"Чужого отработанного ядерного топлива нет, не было и не будет"

Генеральный директор "Росатома" Сергей Кириенко ответил на вопросы политического обозревателя "Коммерсантъ FM" Станислава Кучера о ситуации в атомной энергетике и проблеме "Фукусимы-1".

— Год назад мы с вами общались, вы рассказывали о грандиозных планах "Росатома", и вообще очень много похожих слов звучало с трибуны о модернизации, о том, что это процесс, без которого никуда. Давайте очень конкретно, — что за этот год сделано в плане страны, модернизации, и конкретно, что сделал "Росатом"?

— Все-таки говорим про атомную энергетику, не модернизацию вообще, а атомную энергетику.

— Хорошо, с этого начнем.

— Понятно, что с точки зрения атомной энергетики главное изменение, которое за это время произошло, — это все-таки "Фукусима-1". Давайте на этот вопрос сначала ответим. Вчера он здесь у нас на Форуме был.

— Ну, не изменение, а та трагедия, которая, очевидно, повлияла на умы всех, кто занимается атомной энергетикой.

— Ну, я вот об этом, а значит и изменения, да. У нас вчера здесь проходил круглый стол, который как раз этому и был посвящен: что такое атомная энергетика после "Фукусимы-1"? Для меня это было, кстати, крайне показательно, потому что здесь собрались представители самых разных стран, в том числе и которые не развивали атомную энергетику или после "Фукусимы-1" решили остановиться и не делать этого. Все-таки основной вывод заключался в том, что никакой реальной возможности представить себе энергобаланс в мире на ближайшие десятилетия без атомной энергетики не существует. Вот вчера вставали представители стран, которые говорили: "Ну, мы-то у себя может и не развиваем, но мы все равно понимаем, что вот всерьез даже обсуждать нельзя конструкцию, в которой в ближайшие 30-40 лет атомная энергетика не будет вносить свой вклад в энергобаланс". Аргументов, почему невозможно это обсуждать — несколько. Первый аргумент — просто доступ к устойчивым надежным ресурсам энергии. У руководителя международного энергетического агентства господина Тонако — самый пессимистический для атомной отрасли сценарий. Это то, что к 2035 году атомная энергетика будет давать не 14% электроэнергии в мире, как планировалось раньше, а только 10%. Я не согласен с этим сценарием, он самый пессимистический. Но, даже если на него посмотреть, это означает, что количество электроэнергии, — которая должна будет производить атомная станция, — будет в 2 раза больше, чем сегодня. Если мы добавим к этому, что почти все действующие атомные станции к 2035 году отслужат свой срок, а с учетом новых постфукусимских требований, думаю, что некоторые из них придется выводить раньше, чем это планировалось. Это означает, что их надо будет построить заново. То есть, мы за этот период и за ближайшие 15-20 лет должны будем построить 2 раза по столько, сколько есть на сегодняшний день. Это самый пессимистический сценарий. По другому энергобаланс просто не складывается. Второй аргумент — удивительно звучит, — на самом деле сегодня атомная энергетика вносит колоссальный вклад в сохранение экологии на планете, потому что уже простой расчет сделали американские специалисты, кстати и немцы это сейчас считали. Если предположить, что все атомные станции в один момент закрываются, это добавит ежегодно 1 млрд 700 млн тонн СО2, выбрасываемых в атмосферу.

— Потому что все сразу перейдут на уголь.

