ПРЕДСКАЗАНИЕ КИРХГОФ
Публикации
Юрий АРАБОВ
(отрывок из книги)
О чем речь?
Книга писателя, драматурга и сценариста Юрия Арабова (им написаны сценарии почти ко всем фильмам режиссера Александра Сокурова), которая полностью будет опубликована в альманахе «Киносценарии», — содержит еще один вариант «сценария» пушкинской жизни. Сценария, написанного с точки зрения сегодняшнего мистика, бдительно читающего любые знаки судьбы. Подходит ли он Александру Сергеевичу — решит читатель. А вот то, что накануне 200-летнего юбилея поэта — до него осталось чуть больше двух лет — мы вновь оказываемся в эпицентре мрачных, яростных споров и вдохновенных изысканий, само по себе факт показательный. Прошлое волнует всех. Прошлое волнует нацию. Прошлое затягивает не меньше, чем будущее. Или даже больше?..
(...) Кажется, с финальной частью композиции под названием «Жизнь Пушкина» все более или менее ясно. Кульминацией и развязкой здесь является дуэль на Черной речке и смерть поэта. Но где завязка этих событий? Отчего Пушкин так болезненно прореагировал на привычный ему флирт какого-то смазливого юнца? Ведь измены не было. Не было и серьезных поводов к ней. В самом начале супружеской жизни Пушкин категорически запретил Наталье Николаевне оставаться с мужчинами наедине даже в том случае, если муж сидит рядом в кабинете. Почти на всех балах, где блистала Гончарова, Александр Сергеевич бывал лично. Пушкинисты объясняют болезненность реакции его на вздор со стороны Дантеса совокупностью обстоятельств: безденежьем, тяготами света, унизительным камер-юнкерством, африканской кровью и т.д.
Если это и была завязка выстрелов на Черной речке, то писалась она создателем мыльных опер. Нет, здесь нужно идти дальше, например найти ряд психологических обстоятельств, заставивших Пушкина принять шута горохового всерьез.
«Известность Пушкина и литературная и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нем анекдоты. Все это, как водится, было частью справедливо, частью вымышлено. Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление. В это время находилась в Петербурге старая немка по имени Кирхгоф.
В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Госпожа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он — человек замечательный; рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами получить ему было неоткуда; деньги он мог иметь только от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым.
Они разговорились. Орлов коснулся службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправился за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Госпожа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на Юг и на Север, рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постоянным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал».
Л.С. Пушкин (брат поэта).
Итак, странная немка по фамилии Церковный Двор нагадала молодому человеку вещи, которые исполнялись всю жизнь.
И еще одно свидетельство о том же, самое, быть может, важное.
«В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным я часто слышал от него самого об этом происшествии, он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он в моем присутствии не раз рассказывал об этом именно при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, причем ссылался на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов считаю нужным присоединить все то, о чем помню положительно. Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой головы или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых и должен он опасаться. Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданное письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был Корсаков, вскоре потом умерший в Италии. Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что несколько дней спустя, в театре, его подозвал к себе А.Ф. Орлов и стал отговаривать его от поступления в гусары, а предлагал служить в конной гвардии... Вскоре после этого Пушкин был отправлен на Юг, а оттуда, через четыре года, в псковскую деревню, что и было вторичною ссылкою. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания, которое дотоле исполнялось с такой буквальной точностью??? Прибавлю следующее: я как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу. «Это все-таки следствие предсказания о белой голове, — отвечал мне Пушкин. — Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Weisskopf, Weisshaupt — одно и то же».
С.А. Соболевский.
