ВИКТОР ХРИСТЕНКО С ДЕТСТВА БЕСПАРТИЙНЫЙ

СУДЬБА И ПАРТИЯ

ВИКТОР ХРИСТЕНКО С ДЕТСТВА БЕСПАРТИЙНЫЙ

Так уж сложилось за последнее десятилетие на территории Великого Сырьевого Придатка Запада, что народные богатства в основном от нефти прирастают. А та часть народа, которая ближе всего при нефтеносных трубах обретается, так и именуется: кормильцы. Так вот, если следовать этой иерархии, то оказывается, что сейчас самый главный «кормилец» в стране — вице-премьер по ТЭКу Виктор Христенко. Он — вершитель судеб олигархов. Он главнее, чем самый главный хранитель нефтяных труб — президент правления «Транснефти» Семен Вайншток. Он важнее, чем продавец газа — председатель «Газпрома» Рем Вяхирев. Он круче, чем творец тепла и света председатель РАО «ЕЭС» Анатолий Чубайс. Поэтому и ответит за все: за свет, за газ, за тепло, за бензин, и на главный вопрос, волнующий налогоплательщика, ответит — почем обойдутся теперь блага цивилизации. Но сначала все-таки ответит за себя

— Во власть сейчас три дороги ведут: либо из Госдумы, либо из Санкт-Петербурга, либо из провинции, откуда потомственные «партийцы» приходят, бывшие инструкторы райкома комсомола. Вы пришли каким путем?

— Вот как раз по поводу преемственности — это в точку. У меня «наследственные» проблемы с партийностью. Отца восемнадцатилетним пацаном на десять лет отправили в лагеря, брат его, мой дядя, тоже сидел. Все — за деда. А дед пострадал за то, что с китайской территории вернулся. Он очутился в Китае, потому что его направили на Китайско-Восточную железную дорогу как путейного рабочего. Когда дорога стала китайской, всех рабочих в тридцать седьмом вернули в Союз, радостно встретили, дали подышать пару месяцев, а потом тихо начали ликвидировать. Деда сразу расстреляли, бабушка погибла уже в лагере. Отец только — человек очень сильный — смог за десять лет не сломаться, заработать себе место в этой жизни.

И все-таки диссидента родители из меня воспитывать не собирались, красочных историй нашей семьи не рассказывали. Поэтому к «партийности» у меня выработалось отношение на основе горького личного опыта. Так уж случилось, что именно с партией у меня связано самое сильное потрясение молодости. Тогда мне было двадцать два, и я хотел вступить в кандидаты. В общем, не то чтобы хотел, а так было надо. Учился я тогда на последнем курсе инженерно-строительного факультета Челябинского политехнического института на кафедре экономики. То есть по окончании должен был заниматься экономикой строительства. А распределение, как вы помните, было плановым конкурсным процессом. Рейтинг, который ты набирал к концу учебы, давал возможность выбирать, куда пойти работать. К окончанию института на меня было две персональные заявки. Предстояло выбрать: работа по специальности в плановом управлении строительного треста или научная карьера. В первом случае я так оценивал рост: год-полтора, и светило стать начальником управления, потом — Главюжуралстрой... Кстати, один из самых крупных главков. Сугубо профессиональная перспектива. Другое предложение — пойти на кафедру политэкономии — сулило научную карьеру. Через полтора года поездка в Москву в аспирантуру, диссертация, должность доцента и так далее. Почему-то как раз последнее и выбрал. Одно «но» — кафедра политэкономии подразумевала партийность, а я «не состоял». Как добропорядочный студент, разумеется, написал заявление и приехал с преддипломной практики — из Ленинграда — на то партсобрание, которое должно было утвердить мою кандидатуру в кандидаты без лишних проволочек. А собрание вдруг проголосовало против.

— Это чьи происки сказались?

