Видишь ли, Юра...

В диалоге Владимира Путина с лидером группы ДДТ Юрием Шевчуком о судьбах демократии некоторые оптимисты усмотрели признаки долгожданной оттепели. Однако последовавший за этим жесткий разгон митингов "несогласных" подтвердил, что генеральная линия в отношениях власти с оппозицией остается неизменной.

ДМИТРИЙ КАМЫШЕВ

Разговор национального лидера с музыкальным случился 29 мая в Михайловском театре Санкт-Петербурга, где Владимир Путин встречался с участниками благотворительного спектакля. После нескольких вопросов о проблемах благотворительности премьер сам предложил "поговорить на любую тему, связанную с нашей сегодняшней темой, а можно и нет". Ну Шевчук и поговорил: о сословной стране, где "есть князья и бояре с мигалками и есть тягловый народ"; о шахтерах, которые "идут в забой, как штрафные батальоны"; о свободе прессы, при которой "есть полторы газеты и полтелевидения"; о милиции, которая "служит начальству и своему карману, а не народу". А закончил он свое выступление конкретным вопросом: "31 мая будет "Марш несогласных" в Питере. Он будет разгоняться?"

В ответе Путина конкретики тоже хватало: лидер ДДТ смог узнать, как шахтерам начисляется зарплата, чем коксующиеся угли отличаются от энергетических, что такое административная рента и сколько весит глава правительства РФ. Но вот будут ли разгонять "несогласных", так и осталось неясным. С одной стороны, "такие мероприятия регулируются местными властями", а они должны учитывать не только пожелания митингующих, но и интересы тех людей, которым эти митингующие мешают добраться домой к детям или поехать на дачу. С другой — власть не должна "прикрываться этими вещами" и "создавать невозможные условия для проявления свободы слова". Вроде бы согласился Путин и со словами Шевчука о том, что в действиях властей, которые в дни оппозиционных акций "забивают все площади всякими каруселями", действительно "очень много лицемерия".

Короче, речь премьера можно было бы оценить поговоркой "бабушка надвое сказала" — если бы, конечно, по его же выражению, "у бабушки были определенные половые признаки". Не пришли к единому мнению и блогеры, у которых тема "Путин и Шевчук" сразу вошла в число самых популярных. Одни смеялись над путинскими помощниками, которые подставили шефа, пустив на встречу музыканта, участвовавшего в "маршах несогласных" и выступившего в "Олимпийском" с пространной речью о "жестокой, бесчеловечной власти" (см. "Власть" N 10 от 15 марта). Другие полагали, что своими вопросами лидер ДДТ вынудил премьера если и не запретить разгон оппозиционных митингов, то, по крайней мере, признать наличие этой проблемы. Третьи называли беседу спектаклем и отмечали, что от прямого ответа на вопрос "бить или не бить?" Путин уклонился, да и с Шевчуком говорил, мягко говоря, не очень интеллигентно: чего стоят только демонстративное непризнание известного артиста ("А как вас зовут, извините?") и жесткий отпор его попыткам перевести монолог в диалог ("Можно я отвечу? — Нет!").

С некоторыми неясностями в питерском выступлении Путина на самом деле все вполне ясно.

От ответа на вопрос, будут ли разгоняться митинги, Путин действительно ушел, но иного от бывшего разведчика ждать и не приходилось. Многие в связи с этим припомнили диалог из фильма "Адъютант его превосходительства": "Пал Андреич, вы шпион? — Видишь ли, Юра..." На самом деле фраза "Видишь ли, Юра..." звучит в другой сцене фильма, а ответ Юрия Соломина был несколько иным ("Как ты думаешь, Юра, Владимир Зеноныч — хороший человек?"), но и он отлично вписывается в профессиональные традиции ухода от ответа.

Вполне искренен был премьер и в словах о пользе митингов, участники которых "вышли не просто чтобы "побазарить" и попиарить себя, а что-то говорят дельное, конкретное, указывают какие-то болевые точки". Понятно ведь, что правильно указать болевые точки способны лишь специально обученные граждане под чутким руководством известно какой партии, а оппозиция, увы, умеет только "базарить" и пиариться. Так что расценивать эту фразу как разрешение митинговать кому-либо еще кроме "Единой России" и некоторых других системных партий вряд ли стоит.

Да, было еще признание лицемерия властей, которые устраивают карусели в местах митингов. Но разве Путин сказал, что лицемерие — это обязательно плохо? Особенно если речь идет о защите священных прав детей и дачников. Что же касается самой методики проведения таких отвлекающих мероприятий, разработанной еще в КГБ, то о ней Владимир Путин в свое время отзывался, что называется, с пониманием (см. справку).