— Ну а все равно же придется чем-то другим. Нет, там корректная гипотеза сделана. Не то, что все на уголь, а примерно пропорционально распределится. Что-то заберет уголь, что-то — газ, что-то заберут возобновляемые, но немного естественные — ветер, солнце. Поэтому это добавит в атмосферу планеты 1 млрд 700 млн. У нас есть показательная вещь, мы каждый год следим за экологическим воздействием на окружающую среду в тех городах, где расположены наши объекты. И у нас из года в год шло улучшение, то есть мы каждый год уменьшали воздействие на окружающую среду. Вот этот год, зима этого года — впервые, когда, по данным госкорпорации "Росатом", у нас выросло негативное воздействие на окружающую среду. Расскажу почему. Это произошло в городе Железногорск Красноярского края. Это город, в котором мы закрыли реактор-наработчик плутония военный, который попутно отапливал и давал электроэнергию городу. Мы его закрыли в рамках своих международных обязательств, в результате этого в этом году город впервые отапливался тепловыми станциями. Получили 3700 тонн дополнительных вредных выбросов для окружающей среды. Кстати этот город — это уникальная вещь, — где у нас были не только письма протеста, но и люди на демонстрации выходили с требованием не закрывать атомную станцию. При том, что это, в общем-то, станции, построенные довольно давно и не для энергетических целей. То есть, мы сами считали, что их надо закрывать, чем быстрее, тем лучше. Поэтому второй важнейший аргумент — это вклад в...

— Третий уже получается.

— Нет, второй пока. Итак, первый — баланс, второй — экология, третий — инновационный потенциал. Потому что никто из нас не знает, каким будет источник энергии, которым будет пользоваться человечество через 30-40 лет. Никто. Может, термояд, может, водородная энергетика, может быть, что-то такое, чего мы еще не знаем. Но что мы знаем точно, и я возьмусь это утверждать, что в любом случае путь к этим новым источникам энергии лежит сегодня, в том числе, через те знания, инфраструктуру, опыт, квалификацию людей, которые создаются в атомной отрасли. Водород, — сегодня лучшие наработчики водорода — это высокотемпературные реакторы. Термояд, собственно, — это прямым следствием является. Поэтому это один из магистральных путей развития. Атомная энергетика — локомотив инновационного роста. Вот три базовых момента.

— Как интересно получается. То есть, я вам задал вопросы, какие изменения и модернизации здесь. Вы совершенно логично, учитывая вчерашнюю дискуссию, возникшую из-за "Фукусимы-1", отвечаете о том, почему — атомная энергетика. Почему мы от нее никуда не денемся. А это говорит о том, что, в первую очередь, дискуссия есть, да?

— Конечно. Весьма серьезная.

— В нашем эфире прозвучало очень много ваших противников, идеологических противников, которые считают, что "Росатом" вообще идет в фарватере, скажем так, некой мировой транснациональной атомной корпорации, которая заинтересована в чем угодно, но только не в развитии экологически чистого, безопасного атома для России. Я поэтому не буду перечислять их аргументы, я бы хотел, чтобы вы сами назвали существующие в обществе ключевые точки этой дискуссии. То есть, кто выступает против развития атомной энергетики в России? Почему, ну вы знаете, есть и экологи, которые говорят о том, что мы превращаемся в кладбище ядерных отходов, что американцы платят нам огромные деньги за то, чтобы мы делали то, что они сами делать никогда не будут, просто потому, что любят свою страну и самих себя, а мы предпочитаем длинный доллар и так далее. Я хотел бы, чтобы вы сами разложили вот эти аргументы. Итак, кто против атомной энергетики, в чем их аргументы, и согласны ли вы с чем-то или нет?

— Вы такой хороший сделали передерг легкий, сказав, что я не буду использовать их аргументы, при этом так контекстно их произнесли. Вот это — худшая из возможных версий, категорически не могу с этим согласиться.

— А я именно хочу, чтобы вы их произнесли, потому что вы их знаете лучше меня на самом деле.