Прервем наши цитаты и извинимся за их продолжительность — без них, увы, никак нельзя. В этой истории поражает не столько само исполнение гадания, сколько то значение, которое придавал ему Пушкин. Всю свою жизнь он старался угадать эту белую голову, иногда путая ее с белой лошадью, рассказывал друзьям, что каждый раз, когда он садится в седло, то навсегда прощается с жизнью. Он даже дошел до того, что спутал белую голову с белым начальником — Weisshaupt, т.е. возможным главой масонства, и от этого с масонством, говоря по-нынешнему, «завязал». Самым крупным «белым начальником» того времени был, безусловно, император Александр I, светловолосый и плешивый. Пушкин, как известно из эпиграмм и из десятой песни «Онегина», особенно этого царя не жаловал. Но Александр скончался (по другой версии, таинственно исчез) в конце 1825 года. Думал ли тогда Пушкин, что вместе с исчезновением «белого начальника» исчезает предсказанная гадалкой опасность его жизни? Об этом мы, конечно, не узнаем никогда...
Обращает также внимание вариантность жизни Пушкина, отмеченная в гадании: если жизнь не прервется в 37 лет, то Александр Сергеевич будет жить долго.
(...) После приведенных цитат вопрос, родившийся ранее, отчего поэт не узнал в Дантесе «белую голову» и довел конфликт до кровавого конца, становится и вовсе неразрешимым. Однако кое-что мы все-таки сказать можем. Одной из причин «неузнаваемости Дантеса» был характер жизни, которую вел молодой поэт в Петербурге.
Послушаем, что говорят друзья поэта. Говорят вообще об образе жизни тогдашней «золотой молодежи».
«После смерти отца молодой Нащокин, избалованный богатой матерью, предался свободной и совершенно независимой жизни так, что, живя на всем готовом в доме родительницы, он нанимал бельэтаж какого-то большого дома на Фонтанке для себя, а вернее, для друзей. Сюда он приезжал ночевать с ночных игр и кутежей, сюда же каждый из знакомых его мог явиться на ночлег не только один или сам-друг, но мог приводить и приятелей (не знакомых Нащокину), и одиноких, и попарно. Многочисленная прислуга под управлением карлика Карлы-головастика обязана была для всех раскладывать на полу матрацы со всеми принадлежностями приличных постелей: парных — в маленьких кабинетах, а холостяка — в больших комнатах, вповалку.
Сам хозяин, явясь позднее всех, спросит только, много ли ночлежников, потом тихо пробирается в свой рабочий кабинет. Но зато утром все обязаны явиться к кофе и чаю: тут происходят новые знакомства и интересные эпизоды... Случалось, что в торжественные дни рождения Нащокина гвардейская молодежь с красотками, после великолепного завтрака и множества опорожненных бутылок, сажали в четырехместную карету, запряженную четверкой лошадей, нащокинского Карлу-головастика с кучей разряженных девиц, а сами, сняв мундиры, в одних рейтузах и рубашках, засев на место кучера и форейтора и став на запятки вместо лакеев, летели во всю конскую прыть по Невскому проспекту, по Морской и по всем лучшим улицам. А раз, по инициативе Пушкина, тоже в день рождения Нащокина, приглашают друзья его самого в собственный его приют, где при входе приготовили ему сюрприз, до того циничный, что невозможно описать».
Н.И. Куликов со слов П.В. Нащокина.
О характере этого сюрприза историки спорят до сих пор.
Привлечем еще одного свидетеля, наиболее почтенного. Это Екатерина Карамзина, супруга историка и поэта:
«Пушкин всякий день имеет дуэли; благодаря Богу, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимыми».
(...) Наверное, с этого дуэльного времени Пушкин и завел обычай ходить с неподъемной и неудобной металлической палкой. Он подбрасывал ее вверх и ловил. На вопрос приятеля, зачем он это делает, Пушкин отвечал, что тренирует руку, чтоб она не дрожала во время дуэлей.
В отрывках, приведенных выше, речь прежде всего идет об игре. В частности, о странной кровавой игре под названием «дуэль». Подобная игра являлась нормой того времени почти такой, как удовлетворение сексуальных желаний. Одним лишь понятием «дворянской чести» эту игру не объяснишь.
