Основатель компании «Аскона» Владимир Седов о том, как он устал руководить выпуском диванов и построил город

Предприниматель из плеяды еще советских кооператоров Владимир Седов создал крупнейшую в стране компанию по производству и продаже матрасов и мягкой мебели, а спустя 35 лет построил и продолжает строить свой город Доброград. Об опыте своей жизни и о том, что такое быть социальным предпринимателем, чему научили его IKEA и Ингвар Кампрад, зачем он распарывал матрасы пятизвездных гостиниц и как среда способна менять человека, господин Седов рассказал Виктору Лошаку в рамках проекта «Ъ» и «Альфа-банка» «Директора».

— Я хотел бы вас вернуть к началу вашей предпринимательской карьеры. Вы начинали в 90-е. Насколько было сложно?

— Я бы уточнил, 1989-й.

— Еще во времена Горбачева.

— Немногие сейчас могут сказать: советский, российский предприниматель. Вы знаете, это было все точно по-другому. Точно вообще не так, потому что знаний не было. Все пошли в бизнес, а что такое бизнес, не знал никто.

— В 1989 году действовал только закон о кооперации еще.

— Да, о кооперации, абсолютно верно.

То есть за что в 1988 году сажали, в 1989 году назвали бизнесменами.

Буквально прошло шесть месяцев, и уголовная статья превратилась в некую профессию.

— Я помню, как мы, журналисты, крутились тогда вокруг человека, который заплатил с миллиона рублей партвзносы.

— Да, да, да, я помню эту статью.

— Он был главным героем всех газет и публикаций. Вот в вашей судьбе был момент, когда вы на некоторое время уехали за границу. В 2014 году, по-моему, вы вернулись в Россию. Что это был за момент в вашей жизни?

— Как бы я в своей ментальности больше предприниматель, нежели бизнесмен. И для меня…

— Как вы делите эти понятия?

— Очень просто.

То есть бизнесмен — это про деньги, а предприниматель — это про воплощение мечты, а деньги — это побочный результат, побочный эффект.

То есть в принципе я в своей истории никогда не делал практически ни одного бизнес-плана. Есть просто понимание того, что эта потребность есть, есть такая боль на рынке, эту боль можно закрыть каким-то инструментом. Если ты угадал, и боль действительно есть, и если твой инструмент подошел, то результатом является некий побочный эффект в виде денежного дохода. И вот в зависимости от этого побочного эффекта ты можешь оценить уже более или менее объективно, успешно или неуспешно ты все сделал. Бизнесмен, он всегда все делает четко, результат должен соответствовать…

— Через цифры.

— Через цифры, абсолютно верно. То есть инвестировать надо ровно столько, чтобы потом быть более или менее уверенным, что ты получишь возврат этих инвестиций, и так далее, так далее. Предприниматель — нет. В 1980–1990-х годах бизнесмены не рождались. Потому что бизнесмен — это все-таки знания, это образование, это какой-то опыт. Предприниматель — это тот, который ничего не знает. Я все время говорю: хотите убить предпринимателя, отправьте его учиться бизнесу.

— Давайте вернемся к моему вопросу. Вот вы побыли за границей, вернулись в Россию. Что это был за момент?

— Компания дошла до определенного уровня. Ее можно было растить дальше. Она и должна была расти дальше, но мне это было неинтересно. Плюс все-таки достаточно много лет прошло, и какая-то усталость (наступила.— “Ъ”). Я себе нафантазировал…

Тем более что я как раз научился играть в гольф, и я нафантазировал себе, что я теперь буду жить, наверное, где-то и играть себе спокойно в гольф.

Хватило меня где-то на шесть месяцев, месяцев на восемь, наверное.

— А что вы чувствовали? Необходимость работы или просто тягу сюда? Что это было?

— Я не могу до сих пор объяснить. Кто-то это называет любовью к Родине, кто-то называет это патриотизмом. Я не знаю, я не могу себе это объяснить. Я подозреваю, что все-таки единственная версия, близкая к тому, что я как бы сам для себя сформулировал,— это проживание не в твоей культурной среде.