Ну а версия о том, что выступление Шевчука поставило премьера в неловкое положение, вообще не выдерживает критики. Если бы он испытал хотя бы оттенок неловкости, то фрагменты этой дискуссии не крутили бы по гостелеканалам, а на сайте правительства не была бы выложена полная стенограмма встречи. Кстати, предыдущая беседа с творческой интеллигенцией в октябре 2009 года, когда премьер общался с писателями, прошла в основном в закрытом режиме — и на вопросы о Ходорковском Путин отвечал уже без телекамер. Но с тех пор он, видимо, стал гораздо увереннее в себе и в своей способности публично уделать любого вольнодумца. А этот триумф воли, разумеется, непременно должны видеть все россияне.

Впрочем, смысловые и стилистические пробелы в выступлении перед артистами тоже были. И связаны они прежде всего с новым жанром публичного общения с народом, которое раньше проходило в формате встречи со зрителями, когда кумир со сцены легко и непринужденно отвечает на вопросы публики (см. прямые линии и так называемые большие пресс-конференции). Теперь же выступления Путина все чаще превращаются в ток-шоу, где в роли ведущего выступает сам премьер, который лично определяет тему, придумывает интригу и выстраивает внутреннюю драматургию. Но если прежний формат был отработан до автоматизма, то в новом пока еще случаются накладки — возможно, как раз из-за излишней самоуверенности ведущего.

Во-первых, менее отточенной становится аргументация. Взять, скажем, тезис премьера о том, что проведение митингов и возведение небоскребов находятся в компетенции местной власти. По букве закона это, может, и правильно, но по духу — очень сомнительно. Ведь в 2004 году нам разъяснили, что с переходом к назначению губернаторов ответственность за их работу легла на президента. Так что премьер по идее должен был послать Шевчука не к Лужкову и Матвиенко, а к Медведеву.

Во-вторых, явно хромает подготовка. Если на прямых линиях Путин поражал обилием точных цифр ("У нас в структуре смертности от табакокурения, если мне не изменяет память, погибает 17%"), то с артистами ограничился грубым приближением ("В прошлом году, я боюсь ошибиться в цифрах, но речь идет о тоннах изъятых воспламеняющихся веществ, которые пытались пронести в самолет"). Конечно, на актеров и музыкантов цифры производят меньшее впечатление, чем на телезрителей с начальным образованием, но все равно хочется вслед за героем известной телерекламы переспросить: "Скока вешать в граммах?"

Наконец, в-третьих, национальный лидер стал менее четко формулировать свое мнение, что привело к искажению сигнала. Разнообразие трактовок в вопросе о митингах даже заставило пресс-секретаря премьера Дмитрия Пескова разъяснить, что "Путин ничего не разрешал", а к таким уточнениям пресс-службы прибегают крайне редко. Первым подобным случаем можно считать неофициальный ответ африканским послам, обидевшимся на фразу премьер-министра Виктора Черномырдина "Корячимся, как негры" летом 1994 года. Как пояснили в правительстве, премьер считает, что жители Африки много и напряженно работают. А 27 мая 1997 года на саммите Россия-НАТО в Париже президент России Борис Ельцин заявил буквально следующее: "Я сегодня после подписания принял решение. Все то, что у нас нацелено на страны, которые возглавляются сидящими за столом... снимаются все боеголовки". Однако вышедший сразу после этого к журналистам пресс-секретарь президента Сергей Ястржембский пояснил: "Президент имел в виду, что боеголовки не будут нацелены на государства, которые сегодня подписали соглашение. Далее возможна ситуация, когда боеголовки будут демонтированы".

Но даже после пояснения Пескова многие начальники не поняли, что же им делать с оппозицией. К примеру, в Москве и Кемерово "несогласных", как обычно, разогнали, зато в Ростове-на-Дону и Владивостоке не тронули, хотя акции там тоже были очень даже несанкционированными. А в Петербурге на всякий случай использовали оба метода: нацболов милиция скрутила, а демократы во главе с Борисом Немцовым спокойно отмитинговали на Дворцовой и даже прошлись по Невскому.

Однако на этом цепная реакция неправильного понимания не закончилась. Уполномоченный по правам человека Владимир Лукин пригрозил направить в Кремль доклад о зверствах милиции и потребовал от руководства МВД извиниться перед "несогласными". Депутат-справоросс Геннадий Гудков пообещал внести законопроект, разрешающий гражданам митинговать "на главных площадях, а не в тупиковых местах". А глава комиссии Общественной палаты Анатолий Кучерена подписался под письмом правозащитников, настаивающих на "привлечении к ответственности всех милиционеров, совершивших правонарушения при задержании 31 мая".

И весь этот девятый вал, заметьте, случился лишь по одному, и не самому важному для большинства россиян, вопросу. А что же будет, если премьер позволит себе подобную двусмысленность, скажем, в вопросе о выборах в Госдуму или, страшно сказать, о своем выдвижении в президенты? Можно, конечно, предположить, что это просто такая модернизация управляемой демократии — когда руководящие указания настолько расплывчаты, что каждый волен понимать их по-своему. Но тогда власти должны быть готовы к тому, что любовно выстроенная ими система, основанная на четком прохождении сигнала по всей вертикали, в какой-то момент может просто пойти вразнос — если только Владимир Путин не вернется к проверенным годами методам агитации и пропаганды.