— Судьба. Теперь понимаю, что я был дерзок в ответах, неуклюж, кое-кому могло показаться, что я издеваюсь над партсобранием. Но тогда-то я знал, что был искренен. Вот, например, банальный вопрос, который всем, наверное, задавали: «Вы читали последний номер газеты «Правда»? А что в нем было написано?» На что я ответил: «Только что прилетел из Ленинграда и газету прочитать не успел. Но вполне могу сказать, что в ней написано». Почему-то ответ мой не понравился, хотя, повторяю, я был искренен. Под конец мне уже откровенно хамили: «Отчего это вы так вырядились?» — спросили. Ну, говорю: «Я надел лучшее, что у меня есть, потому что думал, у меня сегодня праздник. А вы что, считаете, что партсобрание не праздник?» Тоже, кстати, абсолютно искренне. А меня почему-то в хамстве преподавателям обвинили.

— И все-таки, отчего вы расстроились? Что в партию не приняли?

— Сказать «расстроился» — слишком мягко сказать. Это был глубокий шок, катастрофа. Стою, курю после собрания, изображаю выдержку и спокойствие. Но, наверное, не слишком удачно, потому как то и дело ко мне разные партийные товарищи подходят, сочувствуют, утешают: дескать, да, странно все получилось, но вот все уляжется, и можно будет повторить. Я соригинальничал: «Видит Бог, и я ему благодарен за это, что он меня уберег от вашей компании. Я никогда с вами не окажусь, как бы вы меня ни просили и чего бы мне это ни стоило». Откровенно говоря, и тогда я не имел в виду всю партию. Только тех товарищей, кого я знал, которые меня давно и хорошо знали и которые слова не сказали в мою защиту. Все. На моей карьере была поставлена жирная точка. Свободное распределение — это такой своеобразный «волчий билет». Да. Это была первая большая встряска, которая во многом определила и характер, и жизненную позицию. Впрочем, я не озлобился. Я вообще очень добрый человек.

— Но вашу карьеру провальной не назовешь. Или вы в детстве о другом мечтали?

— Мечтал я очень банально.

— Пожарным хотели стать?

— Более приземленно — космонавтом. Чуть позже у меня сформировалось иное представление о том, кем нужно быть в жизни. Звучало это так: кем бы я ни стал, но что бы я ни делал, я должен это делать лучше других. Этот принцип реализовывался через все, даже увлечения: делал ли я мебель сам, руками, или строил дачу, тоже сам...

— И что, до сих пор все своими руками?

— Нет, конечно, времени не хватает. Но если удается что-нибудь прибить, повесить — радуюсь от всей души.

ЭТАПЫ БОЛЬШОГО ПУТИ

— Но работу после окончания института вы все-таки нашли?

— В институте появилось новое направление, которое называлось «Активные методы обучения и деловые игры». Меня вызвал проректор и говорит: хочешь работать — бери лабораторию и начинай пахать. Дали, так сказать, шанс искупить трудом свою вину. Ну, на работу я злой, а на новое дело — тем паче. Занялся этим делом так активно, что попутно заработал пару лауреатских званий и медалей ВДНХ, не считая регулярных благодарностей и премий. Кстати, благодаря этому семью вполне достойно содержал.

— Сколько же вы играли в деловые игры?

— Десять лет. До восемьдесят девятого года. Маркетинг, менеджмент. Новые понятия, новые темы, в которых сквозило вольнодумство и свобода. Доигрался до того, что все знакомые стали говорить: пора применять свои идеи на практике. А выбор поля деятельности по тем временам был такой: депутат России, депутат области, депутат Челябинского городского Совета. Ну, на Россию я боялся пока выходить, что такое область как объект представлял слабо, а вот город — это да, это мое — город. Прошел в депутаты без отрыва от института, возглавил комиссию по мною же придуманной концепции развития города. Оказалось, так успешно, что и здесь предложили переходить работать в Совет на освобожденной основе.

— Обрадовались?

