Писатель Марина Степнова — об истоках своего нового романа «Сад»

В «Редакции Елены Шубиной» вышел новый роман Марины Степновой «Сад» — попытка увидеть процесс эмансипации в России XIX века. О том, как медийные мифы влияют на наше представление о прошлом, писательница размышляет в интервью «Огоньку».

Беседовала Мария Башмакова

Марина Степнова — автор бестселлера «Женщины Лазаря» (премия «Большая книга»), романов «Хирург», «Безбожный переулок» и сборника «Где-то под Гроссето». «Сад» она писала, по собственному признанию, 9 лет. Действие романа начинается с конфуза — княгиня Борятинская забеременела в 44 года. Дочь Туся — поздний нежданный ребенок — разрушила счастливый, благополучный брак родителей. Кажется, дух мятежа — врожденное качество Туси. Каково это — опередить свое время и быть женщиной-лидером в мужском мире? Где водораздел между твердостью характера и эгоизмом? И кто она — «сильная женщина» или та, которая вынужден играть по чужим правилам? Этими вопросами задается автор романа «Сад», одно название которого отсылает нас к лучшим образцам русской классической литературы. События романа охватывают большой промежуток времени. Читатель становится свидетелем эпидемии холеры в Петербурге в 1831 году (описание которой сейчас, осенью 2020 года, будет прочитано с живым интересом), на его глазах готовится покушение на императора и казнят революционеров. Читатель оказывается то за обеденным столом Марии Александровны Ульяновой, то на барской конюшне, то в саду — возможно, сад и является главным героем этой книги.

— «Писатель всматривается в прошлое» — привычная сегодня проекция. Почему вы выбрали именно XIX век — с его дворянами, мещанами и разночинцами? Чем вам этот период интересен?

— XIX век в России — очень разный и очень интересный. Основное действие романа приходится на последнюю его четверть, пореформенные годы — во-первых, потому что я никогда особенно хорошо этот период не знала (люблю копаться в незнакомом материале). Во-вторых, как раз в эти годы стало ясно, что империя изменилась — окончательно, безвозвратно — и неторопливо отправилась в свой последний путь. Власть и люди (причем всех сословий) словно бы оказались в двух разных измерениях, почти полностью утратив способность и возможность понимать друг друга. Жить в такое время — наказание, но писать и размышлять о нем — очень интересно.

Но главная причина другая. У меня совсем маленькая дочь, и больше всего меня сейчас волнуют проблемы, так скажем, родительско-педагогические. Поэтому я хотела поместить ситуацию, привычную и нормальную в XXI веке, в максимально жесткую и отдаленную от сегодняшнего дня парадигму. В романе главную героиню, княжну Тусю, воспитывают по принципам модного нынче осознанного родительства. Притом что в 70–80-е годы XIX века к детям относились, мягко скажем, совершенно иначе. Так что этот период подошел для эксперимента просто идеально.

Судя по первым отзывам, с точки зрения современных родителей, роман получился, как я и хотела, актуализированным. Причем мнения о нем делятся диаметрально. Одна из моих ближайших подруг, прочитав «Сад», искренне ужаснулась: «Не дай бог вырастить такую Тусю!» А вторая, наоборот, сказала, что именно такой характер и должен быть у настоящей женщины.

— Ваша главная героиня — княжна Борятинская. Вы любуетесь ею и тем миром, в котором она существует. Однако массовая культура давно уже эксплуатирует тему дворянства, превратив его в карнавал и показ мод. Кто для вас дворяне: люди прекрасной эпохи, которая закончилась, оставив по себе миф, или моральный ориентир, на который стоит равняться и нам?

— Если честно, любуюсь в книге я одним-единственным героем, совсем не главным, и он вовсе не дворянин. Дворянский мир я просто показываю, причем показываю читателю XXI века, и помню об этом каждую минуту. В нашем представлении благодаря медийным образам действительно существует некоторая идиллия под названием «русское дворянство XIX века». Усадьбы, поместья, белые платья, лакеи, юнкера и прочий хруст французской булки стали штампом, и это грустно. Между тем в реальности дело обстояло совсем иначе. Дворяне были очень разные — по уровню жизни, образованию, воспитанию. В роскоши — как героиня романа княжна Борятинская — жили очень немногие, всего около одного процента. Большинство же русских дворян едва сводило концы с концами — и таких героев в книге тоже достаточно.

Но при этом всех русских дворян объединяло то, что каждый из них принадлежал не себе, а своему роду. Нам, сегодняшним, помешанным на личной свободе и прочих модных вещах, трудно даже представить себе, что это такое.