— К сожалению, большая часть того, что вы произнесли, это такие вещи, я пока не видел людей, которые готовы осознанно их отстаивать, потому что это бред. Давайте я не буду подбирать дипломатических выражений, потому что я пока не видел человека, который готов всерьез сказать, вот не "ля-ля-ля" такое, а всерьез сказать, что он может предъявить претензию, связанную с тем, что нам американцы отдают чего-нибудь такое, чего не хотят делать у себя, потому что это бред безумный. Потому что это в РФ запрещено законодательно, этого никогда не происходило и не будет происходить. Того, чтоб мы забирали, например… Я понимаю, о чем речь идет: а вот вы будете забирать американские отходы! Слушайте, ну что за бред? Значит, никогда не забирали, законодательно в РФ запрещено ввозить чужие отходы, не только отработанное топливо. Был один единственный аргумент, был контракт на вторичное обогащение в России урановых хвостов.

— Отработанного того же ядерного топлива.

— Ну что вы? Нельзя допускать таких…

— Или это все-таки не так?

— Раз уж вы собрались обсуждать атомную отрасль, не допускайте таких…

— Потому что очень часто происходят такие подмены понятий. То есть, условно говоря, тот же самый частично использованный американцами уран.

— Никакими американцами. Еще раз. Давайте я сам продолжу. Значит, так. Здесь вы сказали правильную вещь: действительно часто происходит подмена понятий и этого нельзя допускать. Потому что иначе дискуссия становится бессмысленной. Итак, что такое отходы? Отходы — это отработанное ядерное топливо. Никогда в РФ не ввозились чужие отходы, не ввозятся, не будут ввозиться. Это законодательно запрещено. Давайте поставим здесь точку.

— Еще раз: и заводов по утилизации и по, возможно, вторичному использованию этого топлива у нас тоже строиться не будет?

— Чужого отработанного ядерного топлива нет, не было и не будет.

— И экспериментов мы не будем проводить?

— И экспериментов мы не будем проводить.

— Ни за чьи деньги?

— Ни за чьи деньги. И, кстати, никаких обсуждений по этому поводу никогда не было. Поэтому мне всегда очень интересно, когда начинают говорить: а вот там кто-то что-то обсуждает. Я не знаю, кто чего обсуждает. Таких переговоров не существовало, и я думаю никогда и не будет существовать. Это первый тезис. Значит, чтобы здесь поставить четкую точку, что мы берем к себе? Мы забираем к себе обратно свое топливо. Вот когда мы поставили на исследовательские реакторы везде в мире высокообогащенный уран, который может иметь двойное применение. Ну, на самом деле 90-процентный уран, из которого, вообще говоря, бомбу можно сделать. Вот у нас есть программа. Причем, обращаю внимание, — российско-американская, по которой американцы к себе забирают все топливо, которое произвели они. А мы к себе забираем все топливо, которое произвели мы. Вот такая абсолютно прозрачная программа. И смысл ее один. Мы должны забрать из стран, которые не смогут обеспечить гарантированную безопасность высокообогащенного урана, мы должны забрать в Россию и Соединенные Штаты этот высокообогащенный уран просто для того, чтобы гарантировать, что до него не доберутся завтра открытым текстом террористы, например. Все! Ничего больше. И мы забираем топливо, которое произвели мы. Никогда не забирали чужого топлива и никогда не будем его забирать. Все. Закончили с отработанным топливом.

— Ага.

