Разговор в космос
Игорь Гулин о выставке «Утопия и реальность? Эль Лисицкий, Илья и Эмилия Кабаковы»
Совместная выставка патриарха московского концептуализма и великого советского авангардиста выглядит парадоксальной лишь на первый взгляд. Для Кабакова — с его попытками создать глобальный текст советской реальности, с его героями-мечтателями, выдумывающими диковинные утопические проекты, с его коммунальным космизмом — русский авангард всегда был одной из главных точек отсчета, постоянным оппонентом, чуть ли не фигурой отца, с которой концептуалист-сын раз за разом вступал в разоблачительный диалог. Структура выставки придумана Кабаковым, куратору же — Чарльзу Эше из голландского Музея Ван Эббе (где прошла премьера "Утопии и реальности?") — принадлежит сама идея позвать Кабакова.
Фото: © Коллекция музея Ван Аббе, Эйндховен, Нидерланды.
Фото: © Коллекция Ильи и Эмилии Кабаковых, Нью-Йорк, США.
Фото: Собрание Музея Ван Аббе, Эйндховен, Нидерланды
Фото: Собрание Музея Ван Аббе, Эйндховен, Нидерланды
Экспозиция представляет собой некоторый вызов для зрителя. В принципе, ее можно воспринимать просто как два проекта. Прекрасная выставка Лисицкого — в основном вещи из Ван Эббе, где одна из самых больших его коллекций. Здесь — естественно, выдуманные Лисицким проуны, супрематистские конструкции, представляющие собой проекты будущего переустройства мира, на основе радикально нового отношения к геометрии, архитектуре, пространству. Здесь же — его ранние, еще доавангардные акварели и поздние пропагандистские фотоколлажи, чертежи архитектурных проектов и личные письма с забавными рисуночками. Отличная ретроспектива Кабакова, с альбомами, ранними картинами, небольшими инсталляциями, чертежами его иронико-утопических проектов и со знаменитой инсталляцией 1985 года "Человек, улетевший в космос из своей квартиры" из Центра Помпиду.
Однако с эффектом, который выставка производит как единая конструкция, не все так просто. Устроена она как система тематических оппозиций: зачарованность будущим у Лисицкого и захламленность прошлым — у Кабакова, организация нового быта у первого и беспорядочное существование среди мусора у второго, утопия радикальной трансформации жизни против мечтаний о бегстве, спасения от нее. Наконец, авангардистская модель художника как преобразователя, проектора реальности противопоставляется концептуалистскому изобретению художника-персонажа с эксцентричными героями кабаковских альбомов, самовозведение на пьедестал — самоумалению, исчезновению. Оппозиции эти немного утомляют, скорее загоняют восприятие замечательных вещей в очевидное, предсказуемое — для зрителя, сколько-нибудь знакомого с творчеством обоих художников,— русло, чем высвечивают в них нечто новое. Но интереснее другое — они на редкость анахроничны.
Илья Кабаков. «Украшатель Малыгин», 1972–1975 годы
Фото: Собрание Ильи и Эмилии Кабаковых, Нью-Йорк, США.
Здесь раз за разом противопоставляются тотальные претензии авангардного художника, его тяга к большим идеям, небрежение человеком — с одной стороны, и подчеркнутая частность, скромность мира Кабакова, его наполненность малыми вещами, его гуманизм — с другой. Вроде бы со всем этим не поспоришь. Но некоторым образом выставка, как тело, опровергает свою собственную конструкцию. Именно Кабаков, с его статусом главного представителя русского искусства в западном мире, с его тотальными инсталляциями и величественными проектами (вроде павильона для постановки оперы Мессиана "Франциск Ассизский", чьи чертежи и модели здесь можно увидеть), выглядит сейчас носителем "большого стиля". Да, это "скромный большой стиль", постоянно занимающийся самоумалением, отказывающийся от претензий на власть, но от этого в не меньшей степени претендующий на свое, величественное место, на странную невротическую абсолютность.
На этом фоне — потому что, как бы ни заявляли кураторы, именно Кабаков здесь — основной материал, а художник-авангардист — изюминка (или перчинка) к нему,— возникает Лисицкий. Человек, строивший радикальные планы преобразования мира, от которых остались абстрактные картины, чертежи, смешные манифесты; титаническая личность, чуть ли не верхним пределом свершений которой в физической реальности было складное кресло. Такой авангард, напротив, выглядит искусством абсолютно частного горения, тех самых отверстий в космос, открывающихся в коммунальной квартире (в коммуналке Лисицкий жил после возвращения в СССР в 1925 году).
Лисицкий сам немного похож на персонажа, которого много лет конструировал Кабаков,— маленького утописта, частного автора грандиозностей. Концептуалистский художник смотрит на такого творца с внешней позиции, любуется им, гладит, посмеиваясь, по голове, может, даже самую малость отождествляется, сохраняя скептическую трезвость. Но в этой выставке рядом с этой, привычной нам, умной позицией вспыхивают следы, свидетельства реального утопического усилия. От вещей Лисицкого, может быть, больше, чем от иных великих русских авангардистов (Малевича, Татлина, Родченко), возникает ощущение, что переустройство мироздания может восприниматься как частное, рукотворное, "теплое" дело — и это ощущение не требует иронического отношения. Мегаломанское искусство авангарда оказывается вещью неожиданно хрупкой, слабой. К нему приходится пробиваться — в том числе и через концептуализм. И печальным образом искусство Кабакова на этой выставке выступает именно как плотная завеса, толща иронизирующего времени, сквозь которую усилием пробивается утопическое мерцание проунов — "Проектов утверждения нового".
МАММ, с 16 сентября по 17 ноября