Попытаться заново построить эту систему координат для современного читателя — вот что мне было интересно. А еще показать быт, представления о мире, чести, достоинстве самых разных сословий — не только дворянского. И сразу скажу: герои книги, князья Борятинские, к реальной семье Барятинских, огромной, очень родовитой, не имеют ни малейшего отношения. Лев Николаевич Толстой в свое время «взял Таню, перетолок ее с Соней, и вышла Наташа» — примерно по тому же рецепту сделаны и романные Борятинские. Я их просто выдумала, воспользовавшись именами и (частично) обстоятельствами жизни самых разных представителей этого славного рода.

— Сильная женщина, ломающая устои,— характеристика, применимая к вашей княжне Тусе и ее матери. И, напротив, избранники этих женщин обаятельны, но откровенно слабы. Почему?

— Любопытно, насколько все-таки не совпадают точки зрения автора и читателя. Воистину писатель пишет одну книгу, а читатель читает собственную. Для меня княгиня Борятинская, мать Туси,— женщина как раз бесконечно слабая, ведомая. Она плетется сперва в фарватере одного мужчины, потом — второго, и, конечно, она — совершенная раба своей дочери. Другое дело — Туся, да, это сильная женщина, по мне — даже чересчур. И не столько устои она ломает, сколько человеческие жизни. По-настоящему сильная героиня, которая строит свою жизнь вопреки всем условиям и сословиям,— мещанка Арбузиха, конечно. Вот она — безусловная и настоящая героиня. Кстати, с моей точки зрения, слабый мужчина в романе всего один, Радович, а остальные молодцы — стараются как могут.

— Просвещенная княгиня Борятинская, зачитывающаяся трудами философа Джона Милля, в деревне окукливается, превращаясь в «барыню крепкой руки». Ее непокорная дочь во многом ее повторяет.

— Опять позволю себе не согласиться. Княгиня Борятинская становится барыней под влиянием местного доктора Мейзеля. Это ему интересно хозяйство, а она просто делает все, что он велит. Туся хозяйством не интересуется вовсе — ее волнуют только лошади, а их разведение в ту пору — баловство, причем весьма дорогое. Конный завод — игрушка, прихоть, которую могли позволить себе только очень богатые люди. И превратить конный завод в доходное дело можно было, только вложив в него по-настоящему большие деньги. И это, кстати, еще могло не сработать. Прибыльных конных заводов в России было наперечет. Мир этот — лошадников, заводчиков — был в ту пору исключительно мужским, так что Туся действительно пытается совершить невозможное. Она хочет войти в этот мир не зрительницей в очаровательной шляпке (место женщин было только на трибуне во время бегов или скачек), а полноценным действующим лицом. Самостоятельной боевой единицей. Дерзость неслыханная. Надеюсь, что я все-таки напишу вторую книгу — не продолжение «Сада», а еще один отдельный роман, отчасти с теми же героями, и в нем как раз и будет идти речь о том, насколько Туся на своем лошадином поприще преуспеет.

— Неизбежен вопрос о феминизме, уже современном. Что он для вас значит?

— Я бы и минуты не хотела жить в мире, где женщина низведена до бессловесного и безвольного существа. Но мир победившего радикального феминизма пугает меня еще больше. Хотелось бы поскорее получить в пользование золотую середину — мир, где людей судят только по их поступкам, а не по принадлежности к тому или иному гендеру или социальной группе.

— Одна из главных героинь романа — вы и сами об этом говорите — русская литература. Текстами Толстого, Достоевского, Чехова прошита ваша книга. Начало романа — откровенно толстовское, а финал, можно сказать,— чеховский. Как вам кажется, классическая русская литература по-прежнему обладает энергией или это в действительности уже «ларец с сокровищами» для гурманов?

— К сожалению, классическая русская литература XIX века уже мало на что влияет. Это грустно, но неизбежно — книги, даже самые великие, устаревают и стилистически, и ритмически. Бесконечно отдаляется от нас эпоха, в которой эти книги родились. Когда-то «Дон Кихот» был романом, которым зачитывались все; теперь его преодолеет только очень увлеченный и узкий специалист — историк или филолог. Для обычного читателя эта книга мертва, ее просто невыносимо скучно читать. То же самое — увы — начинает происходить сейчас и с золотой эпохой русской литературы. Это видно даже по темам филологических дипломов и диссертаций — я помню, как все крутили пальцем у виска, когда я решила защищаться по XVIII веку. Все тогда выбирали век XIX — прекрасно изученный, блестящий, близкий. Сейчас, в XXI веке, студенты и молодые ученые предпочитают все чаще исследовать тексты века XX. Рядовому читателю еще тяжелее.

