Там считается, что все кинозвезды шлюхи и это нормально, что они спят с продюсерами. А она посмела выступить против.

— Но Ардженто несколько лет добровольно жила с Харви Вайнштейном, прежде чем прозрела. Мне кажется странным, когда Леа Сейду обвиняет Абделлатифа Кешиша в том, что во время съемок «Жизни Адели» он смотрел на нее «мужским взглядом». Или когда та же Ардженто осуждает Катрин Денёв, выступившую против абсурдных крайностей феминизма. А журналисты в западных странах боятся сказать слово против новой идеологии…

Согласен, крайности вредят делу. С другой стороны, не помню, чтобы в кино женщина-режиссер сексуально эксплуатировала мужчин. Проблема еще в том, что мы выросли в обществе порнографии, не только сексуальной. Именно так, как порнографические, мы воспринимаем телевизионные картинки убитых и изувеченных с Сирии детей. А реагируем, только когда теракты происходят в Европе.

— И все же про отношения полов. Вам видится выход из тупика?

— Я много работал над собой, чтобы мои отношения с женщинами стали по-настоящему свободными. Недавно в Белграде мы с моей бывшей женой сыграли в спектакле «Крейцерова соната», режиссером выступил ее нынешний муж. Сербы были шокированы таким раскладом, но мне было важно, чтобы тема антагонизма полов, заявленная еще Толстым, была поставлена в сегодняшнем социально-культурном контексте.