Драйв сурка
Мой друг впал в состояние, которое я называю «драйв сурка». Все началось, когда он купил Volvo 245. Как он пришел к судьбоносному решению – загадка для душеведов. Потребительские аргументы из его уст раз от разу отличались: от «неубиваемая подвеска» до «самый удобный автомобиль для секса». Но главная ценность машины, как я интуитивно понял позднее, заключалась все-таки в ее принадлежности к эпохе «лохматых восьмидесятых», когда и состоялось первое и отнюдь не близкое знакомство – возможность стать настоящим собственником скандинавского чуда пришла спустя «вечность» – то ли он прокатился на Volvo, то ли видел в кино…
С отношением к поре застоя происходит любопытная вещь: чем дальше, тем все больше блекнет негативное: цензура, «афган», очереди… Зато все ярче высвечивается романтика: сплавы на байдарках, портвейн из горла, выходные в Ленинграде с натуральными и бескорыстными прелестницами… Я, признаться, тоже из числа ностальгирующих. Но все мои сантименты льются тонкой струйкой при звуках «маммы миа», виде куртки-варенки, ну или при посещении раздела «ретро» на порносайтах. То есть моя ностальгия не закручивается психологическим вихрем и не сметает мелкодисперсные факты никчемной современности ради ценных примет славного прошлого. Я, например, с одного взгляда не различаю клейма Дулевского фарфорового и Дятьковского хрустального заводов, не могу продолжить любую фразу навскидку из «Афони», не помню фирменных блюд ресторана «Арагви» или кафе «Лира»… А вот мой знакомый все это хранит в памяти так же бережно, как Гобсек медные монеты. И уж совсем я далек от того, чтобы восстанавливать материальную оболочку прошлого, собирая вещи тех лет. Так недолго и городским сумасшедшим прослыть. Мой приятель был к этому весьма близок. Комнаты, антресоли и чуланы скрывают от чужого глаза и сглаза его сокровища: бобинные магнитофоны «Дайна», кроссовки «Ботас», бутылки (полные!) «Слинчев Бряга» и пачки переводных картинок с гэдээровскими красавицами… Но автомобили это вам не переводилки: их так просто не спрячешь. В какой-то период во владении приятеля оказалось сразу пять «двухсотых». Разных лет и цветов, скупленных по дешевке и от жадности. Один стоял в гараже. Четыре других каждое утро тасовались на дворовой стоянке, чтобы соседи не заподозрили чего дурного. О своем счастье без риска, что в нем увидят пациента «кащенки», приятель мог рассказать только мне.
К слову, если вы вдруг признали в описываемом типе лузера или лунатика, то зря. В прошлом он генеральный директор гигантской интернациональной компании, обладатель степени MBA и прочее, прочее, а ныне рантье и философ. Наверное, будь его воля, он запустил бы обратный ход истории. Вероятно, с 14 мая 1993 года. То есть с того дня, когда сошел с конвейера последний Volvo 200. И когда начал рушиться мир настоящих эмоций от обладания честными вещами.
«Ты пойми, – подводит он под свои чудачества теоретическую базу, – добротность и срок жизни вещей раньше были на порядок выше. Дефицит заставлял людей ценить приобретаемое. У них возникала эмоциональная привязанность к тому, чем они пользовались, потому что пользовались они этим долгое время. Да, Volvo производились не в СССР, но потребительская сдержанность была и "там", пока не пришли "однопланетяне", готовые сделать одноразовым все на свете, от стаканчиков до автомобилей».
Как-то мы вместе заехали в автосалон. И менеджер принялся уговаривать его на трейд-ин. В качестве ответа приятель сперва прошелся по крыше и капоту своей даже не шелохнувшейся Volvo, а потом пальчиком продавил капот модной новинки.
За последующим развитием Volvo, «увы» не остановившей в срок производство, он, кстати, следит с возрастающей брезгливостью. Ведь чем дальше, тем все больше любимая марка отдаляется от канонического образа истинно шведского творения. Такого же, как шведская стенка с далекого урока физкультуры.