— Теперь вторая вещь. Вторая вещь следующая – есть процесс обогащения природного урана. Это не отходы, это не отработанное топливо, это природный уран. Есть процесс обогащения природного урана, когда в нем увеличивают долю 235U изотопа урана, называемого обогатительным комбинатом. В России эти обогатительные комбинаты всегда были, — это наследство "Минсредмаша" наших военных программ, они всегда были гораздо эффективнее, чем в Европе. Поэтому существовал контракт, по которому там идет речь вот о чем: в природном уране содержится 0,7% изотопа 235U. И его вынимают для того, чтобы увеличить уровень концентрации. Остаются "хвосты". Это на самом деле обедненный природный уран. С точки зрения радиоактивности, он гораздо меньше даже, чем природный уран. Вот европейцы вынимали этот природный уран до 0,3, а наша технология позволяет вынуть до 0,1. Поэтому довольно давно существовала такая работа, когда мы за 3 копейки выкупали у них то, что они считают уже "хвостом", то есть, они не могут это использовать, поэтому у них это вроде как уже отход производства. А мы, забрав его к себе, с 0,3 до 0,1 "докручиваем" этот обедненный уран и вытаскиваем себе еще 0,2 весьма ценного сырья. В принципе, с технологической точки зрения, — это использование откровенных технологических конкурентных преимуществ. Но! У экологов по этому поводу был важный аргумент. И вот 5 лет назад, когда я начинал с этим разбираться, мы признали этот аргумент. Аргумент заключался в следующем. Этот обедненный уран не имеет никакой опасности с точки зрения радиационной и уже, тем более, ядерной. Он намного ниже по активности, чем даже то сырье, которое мы добываем на месторождениях урана в России. Но он находится в форме газа, это так называемый гексафторид урана, то есть, он со фтором и он в виде газа, вот этот газ может иметь риски химической опасности. Эти контейнеры везде в мире — и в Америке, и в Европе, и у нас — хранятся на открытых площадках. И возникает один вопрос, который нам регулярно задавали — а если вдруг, в силу какой-нибудь техногенной катастрофы, падения самолета на такую площадку, страшного землетрясения…

— …произойдет химическая утечка.

— Да, разгерметизируются эти контейнеры. На это есть свои ответы — там ставится водяная защита. Но, тем не менее, до тех пор, пока не будет реализована технология обесфторивания, то есть, вынимания оттуда фтора и перевода в химически безопасную форму, мы приняли решение, это решение было принято в 2006 году, и оно полностью реализовано. Мы с 2006 года запретили заключение новых контрактов по ввозу этих "хвостов", и старые контракты истекли в течение нескольких лет — все, мы больше не ввозим даже на переработку вот эти вот урановые "хвосты", которые отработанным топливом и отходами не являются, а являются сырьем. Но до тех пор, пока технология переведения их в химически безопасную форму не будет отработана и это запрещено, мы и этого не делаем.

— Давайте тогда, чтобы не быть голословными, сейчас — последний вопрос по атому. Сошлюсь на точку зрения человека, которая была озвучена, в том числе в нашем эфире, по-моему, это было как раз сразу в годовщину Чернобыльской аварии. Вы, наверно, знаете имя российского эколога, кадрового офицера войск ядерного и технического обеспечения Максима Шингаркина, который сказал: "Россия только тогда обретет полный суверенитет, когда ядерный комплекс выйдет из подчинения транснациональной ядерной корпорации". Я называю его фамилию, потому что она стоит под несколькими письмами, которые отправлялись и на имя президента, и на ваше имя, и на имя премьера. И вот тогда, в канун годовщины Чернобыля, он заявлял, что нужны несколько инициатив, с которыми может выступить президент. Например, запрет на использование плутония для всех видов ядерных реакторов, а то умные американцы к своему плутонию даже прикасаться запретили, а нам готовы платить деньги на эксперименты по его грамотной утилизации. Либо еще один вариант, который предлагался — это ввести запрет на перемещение ядерных материалов, в том числе — отработанного ядерного топлива через национальные границы. На ваш взгляд эти инициативы в принципе имеют смысл, или они вообще не имеют никакого смысла?

— Не хочу даже комментировать все, что говорит данный гражданин, потому что…

— Ну, он олицетворяет, я почему цитирую, потому что он олицетворяет определенную точку зрения определенных кругов.