— Не очень, я долго решал. Думал все: ну, вот если бы стал я освобожденным. Как в том монологе Михал Михалыча Жванецкого: «Если бы бросил пить, курить, гулять с женщинами, сел за книжки, защитил бы кандидатскую, докторскую, написал бы книжки, получил бы гонорар. Потом бы пил, курил, гулял с женщинами. Что я сейчас имею без всяких хлопот». И отец не советовал. И декан мне говорил, помню, после одного из выступлений на кафедре: «Виктор, ты плохо кончишь». Я на это ответил: «Владимир Павлович, когда мы с вами встретимся в один прекрасный момент где-то недалеко от Магадана, мы будем похожи — в одинаковых ушанках и телогрейках, с одинаковыми стрижками. Но только в ваших глазах будет стоять вопрос: «Меня-то за что?» А я точно буду знать, за что меня. Вот и вся разница». В общем-то, не советы решили дело. Мне в тот момент было тридцать три года. Возраст, как понимаете, символический. С той только разницей, что Христос к тому времени сделал все что мог и весь путь человеческий на Земле прошел. А я все еще жить только собираюсь. Так и решил: если сейчас ничего не изменю в своей судьбе, то потом уже не захочется. Решился и пошел. И видно, сильно я доставал исполнительную власть, потому что через некоторое время мэр города пригласил меня к себе. Говорит, мол, в стране что-то начинает меняться, и нам тоже нужна молодая, свежая кровь. А из тебя идеи брызжут — не успеваем обрабатывать. Хочешь — иди первым заместителем председателя комитета экономики горисполкома. «А что делать?» — «А что придумаешь, то и делай». Такая свобода мне по душе пришлась.

— А как же с заработками, с семьей? Местные чиновники, наверное, не так много получали.

— «Нормальные заработки» по тем временам — понятие относительное. А вот квартирный вопрос стоял передо мной как абсолютный. И в одиночку мне его было точно не решить. А мы с семьей к тому моменту на очереди стояли уже одиннадцать лет и все это время с родителями жили в трехкомнатной квартире. Как раз накануне моего тридцатитрехлетия у нас третий ребенок родился. Вообще эти одиннадцать лет с родителями и детьми на одной кухне — хорошая проверка на что хотите. Так я и сказал мэру: я не против в первые заместители, но помогите с квартирой. И через несколько месяцев мы на пятерых получили «двушку».

— Негусто. Дети однополые?

— Нет. Девочка, мальчик и еще девочка. Но вы зря насчет того, что негусто. Счастье для меня это было безбрежное! По всем меркам, работая в институте, я, наверное, не дождался бы такого никогда. В общем, жить и работать можно. Через две недели после того, как я пришел в свой комитет, загорелся идеей его реорганизации. Поначалу казалось, что нужно поменять лишь несколько людей в плановой комиссии. Правда, в конечном итоге мы ее вообще ликвидировали.

— Круто. Опыт реструктуризации у вас, значит, с тех пор имеется. А не обижались на вас коллеги?

— Напротив даже, все как-то бурно радовались, что новые процессы идут. Те, кто оказался в уязвленной позиции, помню, моих начальников стращали: «Зря вы радуетесь, этот парень еще и вас сделает». А там и девяносто первый год начался. Первые мысли о приватизации. Создание структур по управлению муниципальным имуществом, формирование муниципальной собственности. Как молодому и продвинутому мне такое дело и решили поручить. Я стал заместителем председателя горисполкома, председателем Имущественного комитета. В те времена карьерный рост совершался быстро. Сижу на очередном заседании, вдруг приносят записку: назначенный указом Ельцина губернатор срочно просит меня приехать. Срываюсь. Еду. Он так сразу и предложил: «Хочу назначить тебя замом по экономике». Уточняю: «А еще кандидаты на эту должность есть?» «Есть, — говорит, — три человека». Стоп. В таких ситуациях у меня сразу принцип включается: если я что-то делаю, то не хуже, а лучше других. Я тут же согласился. А пусть потом выбирают. Вернулся в свой свеженький кабинет зампреда горисполкома, а там стол накрыт, народ гуртуется, поздравляют. Меня, оказывается, уже назначили, только сказать забыли. Вот так и стал вице-губернатором. С тех пор о своих назначениях и смещениях я всегда узнаю последним. А проработал я в новом качестве шесть лет.