Чтение романов XIX века сегодня — это работа, которая требует незаурядной подготовки, знания и понимания исторического контекста. А читатель, особенно молодой, привык к текстам динамичным, живым, в которых мало описаний и много действия. Ему не нравится, когда его настоятельно учат жить, не нравится многословное философствование, часто не понятны поступки героев. Да что говорить — одна из читательниц моего вполне современного «Сада» спросила меня с искренним недоумением: зачем княгиня Борятинская страдает от поздней беременности? Ведь если ребенок ей не нужен, можно просто сделать аборт. Для женщины в XXI веке аборт — рядовое событие, хотя и не самое приятное. Для женщины в конце XIX века — это и моральное, и социальное самоубийство. Аборты делали, разумеется, но в исключительных случаях, когда на кону действительно стояла жизнь или смерть. Без понимания этих тонкостей, того самого контекста, невозможно прочитать текст в целом, понять его адекватно.

Так что русская классическая литература по-прежнему и важна, и нужна, и всегда такой останется, но уже для писателей, филологов, ученых. Но вот живого, непосредственного, массового читателя она теряет и со временем потеряет вовсе. Увы. Таков ход истории.

Срок годности романа — даже самого гениального — всего лет двести. Литература же во все времена делает одно и то же — не только русская, любая. Она рассказывает истории про людей, и эти истории позволяют читателю лучше понять себя самого.

— В вашем романе присутствуют также исторические фигуры — например, Александр Ульянов и его брат Владимир — на правах литературных персонажей. Способны ли мы сегодня представить их такими, как их воспринимали современники, еще до всяких известных событий?

— Художественный вымысел — это индульгенция для писателя, которая позволяет ему делать с героями — как вымышленными, так и историческими — все что вздумается. Практически все авторы этой лазейкой пользуются. Разумеется, наше отношение к историческим персонажам меняется — и слава богу. Я родилась в Советском Союзе, так что прошла вполне традиционный путь от октябрятской звездочки с кудрявым Володей Ульяновым и детской ленинианы до взрослого понимания того, кем был Ленин для нашей истории. К счастью, Ленин в моем романе — персонаж эпизодический, это просто надоедливый мальчишка, младший брат, который путается под ногами и всем мешает. Другое дело — Саша Ульянов. Потрясающий, таинственный, трагический. При всей огромности литературы о самом Ленине о его брате Александре мы практически ничего не знаем. Он рано погиб, был казнен за покушение на царя, и от него осталось буквально несколько писем, пара учебников, домашних вещиц да шинель. И, разумеется, воспоминания, довольно скудные. Но все эти воспоминания долгое время служили интерьером для канонизации самого Ленина, поэтому Сашу Ульянова превратили в безликого святого, так ничего и не узнав о нем как о живом человеке. Судя по всему, у него действительно были выдающиеся способности, и русская наука потеряла большого ученого. Парадоксально, что он до определенного момента вовсе не интересовался политикой и уж точно никогда не был кровожадным. Насколько я могу предполагать, к революционному движению его прибили не убеждения (Ульянов, безусловно, был либералом, но в ту пору любой интеллигентный человек был таковым практически по умолчанию), а какая-то огромная личная трагедия, на которую я нашла буквально несколько намеков. Кстати, и товарищи Ульянова, и следователи потом уверяли, что его поведение после ареста выглядело настоящим самоубийством — он словно сам искал смерти и просил все «вешать» на него. Именно эта личная тайна, так никем и не раскрытая, и подтолкнула меня к трактовке его судьбы, которая есть в романе. «Своего» Сашу Ульянова я люблю нежно, очень жалею, и уверена, что так поступить, как поступил он, его заставили обстоятельства, не совместимые с жизнью. Думаю, под его последней речью в суде и сейчас подписались бы многие.

— Вы также дарите своим героям близкую дружбу с царской семьей, встречи, невозможные для простого смертного. Почему все «царское» по-прежнему обладает известной привлекательностью, манит, продолжает волновать — как показал, например, недавний общественный интерес к фильму «Матильда»?

— Люди по природе своей любопытны. И особенно хочется сунуть нос туда, где чужих обычно не бывает,— за любые кулисы. В этом смысле жизнь и быт императорской фамилии привлекательны для читателя точно так же, как жизнь и быт любой узко замкнутой группы, будь то каторжане, ядерные физики или балетные танцовщики. Никакого специального интереса к царям у меня лично не было. По праву рождения главные герои, Борятинские, близки к царской семье, дружны с ней. Меня больше всего волновала человеческая составляющая этих отношений, и в этом смысле и Романовы, и Борятинские живут самой обыкновенной жизнью.

— И все-таки напоследок: почему литературу сегодня не интересует обычный герой? Не сверхчеловек, не выходец из высших слоев, а самый заурядный? И в XIX, и в XX веке такой интерес все-таки был…

— Наверное, потому что обычных героев, в сущности, не бывает. Как и обычных людей. Каждый человек — необыкновенный. Все зависит только от того, кто на него смотрит.