— Я, естественно, прочел все, что нашел из ваших интервью, и обратил внимание, с каким уважением вы говорите о человеке, который придумал IKEA и основал ее,— о Кампраде. Он был вашим партнером, как я понимаю, когда «Аскона» работала с IKEA. Чему он вас научил? Почему вы все время к нему возвращаетесь?

— Партнером он не был. Мы с ним познакомились, потом чуть позже подружились. Это был прямо нулевой год, нулевой или первый год, когда небольшую компанию «Аскона» пригласили в IKEA на предмет поговорить о том, чтобы поставлять продукцию в IKEA. Где была «Аскона» тогда, и где была IKEA? Это вообще просто из разных галактик. Даже не с разных планет.

В большей степени, конечно, этот человек для меня был открытием, потому что это был первый личный контакт с человеком, создавшим и давно управляющим огромной корпорацией. То есть те знания, которые в бизнесе, в предпринимательстве невозможно было получить в конце 80-х — в начале 90-х, в конце 90-х они стали появляться. Стали появляться первые факультеты в каких-то наших университетах, где по переводным книжкам стали читать маркетинг, основы финансового менеджмента и так далее. И тут нулевой год еще, нет того, что есть сегодня в России…

— Даже всех этих терминов еще нет.

— Абсолютно верно. А тут перед тобой сидит глыба, которая с 1960 года на спине все это создала, и так далее. И как-то откровенные отношения построились. Для компании это было полезно в плане работы, потому что «Аскона» сильно интегрировалась в IKEA в процессах. Он на каком-то этапе стал моим… Сейчас это (говорят.— “Ъ”) «коуч», «ментор», но, на самом деле, все не туда. Это был человек, который просто рассказывал свою жизнь и мог ответить на любой вопрос.

— Рассказывая о том, как строили бизнес, вы признавались, что вам пришлось, глядя на IKEA в том числе, выстраивать всю цепочку. У вас была фраза: «Мы шли от порубочного билета», то есть от тех, кто валит лес для вас. Действительно приходилось заниматься и лесом?

— Это была политика IKEA. Таким образом они формировали для себя безопасность поставок. Они должны были быть уверены, что продукция, которую они продают, будет поставлена к ним в нужном количестве и в срок. Поэтому это не только цена.

Как большинство сетей работают? Они просто проводят, отжимают поставщиков и что-то поставляют, как-то торгуют.

IKEA контролировала поставки до четвертого-пятого передела сырья.

То есть если я поставщик готовой продукции — дивана или матраса, то кто-то мне поставлял ткань, кто-то мне поставлял проволоку, кто-то мне поставлял древесину, а для тех, кто поставлял древесину, для него кто-то рубил деревья... IKEA контролировала всю эту цепочку и ставила…

— Стандарты свои?

— Стандарты свои, да, гарантирующие. Были и казусы в этой истории. Я никогда не забуду. Это был, наверное, 2016 или 2017 год, когда меня вызвали в головной офис IKEA в Эльмхульт на самый верх с претензией, что мы сорвали акцию, что они потратили деньги на рекламу какого-то дивана, а мы этот диван в нужном количестве не поставили. Вызвали на совет директоров, я сел, мне задают вопрос гневно: «Почему так произошло, что мы такой давний поставщик с хорошей, значит, репутацией, и вот такая вот история произошла». Я говорю: «Знаете, у меня неплохой английский, но я думаю, что вы меня не поймете: потому что грибы». Они говорят: «В смысле? Что значит "грибы"? Вот здесь сидит представитель российского офиса, который отрабатывал с нами supply chain (цепочку поставок.— “Ъ”)».— «Вы знали, что для этого дивана мы должны были ткань получать в некоторых местах. Ваши представители настояли, чтобы мы ее покупали здесь. Вы проверили эту небольшую фабрику в маленьком поселке Владимирской области. А я всегда выступал, что нельзя его держать единственным поставщиком, потому что грибы! Ну и грибы состоялись». Они говорят: «В смысле, грибы?» Я говорю: «Почему я вам сорвал в сентябре поставки? Потому что в августе мы должны были производить, а в августе пошли грибы, а в этом поселке грибы являются традицией и необходимостью людей запасаться на зиму. Им без разницы, что они в цепочке поставки товаров для IKEA».

