Бернардо Бертолуччи: только после девяти "Оскаров" я почувствовал себя итальянцем
Бернардо Бертолуччи был награжден в Сан-Венсане почетной "Золотой чашей" за карьеру, но своего нового фильма "Осада" не привез. Его мировая премьера прошла недавно в Торонто. Камерную историю отношений англичанина и африканки на фоне вечного города уже назвали "последним танго в Риме". БЕРНАРДО БЕРТОЛУЧЧИ дал в Сан-Венсане интервью корреспонденту Ъ АНДРЕЮ Ъ-ПЛАХОВУ.
— Почему вы не дали свой новый фильм в Венецию, отказались и участвовать в конкурсе на национальный приз Grolle d`Oro?
— Для итальянского фильма всегда риск быть впервые показанным в Венеции, где собирается вся журналистская "мафия". Во-первых, когда картина потом выходит на экраны, у публики складывается впечатление, что она уже старая. Во-вторых, гнобить и уничтожать итальянское кино — это наш национальный вид спорта. Нам не хватает, в хорошем смысле слова, французского шовинизма.
— Вы имеете в виду реакцию критики? Но ведь это не первый случай, когда вас критиковали? В 1973 году католики предавали проклятиям "Последнее танго в Париже", им вторили ортодоксальные коммунисты, однако фильм не только получил Grolle d`Oro, но и почти сразу стал классикой.
— За эти годы слишком многое изменилось. Сразу после "Танго" мне даже намекали, что я утратил право гражданина своей страны участвовать в выборах. И я спросил себя: что я здесь делаю? Отовсюду исходил трупный запах коррупции. Я уехал и провел 80-е годы в поисках обществ и культур, способных еще производить кино,— это Китай, Индия, Непал, арабский мир. Быть может, Турция.
— Чувствовали ли вы себя в добровольном изгнании итальянцем? И когда вас потянуло на родину?
— Я старался постичь другие культуры, но, в сущности, это было нужно для того, чтобы глубже понять собственную. Я убежден, что твое кино — зеркало той страны, где ты родился. Я не мог понять Италию 80-х годов, куда она движется. Парадоксальным образом я понял это в Китае. Только после девяти "Оскаров", полученных за "Последнего императора", я почувствовал себя итальянцем. И хотя действие этой картины происходит на Дальнем Востоке, это мой самый итальянский фильм. Не знаю, когда меня потянуло на родину, но я вернулся — и почти одновременно с этим многое изменилось: на выборах победили левые, министром культуры стал Бельтрони, предприняты первые, пока еще робкие шаги для подъема киноиндустрии.
— Что такое итальянское кино сегодня?
— В свое время Пазолини говорил, что генезис неореализма не исчерпает себя даже в XXI веке. Сегодня наше кино переживает период генетической мутации. Но его основа остается прежней: оно все еще замешано на реализме. К сожалению, новым талантам, которых в Италии достаточно, сегодня мешают развиваться провинциальность атмосферы, фатальное чувство изолированности от мирового процесса. Вторая проблема — диалоги. Это слабое место итальянского кино. Когда-то для режиссеров-неореалистов школой диалогов была улица, сегодня стереотипы для кино задают новые языки массовых коммуникаций — телевидения, Интернета. А именно в этом итальянцы неисправимо провинциальны.
— Вашими богами считают Маркса, Фрейда и Верди, а в кино — Росселини и Годара. Говорят также о влиянии американского жанрового кино.
— Я — незаконный сын неореализма. Напрасно забыли о том, что одним из тех, кто вдохновлял неореалистов, был Довженко. Когда я приехал в Москву, первым делом пошел на его могилу.
— Вы не упомянули Россию среди стран, где бурно развивается киномысль.
— Двадцать лет назад, когда я показывал в Москве "Двадцатый век", меня интересовала "коллективная индивидуальность" страны, будь то Россия или Италия. Но я так и не понял, что такое русский коммунизм, как он появился в стране Чехова и Чайковского. "Конформиста" в советском прокате порезали до полной неузнаваемости. Деятели культуры (кажется, это был Сергей Герасимов) заверяли, что "Последнее танго" никогда не будет показано в Советском Союзе, поскольку там не существует сексуальных проблем. Они подходили к искусству с позиций деревенского священника.
Зато в Китае я был заражен тысячелетней мудростью этих людей, сохранивших во всех исторических катаклизмах непрерывность своих ритуалов и культуры. В самом китайском коммунизме есть нечто от конфуцианства — как бы та же идея исправления человека. Что касается киномысли, она сегодня нигде особенно не развивается. Последним великим киномыслителем был Годар. Линч и Скорсезе — больше некого назвать, да и те сдались. В Италии есть только одно поразительное исключение — Микеланджело Антониони, все фильмы которого пронизаны размышлениями о кино.
— Ваше поколение в дни своей молодости пыталось с помощью кинематографа изменить мир.
— С этим покончено. Сегодня надо уметь передать чувства без элемента провокации. Камера — не пулемет, и не следует ее использовать в этом качестве.