Как "Огонек" поплатился за венгерские события.
Послесталинская оттепель принесла относительную свободу советской печати. Например, "Огонек" стал сам себе цензором. Главный редактор и два его заместителя должны были сами твердо знать, что можно и что нельзя публиковать. Они были доверенными лицами и часовыми партии в журнале. Это накладывало и обязывало.
Накладки, конечно, случались. Но редко и по-крупному.
Возьмем, к примеру, 1956 год. В феврале ХХ съезд оглушил весь мир критикой Сталина. В марте на всесоюзных читках-посиделках обсуждали доклад Хрущева. Летом заволновались рабочие в Познани. К осени стали приходить тревожные новости из Венгрии. В конце октября восстал Будапешт.
Главным редактором "Огонька" в 1956-м был Анатолий Софронов. Будет он им и через 10, и через 20, и даже через 30 лет. Если бы существовала советская книга Гиннесса, то Софронов вошел бы в нее редактором-рекордсменом. Он заступил на журнальную вахту в декабре 1953 года по путевке Маленкова, Кагановича, Молотова, Булганина, Ворошилова и Хрущева (коллективное руководство). Пересидел он и Никиту Сергеевича, и Леонида Ильича, и Юрия Владимировича, и Константина Устиновича. На пенсию его отправили только в мае 1986 года.
Жизнь Анатолия Владимировича еще ждет своего биографа. Он до сих пор вызывает неоднозначные и даже прямо противоположные суждения. Но факты — упрямая вещь. "Огонек" он любил. Общественно-политический и литературно-художественный курс журнала при нем колебался только вместе с линией партии.
Один из секретов уникального редакторского долголетия Софронова в том, что он, руководя "Огоньком", одновременно трудился на ниве поэзии, драматургии, путевых очерков. И время от времени уходил в творческие загулы, которые ему щедро дарило руководство родной партии. 21 июня 1955 года он пишет секретарю ЦК Петру Поспелову: "Прошу предоставить мне очередной творческий отпуск за 1955 год на три месяца для работы над новой пьесой для Малого театра. Отпуск прошу предоставить с 1 июля по 30 сентября 1955 года. На время моего отпуска исполняющим обязанности главного редактора журнала "Огонек" остается тов. Кудреватых Л. А."
Поспелов сам был газетчиком — в годы войны редактировал "Правду". Пьес для Малого театра он не ваял, но зато написал первый вариант антисталинского доклада Хрущева. Творческий отгул Софронову он дает с завидной быстротой, через два дня, но с формулировкой: "Согласиться (с включением очередного отпуска)".
На следующий год эта история c небольшой вариацией повторяется. Драматурга-редактора посылают спецкором на летние Олимпийские игры в Мельбурн. Уезжая, Софронов еще не знал, что вытянул счастливый лотерейный билет. Он не только будет наблюдать из австралийского далека за венгерской революцией (для одних) и контрреволюцией (для других). Он пропустит разгромное совещание в ЦК КПСС по вопросам советской литературы. Мимо его чуткого уха пройдет читка закрытого письма ЦК "Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов".
На огоньковском хозяйстве в кабинете с кремлевской вертушкой правительственной связи вместо Софронова остался заместитель главного редактора Леонид Кудреватых. Художественной частью заведовал второй заместитель — Виктор Климашин.
Эту огоньковскую тройку объединяло их фронтовое прошлое. Софронов и Кудреватых прошли войну от звонка до звонка. В июне 1941-го Софронов работает в армейской газете Западного фронта "К победе!", затем до января 1946-го — специальным военкором "Известий". Там же работал Кудреватых. В мае 1945-го — он в Берлине, а после войны едет в поверженную Японию. Прикомандированный к студии военных художников им. Грекова Климашин был автором известных плакатов "Отстоим Москву!" и "Слава воину-победителю!". Честных плакатов: без Ленина — Сталина, без чучел гитлеровских чудовищ, без истерики и психоза.
В оттепель "Огоньку" едва ли не первому доверили напрямую принимать коллег из стран социализма. Будущий министр культуры Екатерина Фурцева как-то спросит польского коллегу-министра: "Разве мы не из одного лагеря?" Тот ответит положительно, но добавит, что польский барак все же повеселее.
Журналисты и фотокорреспонденты стали ездить в это веселое зарубежье. Почта запестрела конвертами с иностранными журналами. Иллюстрации из них стали публиковаться на страницах "Огонька".
Со сталинских времен существовало незыблемое правило. Цитирование идеологических врагов приравнивалось к пропаганде их взглядов. А как быть с фотографиями, взятыми из вражеских журналов? Фотография — это цитата или нет?