ХАЙ, ТЭК!

— Жалеете, что не довелось поучаствовать в переделе собственности? Ведь иные на этом деле далеко пошли...

— Мне просто повезло, я считаю. Потому что есть процессы экономические, есть процессы политические, есть социальные. Так вот, то, что у нас происходило с приватизацией, к экономике не имеет никакого отношения. К тому времени, как родилась эта конкретная программа приватизации с четкими формами и методами, я понял, что у меня сформировались совершенно другая позиция и другие ориентиры. Что все это про другое, и вопрос будет решаться не экономически, а сугубо политически. В политические игры мне играть вообще никогда не хотелось. Так что Бог меня уберег — я остался в стороне от приватизационных процессов.

— В столицу наведывались — не хотелось остаться там, вблизи больших экономических процессов?

— Ни в коем случае. Наш управделами, такой дед матерый, Маркелыч, говорил: тебе, мол, теперь нужно в Москву почаще наведываться, там тебя заметят, быстро заберут отсюда. Но беда в том, что как областному чиновнику мне по должности в столицу нужно было ездить что-нибудь выпрашивать, выбивать. А я просить не люблю, стараюсь сделать все сам. Поэтому и Москву было сложно полюбить.

— А кто же вынудил вас переехать?

— Тоже судьба. И, конечно, не так все просто получилось. Началось все, когда в 96-м году меня определили доверенным лицом президента и руководителем предвыборного штаба.

— Административный ресурс?

— И ресурс, и история семьи. А я не просто боролся на выборах с коммунистами (как вы помните, это был год, когда коммунистический электорат чрезвычайно активизировался). Я проживал жизнь родителей заново. Разъезжал, рассказывал, организовывал. Не хотел возврата в прошлое, очень не хотел. Горел. В итоге наш кандидат набрал шестьдесят два процента, тогда как самые оптимистичные прогнозы предсказывали не свыше сорока пяти. Но мне эти проценты дорого стоили. Горел, горел — и перегорел. После выборов оказался выжат, опустошен настолько, что уже подумывал, чтобы уйти. И вскоре мне такая возможность представилась. В конце того же года прошли выборы в губернаторы, и команда действующего губернатора проиграла.

— Вы, разумеется, в бизнес пошли?

— Вы опять про административный ресурс? Знаете ли, когда теряешь власть, теряешь влияние, то начинают происходить разные метаморфозы: молчат телефоны, становится трудно кого-то найти, до кого-то дозвониться. А поскольку одноклассников, одногруппников, одногоршочников в последнее время у меня оказалось так много, что я уже стал забывать, где учился, то опыт оказался весьма кстати не только в познавательном, но и в чисто практическом плане. Ненужное перегорело, ушло в золу, в пыль. Настоящее осталось.

— Чем в то время вы занимались? Палатку торговую не успели открыть?

