Выбор Игоря Гулина

Поэт Евгений Герф умер в 2006 году. Его единственная крохотная книжка была издана в начале 90-х на средства сына и оказалась абсолютно незамеченной. Была еще пара публикаций, тоже не ставших событиями. О том, что от Герфа осталось огромное наследие, почти никто не знал до конца прошлого года, когда вышел этот впечатляющих размеров том, составленный собирателем редкостей советского поэтического андерграунда Владимиром Орловым.

Не совсем понятно, почему Герф оказался настолько на обочине литературной истории. Он не был маргиналом. Точнее, был маргинален именно настолько, насколько это было необходимо для подпольного успеха. Герф был женат первым браком на дочери знаменитого переводчика Льва Копелева, через него был шапочно знаком со всеми главными фигурами либеральной культуры 60-х — от Солженицына до Бродского (а последнего даже навещал в ссылке), получил поэтическое благословение от Надежды Яковлевны Мандельштам. В 70-х входил в диссидентскую общину отца Дмитрия Дудко, затем был близок к кругу Александра Меня, напечатал несколько текстов в парижском «Континенте», имел из-за этого проблемы с КГБ, мытарствовал по работам дворника-гардеробщика. В конце 80-х, когда авторы схожих жизненных траекторий стали постепенно выходить к читателю, у Герфа этого не получилось. Журналы один за другим отвергали его стихи, он никому не был интересен, ни для кого не оказался своим. Позже, когда предложение сделать книгу все же поступило, Герф сам отказался. Он нашел собственный способ существования в поэзии, не требовавший пересечений с литературным миром. В чем-то они были даже противопоказаны его письму.

Герф был автором тонкого слуха, чувства языка, но это чувство он не превращал в новаторство — в нечто, что легко услышать. Скорее прятал, так что стихи его казались немного невнятными, терялись на фоне текстов более звучных. То же можно сказать и обо всем массиве его творчества. Из тысячи с лишним текстов этого собрания можно было бы отобрать сотню лучших. Это была бы более легкая для чтения книга, но книга, уводящая от самой природы его поэзии. Таких стихов должно быть много. Отдельное стихотворение здесь — не самоценное произведение, а вдох и выдох в непрерывном темпе дыхания, ход в манере движения, отработанной годами. Чтобы читать Герфа, надо приноровиться к этому ритму.

Большую часть жизни Герф проработал участковым врачом. Писал он, по его собственным словам, главным образом в перебежках между пациентами. Такие стихи рождаются не в сопротивлении рутине, а вырастают из нее: из ежедневного повторения маршрутов и видов — одних и тех же улиц, веток метро, из предсказуемой смены погоды, круговорота сезонов. Его главный большой цикл «Река быть» организован по месяцам — как школьная антология стихотворений о природе: от января к декабрю, снова и снова. Поэт записывает первый дождь, солнце, снег, пробивающиеся цветы, ветер. Не какой-то особенный ветер, а каждый. Вдохновение возникает за счет повтора, узнавания. Так же он записывает объявления, обрывки разговоров, повседневный городской шум.

Полюса притяжения герфовской манеры: с одной стороны, школьные Фет, Тютчев, Майков, с другой — конкретизм, поиски лианозовцев (Герф вряд ли находился под прямым влиянием Некрасова или Холина, возможно, даже не читал их, просто слышал ту же мелодику обыденной речи). Здесь нет парадокса — нарочитого столкновения традиции и современности. Говорить об этих стихах как о старомодных или новаторских — значит смотреть на них с чересчур литературной точки зрения. Оба эти регистра для Герфа — естественный строй речи. В лучших его вещах они сплавляются до неразличимости.

Эти стихи — воздушные, почти рассеивающиеся фрагменты минутной радости и печали, зафиксированной тем минимумом слов, что есть под рукой. В них нет более сложного содержания, и оттого так сложно разглядеть их красоту. Сплавка поэтического языка «прошлого» и «настоящего» происходит здесь за счет присутствия третьего времени — вечного. Времени, у которого в языке нет адекватного выражения, нет своего стиля, и оттого все стили перед ним равноценны.

У Герфа была сложная духовная траектория: от уверенного атеизма через интерес к иудаизму, консервативное православие, православие либеральное (а также почти обязательное для советского интеллектуала очарование восточной мистикой) он пришел к католицизму. В нем он обнаружил манеру религиозной жизни, больше других наполненную обыденной тихой радостью, питавшей его стихи.

Поэзия Герфа — религиозная, но в особенном смысле. Здесь нет ни проповеди, ни покаяния, ни экстаза. Но есть особенный модус восприятия всех событий и вещей как преходящих, хрупких и оттого прекрасных — не противостоящих вечности, но в равной мере причастных ее тайне. Жизнь проходит так же, как приходит и уходит снег. За нее нечего цепляться, но можно отмечать ее мгновения. Отмечать как праздники или как дни до окончания срока. В эту практику благодарности иногда проникают ноты ностальгии и меланхолии, но они никогда не становятся основным содержанием стихов, остаются минутным испытанием души, шансом обрести новую уверенность.

***
Нет, это все не то — рябиновый рассвет,
кораллы да малины.
Там правоты, покоя нет,
ни правды голубиной.

А свет дневной, он — области иной,
в нем нет хотений,
нет суеты, подробности цветной,
ни смертной тени.

***
Живи, моя душа,
карандашиком шурша.

Это — солнечный квадрат.
Это — яблок аромат.

Давно тебя не стало.

Это — солнечный квадрат.
Это — яблок аромат.

Стайка снега пробежала

Евгений Герф «Река быть».
Издательство Виртуальная галерея