— Вы знаете, нет. Для меня он олицетворяет, к сожалению, недобросовестную позицию, дискредитирующую экологические организации. Объясню, почему. Я считаю, что то, что у экологических организаций должно быть всегда такое, знаете, предвзятое отношение к Росатому, например, — это правильно. Они должны нас всегда подозревать на всякий случай. Это правильно. Это, кстати, задает такой ну, нормальный баланс. У них должна быть такая алармистская позиция, по отношению к которой в любых действиях атомной отрасли, как отрасли, работающей с опасными веществами, экологические организации должны на всякий случай сомневаться во всем, без исключения. Это нормально. И у нас довольно конструктивный диалог. Вот я уже приводил пример по тому же гексофториду, в котором аргументы экологов были абсолютно правильны. И мы приняли соответствующие действия на уровне государства. У нас сегодня действует общественный совет, в который входят экологические организации. Нет, это не алармизм, это подтасовка. Это фальсификация. Это другая история. И меня, честно говоря, это всегда огорчает. Потому что, на мой взгляд, это дискредитирует экологические организации. Понимаете? Для работников опасных производств всегда появляется соблазн сказать: "Слушайте, если для того, чтобы в чем-нибудь упрекнуть нас, они вынуждены прибегать ко лжи и фальсификации, тогда что на них, обращать внимание?". Мне всегда кажется это очень опасным, потому что это приводит к дискредитации позиции экологических организаций в целом. Потому что то, что произнесено здесь — это фальсификация. Есть межправительственное соглашение российско-американское, инициированное американцами, по которому американцы запустили программу переработки своего плутония. По этому соглашению 34 тонны плутония перерабатывается Соединенными Штатами, 34 тонны перерабатывается Российской Федерацией. Каждый перерабатывает свое. При этом, откровенно говоря, мы от американцев здесь отстали на несколько лет. Они уже почти выполнили свою программу по созданию соответствующих производств, а мы еще не приступили. Поэтому любой разговор, если по-честному, потому что американцы у себя не хотят, а вот русские — хотят заставить. Или вопиющая некомпетентность, или осознанная провокация.

— Ну, видите, значит, именно поэтому очень важно, что вы у нас в эфире появляетесь тоже время от времени.

— Раз уж я у вас появился, давайте я, кроме ответов на ваши вопросы, еще произнесу свою вещь, чтобы нам не дискутировать только про чьи-то суждения.

— Конечно.

— Мы с вами не договорили про одну важную часть, когда я начал отвечать на ваш первый вопрос, — это вопрос об условиях развития атомной энергетики, потому что я успел сказать, почему она….

— …почему она необходима, почему ей нет альтернативы на сегодняшний момент?

— Ну, так неправильно. Альтернатив ей много, слава богу. То есть было бы глупостью говорить…

— Давайте так. Хорошо. Альтернативы, которая без потерь могла бы заменить ее в одночасье.

— Она нужна в рамках энергетического баланса. Поэтому глупо говорить, что есть одна какая-то энергия, которая может закрыть собой все остальные и речь об оптимальном балансе. Вот без вклада атомной энергетики в баланс — жить нельзя. Но мы не ответили еще на один важнейший вопрос, который наверняка интересует слушателей. Это вопрос, при каких условиях это возможно. То есть да, это необходимо, но мы должны гарантировать абсолютную безопасность. Потому что людей, которые слушают сегодня про "Фукусиму-1", или живут неподалеку от атомных объектов, не интересуют все эти разговоры. Им нужна одна гарантия: "Дайте нам гарантию, что ни при каких условиях".

— Даже где угодно, здесь, в Ленинграде люди…

— Да где угодно. Конечно, понятно, сейчас уже подзабыли, что "Фукусима-1" — это не авария на атомной станции, а это колоссальная природная катастрофа, которая привела к отказу на атомной станции. На всякий случай, все-таки сказал бы, что вряд ли есть что-либо из творения рук человеческих, что могло бы выдержать 9-балльное землетрясение и 14-метровое цунами, поэтому это все-таки не атомная станция сломалась, а это колоссальный природный катаклизм, который разрушал все — от нефтеперерабатывающих химических заводов ничего не оставалось.

— И которые не смогли предсказать абсолютное большинство, 80% всех находящихся в мире, сейсмических станций, которые находились в Японии?