— Понятно, почему они вас не поняли.

— Да. «Потому что грибы».

— Владимир Михайлович, мы сейчас уйдем от «Асконы». Последний вопрос. Вы рассказывали, что «Аскона» создавала матрас на воздушной подушке, но была какая-то одна техническая проблема, которую не могли решить.

— Воздушный матрас создан давно, это просто, скорее всего, речь идет, о левитирующем матрасе, который без воздушной подушки, на магнитной подушке. С воздушной подушкой матрасы уже есть.

— Возможно.

— Да, на магнитной. Я надеюсь, что этот продукт выйдет в серийное производство, наверное, в 2025 году. Потому что вопрос ограничения в ширине и длине, то есть по высоте тело держать можно на магнитной волне, а вот держать его, чтобы оно не выезжало за пределы параметра…Но на сегодняшний день механизмы и инструменты понятны, технологически (это возможно.— “Ъ”)…

— То есть матрас будет висеть в воздухе?

— Матрас будет висеть в воздухе, да. Ну, это же нормальное физическое явление. Человек в этом случае лежит на матрасе. Проблема вся в том, чтобы магнитная волна имела ограничения, чтобы матрас не уходил с поверхности магнитной волны. Ну, или надо тогда делать волну на всю спальню.

— А правда, что вы, когда начали заниматься матрасами, вы в дорогих гостиницах за рубежом раскурочивали матрасы, чтобы посмотреть, как они устроены.

— Есть грех. Перепорол не одну сотню матрасов во всех пятизвездных отелях мира, где только был. Ну надо было где-то учиться.

— Владимир Михайлович, хотел бы перейти к Доброграду. Как он появился, каков ваш статус в Доброграде, живете ли вы там, есть ли у вас дом там?

— Когда я вернулся на какое-то время, когда я не нашел ни одного города в России, в котором я хотел бы жить… Причина не климат, не инфраструктура. Как бы это все есть, но это все в России более или менее везде приемлемо. Вопрос, что для тебя важнее?

Мне больше всего было некомфортно проживать в городах с отрицательной энергетикой людей, которые их населяют, (не хотелось жить.— “Ъ”) вместе с людьми с отрицательной энергетикой.

У меня есть своя гипотеза, почему это происходит.

— Извините, а как вы понимаете, что в каком-то городе отрицательная энергетика?

— Она везде в России отрицательная. У меня было особенно четкое сравнение. Во-первых, я приехал из-за границы после какого-то проживания. Я приехал, то есть я из положительной энергетики попадаю в отрицательную. Вот. Я сначала думал, что какая-то определенная погрешность, культурный код, а потом, буквально спустя полгода, я совершил визит в Белоруссию. В Белоруссии не был с 80-х годов. Там уже как бы это наш культурный код, да, и я понимаю, что культурный код здесь ни при чем. То есть я тогда обратил внимание, что я попал в Белоруссию, и люди, которые по факту живут точно экономически хуже россиян чаще всего, и экономика страны не такая стабильная, как российская, но уровень позитивной энергии, эмоции намного выше, чем я встретил в российских городах.

Я же все время наблюдаю одну и ту же картину: когда в метро сидят люди, их много, и все настолько грустные, хотя наверняка у каждого все точно неплохо. Ну, есть проблемы, но точно неплохо. Поэтому для меня это был определенный протест. Я не знаю почему. Я так себе нафантазировал, а чего, если попробовать…

— Построить жизнь так.

