Как жесток бывает народ, когда восстает,— сокрушительный поток, не щадящий ничего на своем пути. Народ не слушает ничьих криков о помощи, не помогает тому, кто в беде. От всякого человека народ отмахнется небрежно, в сторону отбросит его. Тирания одного человека — самый легкий вид тирании, ведь в конечном счете один человек — всего лишь человек. Группа людей избавится от него, как только пожелает; человека может устранить и другой такой же человек, сам по себе незначительный и ничтожный. Но тирания масс — самая суровая тирания, ибо кто противостанет сокрушительному потоку, слепой неодолимой силе?
Я люблю свободу народных масс, их вольное движение, без всякого господина над ними. Разбив оковы, они поют и ликуют, празднуя освобождение от боли и горя. Но как же я их боюсь! Я люблю массы так же, как люблю отца, но и боюсь их точно так же, как его. В бедуинском обществе, не знающем верховной власти, кто помешает отцу наказать своего ребенка? О, дети любят его, но они же его и боятся. И точно так же я люблю народные массы и боюсь их, как люблю и боюсь моего отца.
Когда счастливы, массы бывают такими добрыми и носят тогда своих сыновей на руках. Так носили они Ганнибала, Барклая, Савонаролу, Дантона, Робеспьера, Муссолини и Никсона, но какими жестокими они становятся, когда разозлятся! Они отравили Ганнибала, сожгли Савонаролу, отправили Дантона на гильотину. Робеспьера погубила его любимая невеста, и народ таскал по улицам труп Муссолини и плевал в лицо Никсону, навсегда покидавшему Белый дом, а за несколько лет перед тем рукоплескал его приходу!
Как страшно! Кто воззовет к бесчувственной душе масс и наделит ее чувствами? Кто заговорит с коллективным разумом, не воплощенном ни в одном отдельном человеке? Кто возьмет за руку миллионы? Кто услышит миллионы слов из миллионов уст? В этом бесконечном реве и грохоте кто будет услышан и понят? Кто кого обвинит?
Народные массы — это те, кто отравил Ганнибала, кто сжег Савонаролу, уничтожил Робеспьера, те, кто вас любил, но забывал занять для вас даже место в кино, даже столик в кафе, кто вас любил, но не проявлял этого никак, никогда, ни в чем…
Вот что массы сделали и по-прежнему делают с такими личностями. Так на что же надеяться мне, бедному бедуину, в современном безумном городе? Завидев меня, люди кидаются ко мне — построй нам хороший дом! Проведи хорошую телефонную линию! Построй дорогу к морю! Открой публичный парк! Налови нам рыбы! Напиши заклинание, которое бы нас защитило! Стань посаженым отцом для моей дочери! Убей эту собаку и купи нам кошку! А у бедного, растерянного бедуина с посохом на плече нет даже свидетельства о рождении. Он не остановится на красный свет и не испугается, когда его остановит полицейский.
Я чувствую кожей, как массы, не знающие жалости даже к своему спасителю, толпятся вокруг, обжигая меня своими взглядами. Даже когда они мне рукоплещут, они меня словно колют и щиплют. Я неграмотный бедуин, я ничего не знаю ни о покраске домов, ни о водопроводе. Я пью дождевую или колодезную воду прямо с ладони, отцеживая головастиков полой бурнуса. Я не умею плавать — ни на спине, ни на животе. Я не знаю, как выглядят деньги. Но кого я ни встречу, все просят меня об этих, неведомых мне, вещах. У меня самого их нету — я отобрал их у воров, вырвал из мышиных зубок, из собачьих клыков. Я раздавал богатства жителям города, как благодетель, явившийся из пустыни, как освободитель от оков и цепей. Чтобы вернуть украденное, нужно время и нужны усилия не одного человека. Но безумные жители города неотступно просят меня. Я был единственным, у кого нет ничего в собственности, кто ничем не владеет, и поэтому, в отличие от них, я не просил об услугах водопроводчика, парикмахера и т. п. А раз я один ни о чем не просил, то мое положение стало совершенно уникальным и даже неестественным. Поэтому меня по-прежнему обступают с просьбами и жалобами, хотя, должен признать, тут есть и моя вина.
Одним словом, не на радость явился я в город. Поэтому отпустите меня, позвольте пасти мое стадо, которое я оставил в долине под присмотром матери. Но моя мать мертва, и старшая сестра мертва. Мне говорили, что у меня были и другие братья и сестры, но их убили американские самолеты. Так оставьте меня в покое. Зачем вы меня преследуете, зачем показываете на меня вашим детям? Даже они теперь бегут за мной и кричат: «Точно, это он!» Почему не оставите меня в покое, не позволите спокойно ходить по вашим улицам? Я человек, подобно вам; я люблю вкус плодов, но отчего же вы не пускаете меня на свой рынок? И кстати, почему не выдаете мне паспорт? Впрочем, зачем он мне, раз мне запрещено путешествовать — и как туристу, и ради лечения. Только как официальное лицо я могу выезжать, вот почему я решил сбежать в ад.
Дорога в ад — не такая, как вы думаете, и не похожа на выдумки ваших лжепророков. Я расскажу вам, какая она,— я, дважды прошедший по этой дороге. Мне удалось передохнуть и поспать в аду, и могу вам сказать, что эти две ночи — из самых прекраснейших в моей жизни, эти две ночи в аду, когда я был совсем один. Мне было в тысячу раз лучше, чем когда я жил среди вас. Вы гнали меня и лишали меня покоя, и мне пришлось спасаться бегством в ад.
Перевод осуществлен по изданию:
Qaddafi, Muammar
Escape to Hell and Other Stories
1998 Stanke, Montreal, New York