В дни венгерских событий Виктор Климашин подобрал иллюстрации о венгерских событиях из западногерманского журнала "Штерн" и опубликовал их в N 47 за 18 ноября под шапкой "Черное дело контрреволюции". На фотографиях были запечатлены убитые во время венгерских событий. Подписи под ними утверждали, что это "жертвы фашистского террора".
В N 48 Климашин еще числится заместителем главного.
В N 49 его фамилия из списка редколлегии уже исчезла. Его без шума сняли с поста заместителя главного редактора. Но цензурная драма начинается именно в этот момент. То ли фронтовик-диверсант перед уходом подложил дистанционную мину замедленного действия, то ли в его отсутствие кто-то повесил растяжку на тропинке агитпроповских кураторов. Но случилось непредвиденное.
На последней странице N 49 за 2 декабря читатель обнаруживал странную карикатуру авторства некоего К. Шрадера (немца по национальности). Она была перепечатана из журнала "Уленшпигель" — побратима "Огонька" в Берлине. Называлась карикатура "Критика сверху... И критика снизу". Суть ее была в том, что тот, кто пытается замахнуться на начальство, сам же и получает по голове. "Шершавым языком плаката" пародировался святой ритуал партийного собрания, пленума, конференции, съезда. Посягали на доклад первого секретаря, на прения по докладу, на заключительное слово! Это уже не критика и самокритика. Это — 58-я статья.
Будь на дворе другое время года или иной политический сезон, на рисунки бы просто не обратили внимания. Но волна антисталинских выступлений на партийных собраниях в СССР и венгерские события придавали любой карикатуре и любому слову двусмысленный и подрывной смысл.
Журнал замахнулся на святое. К тому же под этой карикатурой была помещена еще одна карикатура, и ее абсурдное название "Боксер-мичуринец" "прилипало" к верхнему рисунку.
В архиве не сохранилось следов инициирующей записки, начавшей именно эту разборку.
Скорее всего сработало телефонное право. По вертушке позвонили в "Огонек". Леонид Кудреватых должен был немедленно броситься на амбразуру, чтобы закрыть собой прорыв на идеологическом фронте.
Объяснение он дает Поспелову. Тому, кто разрешил Софронову поехать на Олимпийские игры в Мельбурн, кто смастерил для Хрущева первую версию секретного доклада и кто занимался еще очень многими агитпроповскими делами.
Кудреватых оправдывается:
СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС
тов. ПОСПЕЛОВУ П. Н.
Уважаемый Петр Николаевич!
По поводу опубликования в 49-м номере журнала "Огонек"
на 32-й странице карикатуры "Критика сверху... И критика снизу" даю следующее объяснение.
Журнал "Огонек" время от времени знакомит читателей с юмором и сатирой, публикуемой в журналах стран народной демократии. Карикатура "Критика сверху... И критика снизу" нами перепечатана из журнала "Уленшпигель", выходящего в ГДР.
Мы понимали, что на этой карикатуре отражено примерно такое положение, когда какой-то начальник в докладе на собрании критикует нижестоящего работника, а нижестоящий работник, выступая в прениях, критикует начальника и получает за это ответную критику в заключительном слове докладчика.
Я, как исполняющий обязанности редактора журнала "Огонек", и товарищи, сдававшие для опубликования эту карикатуру, не учли возможности двусмысленного толкования такой карикатуры, что и является нашей ошибкой.
И. о. главного редактора журнала "Огонек"
(подпись) (Л. Кудреватых)
8 декабря 1956 г.
Согласитесь: объяснение звезды советской военной журналистики неуклюже и косноязычно. Оно только усугубляло картину провала.
Кудреватых вызвали на Старую площадь к Поспелову.
При Сталине после таких личных объяснений нередко требовались носилки и карета скорой помощи. Но эпоха преодоления культа личности и восстановления ленинских норм жизни неумолимо набирала обороты. Недаром потом ее назовут десятилетием "волюнтаризма и субъективизма". Это когда правая рука не знала, что делала левая. "Огоньку" эта история быстро простилась и забылась.
Продолжатся обмены с ближним и дальним зарубежьем. Софронов станет сопровождать Хрущева в его бесчисленных зарубежных поездках.
При этом каждый читатель будет находить в "Огоньке" информацию в строгом соответствии с величиной своего умственного коэффициента. Что и делало журнал общенародным.
В декабре 1956 года тираж "Огонька" составлял миллион экземпляров. В январе 1957 года по итогам подписки его повысили на 20 процентов.
P. S. В этой истории меньше всего повезло главному художнику журнала Климашину. Виктор Семенович умер в 1960 году, не дожив до сорока восьми лет.