— …построить что-то, что позволило бы людям хотя бы в рамках одного города, но жить с более позитивной эмоцией, более уверенными, наверное, в завтра, чем в сегодня. Полная гипотеза была абсолютно. Да, а дальше просто повезло. Дальше появился случайно Александр Кузьмин, бывший главный архитектор Москвы…

— Который взялся проектировать Доброград?

— Проект — это уже архитектурная часть, самое главное, он, как урбанист, подошел с концепцией. Он мне задал правильный вопрос: «Для кого город?» Я говорю: «В смысле, для кого? Для людей». Он говорит: «Володь, Москва — мегаполис, она для всех. Миллионник — он для всех или для многих. Города с населением меньше 100 тыс., как правило, затачиваются под какую-то целевую аудиторию».

— А земля у вас была уже для этого?

— Нет, как раз землю я скупать начал в то время, паи собирал. Слушай, никому не нужны брошенные «сельхозки» во Владимирской области на расстоянии 300 км от Москвы.

Александр тогда сказал, что я предлагаю взять самую высокоуровневую генетическую ценность русского человека, это потребность, желание и любовь жить в семье. Мы очень семейные, всего две страны в мире такие: русские и китайцы.

Мы же переживаем, когда дети от нас уезжают, мы и родителей оставить не можем, уехать — для нас это боль и трагедия.

— Что из этого следовало для города?

— Саша говорит: «Слушай, если мы пойдем по этому пути, тогда все просто. Тогда мы должны создать город таким образом, чтобы он решал задачу трех поколений, а вообще-то получше четырех». И, собственно, с этого пошло…

— В одной семье?

— Да. Три-четыре поколения в одной семье.

— Кто те люди, которые приехали в Доброград? Вот живет рядом Владимир, живет рядом Ковров. Почему они должны были переехать в Доброград?

— В Доброград очень мало переехало народу из Коврова и из Владимира. В Доброграде на сегодняшний день по факту проживают жители, приехавшие из 67 регионов Российской Федерации. И из Владимирской области, если мне память не изменяет, не более 12% всего. То есть наша гипотеза о том, что создан проект нового города, муниципального образования, который заточен под целевую аудиторию. То есть каждый раз, принимая решение о чем-то или прилетающее какое-то предложение, идею, мы рассматриваем так: у нас город для семьи, для семьи это надо?

— То есть, например, количество спален в квартире?

— Это само собой. Я, скорее, про образование, про спорт, про культуру и так далее, так далее. Мы начали с того, что там (должен быть.— “Ъ”) спорт. Можно было построить плавательный бассейн или ледовый дворец. Можно было. Мы начали не с этого. Мы сделали лыжные и велосипедные трассы на 200 км. Потому что на лыжах зимой вы с семьей можете пойти, а летом — на велосипедах. А в плавательном бассейне вы все плаваете порознь и общения нет в семье. Это подход, по которому нам очень просто принять решение, что мы делаем, а что мы не делаем.

— Это вы отвечаете на мой вопрос, почему они приехали?

— Да, абсолютно верно, это ответ на вопрос, почему они приехали. Потому что (это те.— “Ъ”), у кого эта ценность стоит на крайне высоком уровне. Тебе каждый русский человек скажет, что у него семейные ценности на высоком уровне, но можно сказать, а можно этим жить и жить там, где хочется родителям, чтобы осуществлялась передача опыта и культуры между поколениями, от старших, средних — младшим. Для многих это является важным. Такие люди абсолютно спокойно переезжают.

— Как вы создали в Доброграде рабочие места?

— Про рабочие места тут такая история. Нам с первого года все задавали вопросы, где будут люди работать. Все задавали эти вопросы. Мы не знали, что ответить. В конце концов, как поступает иногда предприниматель? Ну и ладно, не знаю и не знаю, как-нибудь само рассосется. Это было так.

Но тут прошедшая история пришла нам в помощь. Пошла пандемия, и люди начали работать рядом, и все увидели, а что можно было так, теперь можно вот так работать?! Это была первая волна.