— Не успел. Успел поработать консультантом три месяца. А потом звонят мне из Москвы: «Надо тебе быть полномочным представителем президента в Челябинской области». — «Кому надо?» — растерялся я. «Родине надо». — «А, ну раз Родине — тогда я готов». В области это назначение было сродни бархатной революции. Я ведь представитель той, другой власти, которая вроде бы оппозиционной теперь считается. Ожидалось, начнутся политические дебаты, противостояние, гром и молнии. Ожиданий я не оправдал. Хотя и тяжело было, но мы должны были работать и постепенно с новым губернатором стали друг к другу притираться. Но через три-четыре месяца опять звонок: «Как дела? Работы много?» — «Очень много, докторскую собрался защищать». — «Ага, значит, делать нечего. Приехать можешь, поговорить?» — «Поговорить могу». Я приехал, куда вызывали, — в Белый дом. А там меня и озадачили: есть предложение пойти на должность замминистра в Минфине. «Кем? — удивился тогда я. — Замминистра? И даже не первым? (Я почему-то тогда думал, что сразу должен стать министром. Гусарство, конечно, теперь-то я понимаю.) «Но ты подумай», — говорят. «Сколько, два часа?» — «А сколько нужно?» — «Неделю», — говорю. «Хорошо, неделю так неделю». Но дело в том, что к тому моменту я читал, да уже и по собственному опыту знал, по старым меркам существовала такая дифференциация: если дают времени два часа — значит, тебя хотят назначить. Если дают два дня — возможность реальная, но держат дистанцию. Если неделя — значит, ты не пришелся ко двору и тебе просто дали понять, что через неделю все забудется, что с тобой мягко, по-английски, попрощались. Вот так я и понял и друзьям всем сказал: со мной попрощались, дескать, едем на родину, жизнь продолжается. Я расслабился. А через неделю — звонок: мы договаривались, дескать, неделя прошла. «Да? — удивился. — А я не готов пока». — «Поздно, — мне отвечают, — документы все готовы, в понедельник на работу нужно выходить». Здорово! А как я в семье объяснять буду, что через три дня я в Москву на работу выхожу? Все всерьез, и отказаться уже невозможно. Делать нечего: собрал чемоданчик и с чемоданчиком поехал в гостиницу «Россия». На второй день, не успев войти в тему, мчишься на совещания, заседания, планерки. От тебя требуют решений, а ты не знаешь даже, где какие документы найти. Сумасшедший дом.

ДРУЗЬЯ, ИСТИНА И ТАРИФЫ

— Кризис в Приморье — чья вина?

— Главное — не виноватых искать, а выводы сделать, как избежать подобной ситуации впредь. И в Приморье мы серьезный урок получили. Прежде всего в том, что конфликты не должны носить характера склоки в Вороньей слободке. Многое из-за приморского кризиса поменялось во взглядах на состояние топливного баланса, на коммунальную реформу, на способы и темпы реструктуризации и на то, как это все свести между собой. Многие достаточно банальные вещи на какой-то момент просто подзабыли. Что такое оборотные средства, создание запасов. В те времена, когда я учился, в любом экономическом вузе студенты на практике после второго курса считали на предприятии норматив оборотных средств, в том числе создание запасов. Но и заниженные тарифы заморозили позиции всех участников процесса. И создание запасов из чисто технической проблемы превратилось чуть ли не в политическую. Но потом-то запасы создавались путем героических усилий. В нашей жизни всегда есть место подвигу, главное — уметь его себе придумать. Мы вообще народ героический, хотя мало приспособленный для системной работы. Штангу рвануть один раз — пожалуйста. А технологически отпахать день за днем — это нам сложнее.

— А компетентные источники цитировали Чубайса: «Не нужно деньги вкладывать в камень».

— Не так. Говорилось «омертвлять деньги».

— А еще компетентные источники говорили, что графика отключений из РАО «ЕЭС» не дали, поэтому городские службы воду вовремя не слили, оттого трубы лопнули. Да и такое расхожее мнение существует: дело отнюдь не в забывчивости чьей-либо. Энергетический кризис — просто реальное проявление политической игры... Еще конкретнее скажу — все потому, что невзлюбил Чубайс Наздратенко. А вы что скажете на тему «Рубильник как орудие власти»?

— Хм. Обвинять в злоупотреблениях просто — в силу того, что РАО действительно имеет политический ресурс. Но в ситуации кризиса есть очевидная доля вины... всех. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Вина администрации края в том, что не смотрели в лицо реальности. Администрация Приморского края два года вообще старалась не менять тарифов на электроэнергию! Ведь чудес не бывает. Если денег не платят, тариф не меняется, значит, финансовая дырка. А дырка и есть дырка — финансовый разрыв, который не позволяет ни запасы создавать, ни долги погашать. Ну накопили, ну разругались, ну устроили из этого публичный пиар. А в результате-то пострадали люди. В критическую ситуацию пришлось вмешиваться президенту, что тоже абсолютно ненормально. Но все должны были эту чашу испить до дна.