Или скажем иначе: игра, если ею злоупотреблять, станет в один прекрасный день очень «серьезной», и карманный ножичек, который неразумный ребенок бросает в дуб, может отскочить от коры и поразить бросающего в самое сердце. Пушкин не был ребенком, стреляясь с Дантесом. Как и его вызов не был игрой. Но ветер, поднятый игровыми, «ненастоящими», дуэлями его юности, привел, как мне представляется, к буре, к единственной серьезной дуэли на Черной речке, которую поэт проиграл.
Шутливые выстрелы юности оборачиваются через семнадцать лет настоящей кровью. Игровые картели «завязывают» нечто такое, что развязать можно исключительно собственной жизнью.
(...) Другая важная завязка, приведшая к известным событиям в конце жизни, — характер любовных отношений молодого Пушкина. Например, во время его первой ссылки на Юг, в частности в Кишинев.
«Любимым занятием Пушкина была верховая езда; бывали дни, когда он почти не слезал с лошади... Проезжая однажды по одной из многолюднейших улиц (Харлампиевской), Пушкин увидел у одного окна хорошенькую головку, дал лошади шпоры и въехал на самое крыльцо. Девушка, испугавшись, упала в обморок, а родители ее пожаловались Инзову. Последний за это оставил Пушкина на два дня без сапог. Затем Пушкин в эту же часть города очень часто появлялся в самых разнообразных и оригинальных костюмах. То, бывало, появляется он в костюме турка, в широчайших шароварах, в сандалиях и с феской на голове, важно покуривая трубку, то появится греком, евреем, цыганом и т.п. Разгуливая по городу в праздничные дни, он натыкался на молдаванские хороводы и присоединялся к ним, не стесняясь присутствующими, которые, бывало, нарочно приходили «смотреть Пушкина». По окончании плясок он из общества молдаван сразу переходил в общество «смотревших» его лиц образованного класса, которым и принимался с восторгом рассказывать, как весело и приятно отплясывать «джок» под звук молдавской «кобзы».
Со слов кишиневских старожилов.
Из этого текста мы видим, что гротески и «апокрифы» Даниила Хармса имеют под собой хорошо известную основу. Хармс в своей «пушкиниаде», в общем-то, был плагиатором-фольклористом, опиравшимся на традицию, идущую из первой трети XIX века.
Но если считать приведенное мнение «старожилов» фольклором и вымыслом, то все же следует заметить, что вымысел этот имел под собой некоторые основания. Как признавался поэт в одном из писем, Н.Н. Гончарова была его 113 страстью. Это не считая, по-видимому, случайных и публичных женщин.
Сколько бы ни гадали современники о причине холодной вражды между Воронцовым и Пушкиным, для нас, потомков, этот вопрос более или менее ясен благодаря усилиям пушкинистов — главной причиной удаления Александра Сергеевича из Одессы был его флирт с супругой губернатора.
Точно на такой же флирт более чем через десять лет пустится другой обаятельный молодой человек, чье остроумие могло поспорить с пушкинским — Жорж Дантес. Только объектом флирта будет не графиня Воронцова, а Н.Н. Гончарова...
Драматурги прекрасно знают этот «переворот»: посеявший ветер пожинает бурю. Беда для Пушкина была лишь в том, что эта буря оказалась для него последней. Я сейчас говорю не о том, что в ситуации с дуэлью на Черной речке повинен Пушкин. Нет, вина здесь целиком лежит на Геккернах, старшем и младшем, — это не новость. Я говорю лишь о том, что очень часто наши собственные «невинные» поступки против других людей, совершенные давным-давно, вдруг оборачиваются против нас самих, возвращаясь увеличенными в десятки раз.
Чтобы доказать это, я и привлек сегодня скорбную тень Пушкина...
(...) Знал ли, догадывался ли Александр Сергеевич о том «катке», который на него надвигался? Знал. Более того, его ожидание предсказанной развязки в последние годы становится экстатическим и страстным.