Индустриальная зона, она изначально появилась на генплане города, когда Кузьмин планировал Доброград. Он сказал: «Нам нужна индустриальная зона». Я говорю: «Александр, слушай, строить город, чтобы еще заводы здесь были, точно не моя мечта, я вроде хотел город, чтобы люди там счастливо жили». Он говорит: «Давай так. Город тебя переживет точно. Если мы это не сделаем правильно, то потом когда-нибудь, где-нибудь какой-нибудь завод бабахнут прямо в центре, поэтому давай мы это сразу спланируем».

И мы после этого разговора докупили еще около тысячи гектар земли, чуть в отдалении, по розе ветров с другой стороны, и этому участку земли назначением определили промышленные земли. И он несколько лет, ну, есть и есть, стоит земля. А потом получилось так, что некоторые местные резиденты, жители, которые приехали, начали задавать вопрос, что они хотели бы инвестировать в промышленность.

Многие жители инвестируют в какие-то свои небольшие бизнесы, самозанятые: подстричься, магазинчик какой-то открыть, а тут пошли вопросы. Я говорю: «Да, у нас в принципе есть индустриальная земля». Потом сели подумали, а почему бы и нет. Хоть какой-то гандикап ей не поддать для того, чтобы людям, которые стартуют, чтобы им было легче.

Мы тогда обратились в правительство через администрацию Владимирской области. Нам предложили на выбор два статуса: территория опережающего развития и особая экономическая зона (ОЭЗ). Мы выбрали для себя ОЭЗ. Поэтому на сегодняшний день наш разговор с кандидатами в резиденты происходит очень просто: сколько рабочих мест? — сто. Неинтересно. Сколько рабочих мест? — триста, интересно. Сколько заработная плата — шестьдесят, до свидания. Сколько заработная плата — сто пятьдесят. Мы вам сейчас все бесплатно подключим. То есть мы этим самым (выбором.— “Ъ”) создаем высокооплачиваемые рабочие места, стремимся, во всяком случае, к их созданию, и этим самым влияем на наполнение муниципального бюджета.

— Ну и на настроение. У вас есть какой-то статус в городе?

— Да, на сегодняшний день это муниципальное образование…

— Нет, у вас лично?

— Нет, я житель Доброграда, который имеет свой дом. Все время, которое нахожусь в России, когда не нахожусь в командировке, я живу только в Доброграде. У меня нет нигде ни съемного, ни собственного жилья на территории Российской Федерации. Больше нигде.

— Расскажите про инвестицию в медицину. Вот медицинский центр. Он находится в Доброграде?

— Нет, больница была первая. Такой переход от классического предпринимательства к социальному предпринимательству, и первым ключом была больница. О Доброграде я тогда не думал. Это был 2012 год, когда качество региональной медицины в таком ужасном состоянии было… Просто ниже всего чего-либо понятного. И тогда я сказал: «Ну хорошо, давайте построим больницу». Мне тогда менеджеры задали вопрос: «Мы идем в медицинский бизнес?» Я говорю: «Я ничего не знаю о медицинском бизнесе. Давайте строить больницу просто, чтобы медицинская помощь была, а потом будем разбираться с бизнесом».

В принципе это классический предпринимательский путь. Бизнесменский путь был бы, а давайте посмотрим, сколько людям надо медицинской помощи, какого типа, по какой цене, обратным ходом посчитаем выручку, потом можем посчитать обратные CAPEX и поймем, как реализовать проект. Предпринимательский путь, он другой: давайте сделаем качественную медицину, а потом будем разбираться, что делать с этим фактом. Так оно и получилось.