— И это правда. Но, тем не менее, смотрите, все равно людей-то это не должно интересовать, они говорят: вы мне дайте 100% гарантию. Так вот, как эта 100% гарантия может быть обеспечена? Считаю, что требование абсолютно правильное, и атомная энергетика будет существовать только, если даст однозначный ответ на это требование. Причем, это означает несколько вещей. Первое: мы должны перейти от так называемого вероятностного подхода, к тому, как раньше работали все опасные производства, в том числе атомное. При проектировании атомной станции существовала логика теории вероятности. Например, говорилось: если вероятность какого-то природного события или техногенного события — меньше чем 10-6, то есть, меньше чем 1 раз в миллион лет, то, в общем, этим можно пренебречь, это относится к запроектным сценариям и в проекте не предусмотрено. Все здорово. С экономической точки зрения правильно: 1 раз в миллион лет — да гори оно синим огнем. С точки зрения безопасности — недопустимо. Человека не интересует вероятностный анализ. То, что произошло на "Фукусиме-1", — точно за пределами 10-6. Но случилось, произошло. Поэтому задача перейти к так называемому детерминистскому подходу, в котором мы можем гарантировать, что никакое воздействие на окружающую среду и людей ни при каких вероятностях не выйдет за пределы производственной площадки. Что происходит на самой станции — это, в конце концов, проблема людей, работающих в атомной отрасли, которые несут профессиональные риски и понимают, что они делают. Всем, живущим за пределами промплощадки, должно быть гарантировано: что бы ни произошло, никогда ничего не случится. Вот это такое новое постфукусимское требование, о котором вчера говорил президент нашей страны. Их реализация потребует трех условий. Первое, краткосрочное — это тотальная проверка безопасности действующих станций, так называемые стресс-тесты, первый этап которых мы у себя уже провели. Причем, когда проводили, взяли все, что разработали наши европейские, американские, японские партнеры и все это у себя включили. Но. Почему говорю "первый этап": мы сейчас вместе с Ростехнадзором на всех станциях делали общественные проверки, еще приехала потом Всемирная ассоциация операторов атомных станций, то есть, это иностранные специалисты, которые приехали и посмотрели. Так правильнее, да. Это должно быть прозрачно. Но тем не менее, мы сейчас ждем, когда пройдут стресс-тесты в Европе и посмотрим, если по итогам их стесс-тестов выявится что-то, что мы не проверили, мы будем делать у себя повторные проверки.

— Сколько у нас станций с чернобыльским типом реактора?

— У нас 10 энергоблоков, но это не чернобыльский тип реактора, чернобыльского типа реактора не осталось, потому что после Чернобыля было все настолько кардинально перестроено, что это принципиально другой реактор. Но это реактор типа РБМК. Я так понимаю, вы об этом спрашиваете. Итак, вы дослушайте все-таки. Первое: стресс-тесты. По итогам стресс-тестов — набор компенсирующих мероприятий. Вот там, где мы по итогам стресс-тестов понимаем, что все соответствует действующим российским и международным нормам, — а у нас еще, как правило, жестче международных, — но не отвечает вот этому постфукусимскому требованию детерминистской гарантии безопасности, — мы уже запустили программу компенсирующих мероприятий. Ну, на самом деле пример "Фукусимы-1" говорит ,что это такое — это дополнительные источники электроэнергии, это дополнительные источники воды. Мы моделируем это в логике, что, если нашу станцию перенести в "Фукусиму-1", и на нее пришелся бы вот этот удар природы, она должна выдержать. Новые станции выдерживают без компенсирующих мероприятий, они абсолютно гарантированы, а вот по старым станциям мы делаем дополнительные компенсирующие мероприятия, хотя понятно, что у нас нет станций, которые в зоне, где может быть 9-балльное землетрясение, и даже 8-балльного нет, у нас все стоит до 6-7 баллов.

— То есть, нам бояться нечего.