«Когда я возвратился летом в Москву, я спросил Соболевского: «Какая могла быть причина, что Пушкин, оказавший мне столь много приязни, написал на меня такую злую эпиграмму?» Соболевский отвечал: «Вам покажется странным мое объяснение, но это сущая правда: у Пушкина всегда была страсть выпытывать будущее, и он обращался ко всякого рода гадальщицам. Одна из них предсказала ему, что он должен остерегаться высокого белокурого молодого человека, от которого придет ему смерть. Пушкин довольно суеверен, и потому, как только случай сведет его с человеком, имеющим сии наружные свойства, ему сейчас приходит на мысль испытать: не этот ли роковой человек? Он даже старается раздражать его, чтобы скорее искусить свою судьбу. Так случилось и с вами, хотя Пушкин к вам очень расположен».
А.Н. Муравьев.
К этому трудно что-либо добавить.
* * *
Пора подвести некоторые итоги нашего скромного экскурса к истокам русской литературы да и нашего национального духа в целом. Мы поняли, что ни «горячая кровь», ни нужда, ни обида на власти не объясняют причин черного дня на Черной речке. «Черт», «судьба» или самоубийство более удовлетворительны как объяснение. Только в последнем случае — небольшая закавыка: отчего человек, решивший прощаться с жизнью, обязательно хочет утащить на тот свет своего противника? Помните, как говорил уже смертельно раненный Александр Сергеевич: как поправимся, так снова начнем. Отчего? Оттого, чтобы не скучно было умирать одному? Нет. И в версии самоубийства психологические «концы с концами» не сходятся.
Конечно, есть вероятность, что субъективно такой финал мог устраивать великого мистика. Объективно же его земная жизнь была раздавлена как следствие совершенных ранее поступков. Все, что Пушкин совершал в юности сам, вдруг обратилось против него в зрелости в увеличенном, безобразно-гротескном образе...
(...)Мы обращали внимание на ту власть, которую имели над Пушкиным различные суеверия. Эту свою традицию веры в приметы поэт пронес с собой до могилы. Чем же в таком случае явилось для Пушкина предсказание мадам Кирхгоф? Благом или верным злом?
Всем нам не хватает веры величиною с горчичное зерно, о большем вообще говорить не приходится. Не хватало этой веры и Пушкину, несмотря на его гениальность.
Вместо Христа мы верим в примету, в зайца или кошку, перебежавших дорогу, в предсказание на картах, в рок... Это приводит к тому, что кармические законы, причинно-следственные связи лишь укрепляются, и выйти из паутины собственных грехов и заблуждений не представляется возможным. Карма, таким образом, при всей своей мистичности есть понятие «от мира сего», посюстороннее. В этой ее механистичности и заключен демонизм, заключено богопротивное начало, отрицающее спасение через любовь и веру. Вот отчего блюстители кармы по Даниилу Андрееву — существа исключительно демонической природы, пирамидальные, с собачьими головами, с изощренным интеллектом, но исключительно холодной сферой чувств...
Идя путем искреннего покаяния, Пушкин безусловно мог бы продлить собственную жизнь и написал бы многое — черновики с задумками и планами, оставшиеся после него, подтверждают это. Тогда бы и сбылся первый вариант предсказания старухи Кирхгоф — долгая счастливая жизнь до преклонных лет. Вера же в приметы и прочую дичь окончательно сделали жизнь А.С. игрушкой в руках блюстителей кармы. Пушкин знал об этом, описав, по-видимому, самого себя в «Пиковой даме»: за верой в примету у Германа стоит безумие и смерть.
Остается только надеяться, что Господь на том свете достойно наградил поэта за те страдания, которые перенес он на земле, за милость к падшим и мученический финал. И как, наверное, смешно Александру Сергеевичу оттуда, из «эйнштейновского пространства», читать о себе некрологи и слушать всякий вздор со стороны друзей и недругов:
«Жаль поэта — (жертва) и великая, а человек был дрянной. Корчил Байрона, а пропал, как заяц. Жена его, право, не виновата. Ты знал фигуру Пушкина; можно ли было любить (его), особенно пьяного!»
Ф.В. Булгарин — А.Я. Стороженке.