Поэтому в 2012 году, это 12 лет назад,— 6 млрд инвестиций. В городе Коврове с населением 150 тыс. человек появляется на частные деньги больница. Я помню, когда я пришел к одному из руководителей крупных банков в 2012 году и попросил 6 млрд, меня спросили на что. Мы были хорошо знакомы. Я говорю: «На больницу». Он говорит: «В каком районе Москвы?» Я говорю: «В городе Коврове, Владимирской области». Мне отказали. Я и не в обиде. Я не мог написать, сам не понимал, как это будет работать. Результат: больница построена. Она спасла тысячи, если не десятки тысяч жизней, продолжает это делать и сейчас. Государственная медицина по-прежнему иногда проклевывается. Буквально на прошлой неделе был. У нас машин скорой помощи много стоит, потому что в государственной больнице сломался уже давно ангиограф, который помогает экстренно проводить операции стентирования сердца. Поэтому сейчас мы работаем в системе ОМС в том числе, в системе государственного страхования.

— Не в убытке эта больница?

— Нет, она не в убытке. Она точно не просит от меня довкладывания денег. Процесс построен. Мы за 12 лет научились работать в балансе частной и государственной медицины, я очень благодарен тогдашнему губернатору Светлане Юрьевне Орловой, она меня тогда привела, я говорю, куда вы меня ведете, какой ОМС, там же вообще нет денег, нет, оказалось при балансе работы в системе ОМС и ДМС можно найти ту модель, которая при определенных видах оказания медицинской помощи становится вполне успешной. Это не бизнес, с которого я получаю дивиденды, но это бизнес, который может улучшать качество своих процессов, а уж какими процессами занимаются они…

Я могу пошить еще 10 млн матрасов, это ерунда по сравнению с одной спасенной жизнью.

Поэтому эмоциональное здесь зеркало, конечно, другое.

— Еще о Доброграде. Я прочел, что там три гостиницы.

— Да, сейчас четвертая строится.

— Зачем люди едут в Доброград? Это для туристов гостиницы, они что там находят, туристы? Ну вот люди, которые там живут, им удобно, они там работают. Зачем люди едут в Доброград, чтобы жить в гостинице?

— Изначально, вообще, Доброград как проект, когда мы начинали, я думал, что это я придумал, потом понял позже, как все выяснилось, что все придумано до нас. И радио, говорят, кто-то придумал до Попова, да. Никто не знает, кто первый...

— И лампочку...

— И лампочку... Поэтому этот бизнес — строительство новых городов — даже имеет свое специальное название. Он с 60-х годов прошлого века существует. Есть много законченных проектов, есть хороший бенчмаркетинг, и есть уже определенные традиции и правила ведения такого бизнеса, поэтому в таких проектах должен всегда присутствовать отельный бизнес. Туристический поток должен быть. Изначально первый отель мы там ставили, потому что только через отель ты можешь стать резидентом. Ты не можешь приехать откуда-то из Екатеринбурга, за день походить, уехать, потом сказать: «Это мечта, я тут сейчас буду жить». Нет…

— Гости отеля в дальнейшем становятся…

— У нас классическая воронка так называемая, продажа идет. Человек, семья приезжает один раз, через три месяца приезжают второй раз, приехали в другой сезон летний, зимний и потом уже. При этом отели работают немножко отлично от обычных загородных. Они должны передать максимально атмосферу, похожую на ту, когда ты будешь проживать (в Доброграде.— “Ъ”).

Всегда при загородном туризме человек первую задачу решает сначала «зачем», а потом «куда». Если зачем — хочу тепло, то понятно, посмотрел на юг и выбираешь куда. Это климатические курорты, а есть загородные смысловые, когда зачем — это попить, хочется поехать прям побухать.

— Да есть такие любители.

— Есть. Таким (нужны места.— “Ъ”), где очень много ресторанов. Доброград построен все-таки на здоровом, активном образе жизни и для семьи. Поэтому как для жителя, так и для семьи гостей отель тоже идеально подходит. Приехала семья, то есть такая же семья, которая проживает в Доброграде. Есть чем заняться детям с утра до ночи, и это их очень увлекает, потому что этого нет во многих других местах. Потому что это еще и контент, который там организован. Есть чем позаниматься слабой половине семьи, есть чем позаниматься сильной половине семьи.