— Я не хочу этот оборот использовать.

— Я намеренно упрощаю.

— Нам бояться нечего, но я не хочу прятаться за этим ответом, потому что проще всего сказать "а значит не надо ничего делать". Да нет, много чего надо делать. И так компенсирующие мероприятия мы все-таки делаем, проверки делаем открытые транспарантные с европейскими специалистами. Второй этап, среднесрочный — это инициатива президента России по изменению международного законодательства. Россия вышла с предложением сделать международное законодательство по вопросам безопасности атомных станций обязательным. Сегодня оно рекомендательное. МАГАТЭ дает рекомендации. Страна хочет — слушает, не хочет — не слушает. Поскольку примеры Чернобыля и "Фукусимы-1" говорят о том, что это не национальная проблема, она затрагивает всех. Россия вышла с предложением, что это должно стать обязательной частью, то есть, все обязаны соблюдать минимальные стандарты, которые заданы международными правилами. И если какая-то станция не будет соответствовать этим правилам, ее надо останавливать и выводить из эксплуатации. И третий долгосрочный этап — быстрее запускать новую технологическую платформу в атомной энергетике. Мы раньше считали, что эти работы идут, Россия — один из лидеров по реакторам на быстрых нейтронах, но мы рассчитывали на то, что у нас запас лет 10-15 на этот переход, а в это время можно опираться на действующую технологическую платформу. Все-таки я считаю, что один из уроков "Фукусимы-1" в том, что надо быстрее переходить на новое поколение реакторов так называемой естественной безопасности. Их отличие в том, что они не будут требовать обогащения урана вообще, у них кардинально меньшее количество отходов, вообще снимается любой вопрос о хранении и переработке, это уже кардинально другое качество. И важнейшая вещь у них — это так называемая естественная безопасность, потому что сегодняшнее поколение атомных станций требует вот этой абсолютной гарантии безопасности. Сегодняшняя станция — это уже больше чем наполовину система защиты и безопасности. После "Фукусимы-1" будет еще больше. Поэтому важная вещь, — это к вопросу о модернизации и к проектам, которые мы реализовываем сегодня, — это новое поколение, которое тоже надо делать открыто и транспарентно. Поэтому я-то как раз считаю, что вопрос глобальности в атомной энергетике наоборот принципиально важный. Крайне важно, чтобы все, что происходит в атомной энергетике, носило не внутренний национальный характер, а открытый и прозрачный. Если это стресс-тесты, — так пусть здесь присутствуют европейцы и американцы, которые будут убеждаться в безопасности наших станций, а мы поедем туда и будем убеждаться в этом. Если это вопрос законодательства, — пусть оно будет открытым и международным. Если это проекты новых реакторов, давайте делать их вместе для того, чтобы если отвечать на вопрос безопасности, то отвечать везде.

— Мы вынуждены просто закончить разговор. Поэтому очень короткий вопрос и очень короткий ответ. Третья волна кризиса будет, не будет?

— Я считаю, что кризис не закончился. В моем понимании, неправильно говорить о третьей волне кризиса, надо говорить о том, что вторая волна еще не закончилась и с этим надо считаться.

— Потрясения в этом смысле нас ждут осенью, зимой? Или ничего такого серьезного?

— Я больших потрясений не ждал бы. Более того, исхожу из того, что эта не закончившаяся вторая волна создает и проблемы, и возможности. Потому что, с точки зрения России как страны, ситуация на энергетических рынках создает очень неплохие возможности. Я тоже считаю, что, скорее всего, все происходящее сегодня будет говорить о росте потребления газа, в первую очередь крупнейшим поставщиком которого является Российская Федерация. Это открывает для нас большие возможности. Важно только опять-таки не расслабиться с этими возможностями, потому что растущая цена на газ и уникальные запасы, которые есть в России, могут опять позволить, что называется, подрасслабиться, а вот этого делать нельзя.