— Как-то вы все время Чубайса выгораживаете. Он кто вам — друг?

— Но истина дороже. Вина РАО в том, что, увлекшись политикой, наведением порядка в отношениях с потребителями в части платежей, упустили из виду внутриэнергетические проблемы, включая нормальные инженерные решения. Нельзя зимой выключать рубильник на линии, где подключена коммунальная котельная, ведь очевидно, что следом в жилых домах лопнут радиаторы. Это энергетический садомазохизм. При этом на самом деле с Чубайсом мы в чем-то единомышленники, в чем-то расходимся во мнениях. Тот самый уровень товарищеских отношений, который позволяет при наличии любых расхождений не становиться такими оппонентами, которые кидают друг в друга стаканами с водой.

— Но во мнениях расходитесь?

— Конечно. В частности, я несколько скептичнее, чем он, отношусь к возможности привлечения средств откуда-то извне для решения проблем нашей электроэнергетики. И более оптимистично при этом отношусь к нереализованным возможностям государства по части регулирования энергетического сектора. Вот скелет нашего содержательного конфликта по поводу реструктуризации электроэнергетики.

— А завтра может кризис повториться где-то в другом месте?

— Мы должны сделать все, чтобы этого не произошло. Вы спросите: кто «мы»? В этом-то вся проблема. Это не только РАО «ЕЭС», не только и даже не столько федеральный центр и бюджет, но и малая энергетика, субъекты федерации, муниципалитеты. Я могу продолжить. Дух захватывает. Представляете степень конфликтности и сложности? Десять лет в этом бермудском многоугольнике барахтались, а в результате аварийность в ЖКХ за десять лет возросла в десять раз. Важно в данном случае, какие выводы мы сделали из кризиса. Вот конкретно по Приморью: в этом году мы выделяем 726 миллионов, чтобы Лучегорский разрез мог подняться, иметь возможности для приращения добычи угля. Если не хватит ресурсов Приморского края, тогда уголь пойдет из Сибири. Но об этом угольщикам и железнодорожникам нужно знать не в декабре, а в мае.

КАК НАМ РЕОРГАНИЗОВАТЬ МОНОПОЛИИ

— А почему это вдруг власти заговорили о том, что нужно поднимать угледобывающую промышленность? Уже лет десять как сокращают производства, голодным шахтерам, которые касками стучат, объясняют, как нерентабельна добыча угля. Что это за свежий ветер перемен?

— Все эти годы речь шла только об убыточных шахтах. И порядка ста пятидесяти глубоко убыточных действительно закрыты. Когда говорят, что именно из-за них произошла критическая ситуация по углям в этом году, — чушь полная. В первую очередь потому, что угольная отрасль — это не только убыточные шахты. Это и те открытые разрезы, которые обеспечивают эффективную добычу угля. Именно им должного внимания не уделялось. Почему? В том числе потому, что так мы их приватизировали. Например, мы продали Красноярский бассейн. Получили деньги в бюджет. При этом бассейн продали с миллиардными долгами тому же бюджету. Завтра власти могут предприятие обанкротить. Без проблем. Любой пристав может описать имущество — и нет предприятия. Как это называется? Лукавство. А с другой стороны, есть примеры, когда и балансы чистые, а средств для развития не хватает. И вот пришло время поддержать именно это, живое направление.

— Так, может, и остальные шахты реанимируете?

— Из тех, которые были закрыты, нет. Сделано все абсолютно правильно, по самой льготной, или, как вы говорите, справедливой схеме.

— Что касается реструктуризации РАО «ЕЭС». Вопрос, на какие части поделить все это хозяйство, уже решен?