— Я хотел бы вам задать последний вопрос, наверное, хотя разговор для меня очень интересен. Как вы можете доказать, что люди, живущие в городе, который вы придумали, построили, наблюдаете, как он живет, счастливы?

— Три вещи — это прям маркеры. Для меня они были удивительными. Первый я поймал буквально через четыре-пять лет после начала. У нас жило еще очень мало людей. Больше было тех, кто приезжал из Коврова, Владимира, Иваново покататься на наших лыжах, велосипедах, туризмом попользоваться, но все вокруг мы делали, максимально понимая, как должно быть сделано для людей. И я помню, я уезжал в командировку зимой, и лыжные трассы у нас были освещенные. Я на траках их каждый день готовил. Я собрал перед отъездом своих, сказал, что я поехал в командировку, вернусь через три недели. Давайте каждый день трассу в идеальном состоянии, мусор весь собрать, свет чтобы горел. А все трассы бесплатные для людей. Тогда, я помню, это был некий шок, приезжают люди, кто-то что-то для них делает, и денег за это не берут. Где подвох?

Через три недели возвращаюсь, надел лыжи, побежал. Трасса идеальная, чистая, все хорошо. Собираю своих: «Молодцы мальчишки. Трасса хорошо подготовлена, все чисто, мусора нет». Они говорят: «Слушай, мы ничего понять не можем. Хотя в выходной выходят до 5 тыс. человек на лыжные трассы, мы ни одной бумажки не подняли за все время. А почему? Они не бросают». Они даже сами видели: у человека от шоколадки «Сникерс» бумажку ветром сдуло, так он в сугроб полез, чтобы достать и положить в карман.

Я это называю эффектом Барселоны. Я был курящим человеком. Когда ты вылетаешь из России, покуришь и бросаешь окурок прямо здесь, хотя до урны 3 м. Потом прилетаешь в Барселону, условно говоря, покуришь, до урны 50 м, и ты несешь его 50 м. Почему? Потому что никто не бросает, и человек гордится собой. Я помню свое ощущение. Я гордился собой, что я несу свой окурок эти 50 м. Мне было приятно, какой я, а то, что я делал здесь как все, ну я же как все.

— Что вы часть этой культуры.

— Что я часть этой культуры, абсолютно верно. Это первый поинт. Второй поинт — это опять много мероприятий, много гостевого трафика. Мы проводим очень много культурных мероприятий с большим количеством людей. Там несколько тысяч человек, и без дополнительной организации нашей, без волонтеров, общепринятых на таких мероприятиях.

Когда закончилось большое музыкальное мероприятие, организован трансфер автобусов на парковку. И без единого элемента организации с нашей стороны люди просто встают сами, организовывают очередь, сами в этой очереди спокойно ждут, двигаются без эмоций, без агрессии, без милиции, без волонтеров, без никого.

А третий для меня был фактор — это сыну у меня было тогда 12 лет. В 12 лет маркетинг в голову не заколотишь. Они все-таки больше чувствуют эмоционально, и, находясь на отдыхе с семьей на красивом гольф-поле на берегу океана, прекрасно завтракая третье утро подряд, прекрасная погода, сын в 12 лет заявляет: «Мам, пап, поехали домой». Я говорю: «В смысле, домой? Куда? У нас тоже там дом». «Нет, поехали домой в Доброград». И вот рефлексия сына. При этом я абсолютно объективно понимаю, что там, где мы находились, есть что поделать, даже может быть больше, есть друзья. Это не попытка сиюминутно свою задачу решить. Это общее понимание — ПОЕХАЛИ ДОМОЙ. Так вот это «поехали домой, в Россию, в Доброград», для меня это было очень важно. Жене сказал: «Похоже, я все правильно делаю, если сын это называет домом».

— Спасибо, Владимир Михайлович.