Почему о революционной эпохе сейчас почти не вспоминают, а Ленин так и остался мифом, "Огонек" спросил у Алексея Левыкина, директора Государственного исторического музея
— Скажите, как сегодня, когда взгляд на отечественную историю ХХ века кардинально поменялся, в музее надо показывать события 1917 года?
— На мой взгляд, история — это самая объективная наука. Потому что она говорит об уже свершившихся фактах, повлиять на которые нельзя.
Революция была, был Ленин, по ряду причин победили большевики, мы стали жить в СССР — это факты. Как только история начинает обслуживать чью-либо идеологию, она прекращает быть наукой, а музей должен оставаться местом, где служат науке. Морально-этические принципы, чьи-то личные взгляды не идут в счет, важны, по сути, одни факты и те логические связи, которые между ними возникают. Всегда найдутся люди, которые считают Октябрь трагедией, а им ответят другие, верящие, что это был прорыв к лучшему будущему. Пространство для спора остается, но важно, чтобы объективный ход событий 1917 года сохранила история, посредством музеев в том числе.
— Все экспонаты филиала вашего музея — Музея Ленина — лежат в фондах и не выставляются. Значит ли это, что экспозиция, посвященная Ленину, не интересна посетителям?
— Прежде всего у нас просто нет выставочных площадей, чтобы показать историю XX века. Мы стараемся решить эту проблему.
Но то, что в музее нет постоянной экспозиции по XX веку, вовсе не значит, что коллекция лежит без дела. Пару недель назад, например, во Франции в Музее музыки открылась выставка "Ленин, Сталин и музыка", экспонаты для которой собирали у нас, а также в Третьяковской галерее, Русском музее, Музее Бахрушина. Организаторы выставки решили показать изменения в советской идеологии через призму культуры, проследили очень сложный процесс, в котором на смену революционному авангарду постепенно пришли бюрократия и соцреализм. И что самое интересное: эта объективная картина сложилась из очень простых вещей. Там нет документов о чекистских расправах, мало сведений о ГУЛАГе, все представленные экспонаты — родом из советских музеев. Но когда каждый предмет говорит как очевидец, получается объективность. Конечно, складывается впечатление, что Европа больше интересуется нашим Октябрем, чем мы сами. Это отчасти так, хотя я думаю, что общество начинает оглядываться на революцию.
— Документы о чекистских расправах сознательно не выставлялись или их просто не найти? Насколько адекватно отражают тот период истории коллекции Музея Ленина и самого Исторического музея?
— Вполне очевидно, что за годы советской власти систематически накапливался только тот материал, который иллюстрировал приближение СССР к светлому будущему. Все, относящееся к Белому движению или репрессивному аппарату, в музеи не попадало, эти предметы оседали в других ведомствах, и отношение к их хранению было зачастую не слишком ответственным. Поэтому сегодня во многих музейных собраниях существуют лакуны. Не удивительно, что на упомянутой французской выставке раздел, посвященный ГУЛАГу,— самый слабый, там мало документов. По сути, опираясь на нашу коллекцию, мы легко можем сегодня выстроить идеалистическую картину советского времени, где Ленин вождь и непогрешим, а вот рассказать о том периоде правдиво, без идеологической окраски гораздо труднее. Но это возможно: нужно найти правильный подход.
«Чтобы представить какое-либо историческое лицо, нам нужно опираться на сумму научных мнений. А много ли вы видели современных серьезных работ о Ленине?»
Алексей Левыкин, директор ГИМ
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
— Имеют ли в таком случае подлинную историческую ценность экспонаты Музея Ленина? Или они служили только лакировке действительности?
— Чему бы они ни служили, они — памятники истории. Письма Ленина, его бытовые вещи — все продолжает у нас храниться и представлять ценность. В советское время Музей Ленина занимал все здание бывшей городской думы, то есть три этажа — колоссальный объем. Не все экспонаты, которые там демонстрировались, были подлинниками, потому что тяжело обеспечить сохранность тех же документов в выставочных залах, но все-таки ценного в сухом остатке оказалось достаточно. Когда я был экскурсоводом в Музее Ленина и водил иностранные группы, мне всегда нравился эффект, который на них производила наша экспозиция. Иностранцы обычно ждали, что их начнут обрабатывать, но по мере экскурсии теплели, а уходили, как правило, благодаря за интересный рассказ. Так что частички объективного можно было разглядеть уже тогда.
— Нехватка площадей и лакуны в коллекциях — единственные проблемы, которые останавливают вас от создания, например, новой экспозиции о Ленине?
— Пожалуй, беспокоит еще недостаток теории. Чтобы объективно представить какое-либо историческое лицо, нам нужно опираться на сумму научных мнений, исследований о нем. А много ли вы видели современных серьезных работ о вожде революции или, например, о Сталине? Разумеется, я не призываю популяризировать того же Сталина, но ведь нам нужно понять эту личность — ее развитие от семинариста до тирана и вождя страны. И как прикажете это делать, если никто всерьез не занимается изучением его биографии? Ленин действовал в очень сложных исторических обстоятельствах, когда история менялась буквально каждый день, и нужно поднимать архивы, анализировать его решения, их контекст в той или иной ситуации. Зачастую мы по-прежнему знаем легенду о Ленине и какие-то фрагменты его реальной жизни, причем немногим более полные, чем те, которые можно было почерпнуть из сильно цензурированных воспоминаний современников о вожде. У нас по-прежнему все уверены, что Ленин завещал "учиться, учиться и еще раз учиться". Хотя на самом деле это слова Сталина, неправильно цитирующего Ленина, который на самом деле сказал, что надо "учиться и еще раз учиться торговать". При этом во Франции выходит огромное количество исследований о Наполеоне и даже в Германии — о Гитлере. Нонсенс.
— Может ли музей задать тон в изучении ключевых фигур истории?
— Конечно, мы тоже — представители науки, но вести всех за собой не наша компетенция. Без академического знания строить работу очень сложно. Хотя это, разумеется, не оправдание для отсутствия выставок. Сложно — не сложно, а экспозиция должна быть: мы отвечаем за историческую память. Сейчас идет много споров о том, как нужно писать учебники по истории. Это действительно колоссальный труд: в малом объеме, понятно для обучаемого рассказать об очень сложных вещах. И нет удобной теории вроде классовой борьбы, которая бы упростила рассказ до уровня идеологии. По сути, наша работа аналогична работе составителей учебника. Музею тоже нужно в малом объеме, с малым количеством вещей показать все самое важное. Это вызов, на который мы только готовимся ответить.