Экономисты и политологи традиционно интересовались сухими, объективными, измеримыми показателями социального самочувствия — уровнем доходов граждан, уровнем неравенства и т. д. Но национальное развитие зависит и от таких субъективных параметров, как эмоциональный фон в обществе.
Наиболее популярная среди экономистов эмоция, пожалуй, счастье: исследователи публикуют все больше работ, посвященных измерению уровня "национального счастья". Если первые попытки таких замеров носили чисто академический характер и воспринимались во многом как курьез, то в последнее время им все больше придают и вполне прикладное значение. Правительство Великобритании, например, предложило регулярно оценивать уровень счастья в стране и пользоваться им как универсальным показателем благосостояния, более адекватно отражающим успехи кабинета, чем сухие экономические индексы.
Дэниел Трейсман, экономист из Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, обращается в своем новом исследовании к противоположной части эмоционального спектра: работа посвящена изучению страха. Специальных исследований он не проводил, а воспользовался данными полудюжины опросов, проводившихся в первой половине 2000-х в разных странах мира. Широта географического охвата у этих опросов была разной, некоторые проводились по всем континентам, в том числе и в России. Однако зоной максимального взаимного перекрытия всех опросов оказалась Западная и Центральная Европа. В ходе этих опросов респондентов спрашивали о том, боятся ли они тех или иных возможных напастей и если да, то насколько сильно: третьей мировой войны и ожирения, эпидемии свиного гриппа и безработицы, генетически модифицированных продуктов и преступности и т. д. Номенклатура возможных страхов в случае каждого конкретного опроса определялась задачами исследования и актуальными на тот момент общественными проблемами. Трейсман в своей работе сводит все эти разрозненные индикаторы страха, или "пугливости", воедино, пытаясь выяснить, чем определяется их интенсивность.
Разумеется, склонность к паническим настроениям зависит от индивидуальных характеристик отдельных респондентов, которые учитывались в опросах "Евробарометра". Из результатов этих опросов мы можем узнать, что у европейских женщин страхов больше, чем у мужчин; у пожилых респондентов — чем у молодых; у женатых или разведенных — чем у не имеющих опыта семейной жизни; у безработных и малообразованных — чем у имеющих работу и более высокое образование. Наконец, респонденты, интервьюируемые вечером, менее склонны бояться будущего, чем опрашиваемые утром,— Трейсман предполагает, что это объясняется склонностью многих граждан принимать ближе к вечеру определенные субстанции, придающие потребителям, как мы знаем, немного дополнительной храбрости.
Взятые вместе ответы на эти разнородные вопросы, как уверяет Трейсман, дают нам картину общего уровня страха в соответствующем обществе. Склонность волноваться о возможности ядерного конфликта очень сильно коррелирует со склонностью беспокоиться о будущем своей семьи и собственном здоровье. Боязнь набрать лишний вес коррелирует, пусть и не так сильно, с боязнью терроризма, организованной преступности, глобального потепления и перспектив потери работы. В итоге жители некоторых стран демонстрируют более высокую склонность опасаться разнообразных катастрофических и просто неприятных событий, чем их соседи по континенту: европейскими чемпионами здесь оказались греки, следом за ними следуют испанцы и португальцы, а также итальянцы (см. карту ниже). По некоторым опросам к этой группе лидеров присоединяются также французы и мальтийцы. Высок уровень страхов и в Центральной Европе — с одним важным исключением: жители этого региона меньше боятся избыточного веса. Наоборот, меньше всего волнуются из-за гипотетических будущих напастей, как правило, жители Нидерландов, Финляндии, Австрии, Дании и Швеции.
Собственно, попытке понять, чем определяется общий уровень страха в обществе, и посвящена в первую очередь работа Трейсмана. Сопоставление, где это возможно, интенсивности опасений с объективным уровнем опасности — вероятностью пострадать в результате теракта или заболеть (когда это было актуально) свиным гриппом — дает лишь весьма слабую корреляцию. За пределами Европы больше всего опасений свиной грипп вызвал в России и Индонезии, совершенно им не затронутых. Говоря иначе, реальные события влияют на восприятие опасностей, но не определяют его.
Не влияет, что интересно, на уровень страха в обществе и целый ряд факторов, которые, казалось бы, должны были бы иметь на него самое прямое влияние. Например, при прочих равных незначим оказывается преобладающий в школе в данной стране педагогический стиль. Исследователи различают "вертикальные" педагогические практики, когда стоящий у доски учитель поучает прилежно записывающих за ним детей, и противоположный им "горизонтальный" стиль, основанный на самостоятельной работе учеников, по мере необходимости задающих учителю вопросы. Предполагается, что "вертикальная" педагогика подавляет и носит авторитарный характер, но на уровень страха в обществе ее преобладание не влияет.
Более того, не влияют на уровень страха склонность проводить больше времени перед телевизором (казалось бы, именно из телепередач мы узнаем об ужасах свиного гриппа и прочих "модных" опасностях) и даже более высокая степень госконтроля на телевидении. Наличие недавнего авторитарного прошлого значимо в границах Западной Европы, но если в выборку включить и европейские страны, этот эффект пропадает.
В итоге Трейсман приходит к выводу, что самый значимый фактор, определяющий уровень страха в обществе,— это религиозные представления, а именно склонность верить в ад и рай: представления эти объясняют от 20 до 45% различий в уровне страха между отдельными странами. Фактор религии настолько значим, что при введении поправки на него даже уровень экономического благосостояния перестает существенно влиять на показатели "запуганности".
И здесь оказывается, что православные страны имеют самые высокие показатели страха, за ними следуют католические, а ниже всего этот показатель в странах с преобладанием протестантов. Это наблюдение, казалось бы, звучит убедительно: "отсталые", "авторитарные" католики (не говоря уже о православных) опять оказались позади передовых протестантов. Но проблема в том, что в рай и ад (в отличие от чистилища) верят представители всех этих конфессий, и никаких гипотез, возводящих различия в уровне страха к теологически-доктринальным особенностям, у Трейсмана нет. Более того, Трейсман сам указывает, что колебания доли верящих в ад и рай объясняется в большой степени просто колебаниями доли воцерковленных граждан: дело, возможно, не в том, что греки верят как-то по-особому, а просто в том, что в Греции верующих больше. Выводы же об особенной "боязливости" православных делать и вовсе нельзя, поскольку в выборке всего две православные страны — Греция и Кипр.
К тому же там, где данные позволяют автору задавать такие вопросы, выясняется, что различия в уровне "испуганности" между представителями разных конфессий в рамках одной и той же страны оказываются несущественными. Автор объясняет это тем, что религиозные представления влияют не только на эмоциональное состояние конкретного их носителя, но и на эмоциональный фон в обществе в целом — а уже этот фон заряжает человека страхом. Но даже и в такой формулировке тезис о прямой причинно-следственной связи между религиозными представлениями и уровнем страха кажется недоказанным.
Возможно, более существенно для нас другое наблюдение Трейсмана: уровень страха в обществе коррелирует с уровнем недоверия и к государственным институтам, и к согражданам. Важность же доверия между гражданами для успешного развития общества хорошо доказана. Между тем в России, по всем имеющимся опросам, уровень страха в обществе — один из самых высоких на континенте.
Источник: Daniel Treisman, The Geography of Fear, NBER Working Paper No. 16838 (February 2011).