— Да, сетевая, диспетчерская и генерирующая компоненты, на мой взгляд, должны быть разделены.

— Насколько страшны зарубежные инвесторы, которых РАО «ЕЭС» в перспективе потребителю рисует?

— Это как раз предмет нашего спора с Чубайсом. О том, исчерпали ли мы все свои возможности по инвестициям в электроэнергетику в рамках существующих схем государственного регулирования или мы обязаны искать их у частных инвесторов или за рубежом. Любые крайние решения — всегда гротеск. Можно доводить до абсурда любое решение. На сегодняшний день инвестиционная программа РАО «ЕЭС» распространяется на всех потребителей электроэнергии в виде абонентской платы. Устанавливается государством как регулирующий тариф. А по сути дела это государственный беспроцентный и безвозвратный заем, похожий на налоговый платеж. Если хотите заменить источник на привлеченного инвестора, любой захочет вернуть свои деньги, вложенные в этот проект. Да еще и с процентами, не меньшими, чем банковские вклады. Понятно, что это дороже. А кто в конечном счете станет такие инвестиции оплачивать? Потребители. И в процессе реструктуризации этот подход должен распространяться на электросети в первую очередь. Но проблема в том, что сетевая компонента не просто должна быть выделена из РАО «ЕЭС», она в конце концов на сто процентов должна принадлежать государству.

— А в РАО говорят — контрольный пакет.

— А я говорю — сто процентов! Это тот сектор, который будет естественной монополией и регулироваться государством. Стало быть, государство будет нести ответственность за его развитие. Соответственно и решения об источниках финансирования должно принимать государство. На каком основании государство должно в конечном итоге дарить капитализацию на неподконтрольные проценты? Чего ради тратить экономический (да и политический) ресурс государства? На то, чтобы кто-то из акционеров, кто неожиданно стал совладельцем, стал еще более «позолоченным» за счет людей, а не своего участия в развитии?

НОВЫЕ РУССКИЕ ОЛИГАРХИ

— При таких взглядах... олигархи случайно на вас не давят?

— У меня нормальные взаимоотношения с теми, кого вы называете олигархами. В силу совершенно естественных причин. Я ни от кого из них не завишу, поэтому мне легко поддерживать в том числе личные контакты. Легко держать профессиональную позицию. Я не вышел ни из какой олигархической «семьи».

— И все-таки они вашего расположения добиваются?

— Вы сами говорите — «они». Значит, их много. А если не один, значит, их интересы противоречивы. И никаких оснований становиться на позицию кого-то конкретно, кроме чисто деловых, содержательных, у меня, к счастью, нет.

— По крайней мере, вы живых олигархов видели?

— Думаю, что да.

— И с самим Абрамовичем встречались?

— Да. В последний раз с губернатором Чукотки мы обсуждали проблемы северного завоза и долги по коммуналке.

— Но все-таки как это выглядит? Они просят, а вы своей волей им даете или нет?

— Они высказывают те аргументы, которые, с их точки зрения, имеют отношение не к их компании, а значимы для сектора целиком. Они изменились, рассуждают с позиций отрасли, экономики. Все эти люди, которые называются олигархами, к счастью, уже прошли первый этап, когда происходило первоначальное накопление капитала и когда не было, как говорил Карл Маркс, таких преступлений, на которые бы не мог пойти капитал при возможности получить 300% прибыли. Хотя понятно, что любые решения в регулировании, будь то пошлины, налоги, доступ к экспортной трубе, затрагивают совершенно конкретные экономические интересы компаний. И это хорошо. Это правильно.

P.S.

Конфликт интересов — как раз та почва, где нужно искать реальные возможности развития промышленности, которую представляют эти люди, и сопоставлять с потребностями государства, бюджета. Это чрезвычайно сложно, порой безумно тяжело, но чертовски интересно. А это и есть жизнь.

Ольга БУХАРКОВА