ЛЮБИТЬ ТЕЩУ В ИСКУССТВЕ

Недавно мы уже писали о том, что закончилась эпоха советского цирка, советского юмора... Так ли это? И будет ли в таком случае место для пародистов и «разговорников» в будущем «прозрачном» обществе?.. За честь разговорного жанра вступился Ефим Шифрин, который в марте этого года отпразднует свой юбилей — четверть века на эстраде.

ЛЮБИТЬ ТЕЩУ В ИСКУССТВЕ

— Ефим! Вы заметили, у нас на сцене опять выстраивается забавная такая иерархия: главный певец — Басков, главная балерина — Волочкова. Вот и на роль главного, так сказать, «официального шутника»... так и хочется сказать «назначен»... Галкин. Интересно, в чем истоки и смысл этих «назначений»?

— Ничего странного. Из десяти поэтов, как говорил Бродский, наш народ всегда выбирает одного — это свойство менталитета, инерция советского сознания. Но «главного» артиста все-таки «назначает» народ, государство не может этого сделать. Райкин в свое время был «главным» сатириком, потом это место справедливо занял Жванецкий... Нынешний выбор главного юмориста тоже объясним. Внешне Галкин, кстати, вполне соответствует сложившемуся еще в советские годы представлению об артистах «разговорного жанра»: черноглазый интеллигентный мальчик, хотя и без бабочки, и вместе с тем исключительно свежий, молодой, очень обаятельный... Райкин, кстати, был немногим старше его, когда появился на сцене. Правда, сейчас благодаря ТВ известность приходит значительно быстрее...

— Еще пять лет назад казалось, что замены вашему поколению не будет. И вдруг опять стали появляться молодые юмористы...

— В середине 90-х в артисты не шли, это правда, тогда больше стремились в бизнесмены или в фотомодели... Но все когда-нибудь «устаканивается», в конце 90-х уже заявило о себе новое поколение «шутников», а племя державших монополию в нашем жанре постепенно выпало в осадок. Это очень достойный осадок — с привилегиями, почестями и регулярными появлениями в эфире, но — осадок. Потому что, как и свойственно памятникам, они увековечивают закончившуюся эпоху и, что совсем несвойственно памятникам, все больше ворчат. А молодежь, пришедшая на эстраду, во всяком случае хотя бы суетится в поисках новых форм. В их опытах много от студенческих капустников, от КВНа, от эстетики Славы Полунина, они работают на стыке драматического и клоунского искусств... Сейчас мало сказать, нужно еще и показать, совершать движения... Одной мимикой или «тонким» намеком сейчас не обойдешься. В наш жанр возвращается стихия ярмарки, карнавала. Но вот, что интересно, круг тем, линия мишеней остались прежними: физиология, быт, половая любовь, теща...

— То есть в глобальном смысле ничего не изменилось?..

— Трудно сказать... Сейчас все-таки безвременье. У нас еще не появилось публики, допустим, в советском смысле слова... Отменили слово «культпоход», а вместе с ним ритуальность, обязательность посещения театра. Для массового зрителя в его отношении к театру ли, к эстрадному зрелищу нет цикличности, внутреннего расписания. Зритель присутствует в зале по случаю. Это очень важное отличие — ведь человека, который зашел случайно, надо «бить шуткой» сразу, в лоб, зацепить его без предисловий... Потому и на нынешнем юморе отпечаток случайности, грубости, небрежности.

— Школа советского юмора вместе со всем остальным уходит... Эту трагедию уже пережили в стольких жанрах, что конец советского юмора как-то даже и замечен не был...

— Нет в этом никакой трагедии. Все рождается, все умирает. Вот вам для сравнения — школа классического балета, в которой люди несколько веков неестественно выворачивают носки или семенят на пуантах... Кажется, что так было всегда и быть по-другому не может, но вдруг появляется Ролан Пети или Бежар, и оказывается, что эти вывернутые ступни можно использовать для создания совершенно другого, не похожего ни на что балета... Люди любят слушать смешные или грустные истории, а потому и потребность в рассказчике никогда не исчезнет. Жанр наш останется, формы его, к счастью, изменятся.

— Значит, в XXI веке юмор будет нужен?..

— А электричество нужно будет?.. Юмор — это не вид искусства. Это... как прилагательное перед существительным. Это не жанр, это краска. Можно помечтать, чем юмор станет в открытом обществе. Возможно, юмор будет похож на то, что понимают под этим, например, в Америке...

— Это же ужас.

— «Ужас» с точки зрения интеллигента, которому в юморе всегда хотелось видеть нечто более глубокое, чем то, для чего он предназначен. Эдакая еда для гурманов... Но у смеха ведь есть и чисто прикладная задача — создавать хорошее настроение... Причина невероятной популярности разговорного жанра в советские годы одна: смех был отдушиной. Потому что восприятие искусства тогда было неразрывно связано со словом «труд». Помните: «быть зрителем — это труд, высокое призвание»... Это вообще наша культурная традиция — все воспринимать через призму страдания. А в гостях за кружкой пива беззаботно послушать десяток добрых анекдотов — это «некультурно проведенное время»... Хотя вечер юмора — это тот же поход в гости. Но к артисту, для которого принимать гостей — профессия.

— Но ведь каждый из вас в этом жанре был интересен еще и как артист, как личность — отсюда и получалось искусство... А сейчас получается: неважно КТО — важно ЧТО...

— Я, как и вы, могу по этому поводу горевать, но поделать ничего не могу. Мы как никто зависим от того, что выбирает зритель. Я привык выступать при большом стечении народа, и я от него завишу... Как говорят врачи, «сложилась ферментативная цепочка»... Зал на 800 — 1000 мест — это мой зал. Когда зрителей поменьше и они поискушеннее — усложняется моя задача: возможно, как артисту мне это более приятно, но я не могу постоянно жить в лаборатории — я не Фауст...

— А куда подевался ваш прежний «добрый зритель в девятом ряду»?.. Почему он изменился?

— Я не уверен, что мой зритель изменился — он скорее рассредоточился... Мне его просто заменили. Многие «мои» учительницы и участковые врачи уехали за границу, кто-то не может позволить себе купить билет на концерт. Моего зрителя мне незаметно подменили. И я (может быть, к стыду своему) не стал искать встречи с теми, с кем меня разлучили, я стал приноравливаться к тем, кто «расселся» в зале сейчас...

— Вы говорите «заменили»... Как будто это кто-то конкретный: взял и заменил публику. Ведь не все же уехали или обеднели...

— Их изменили деньги и обстоятельства. Еще на самом исходе застоя у меня был шанс занять какую-то узкую, никем не занятую нишу... Я выступал в так называемых творческих домах — в Доме ученых, Доме литераторов — с тем репертуаром, с которым мне бы не поздоровилось на большой сцене... Номера Жванецкого, лучшие миниатюры Коклюшкина. Это такое было, знаете, — «интеллигент для интеллигенции»... И надо честно сказать, это меня тогда и радовало и одновременно смущало. Атмосфера тех закрытых вечеров совершенно исключала карнавальную составляющую. Потому что я как артист всегда состоял из двух полюсов: один — это незлобивый бубнящий мальчик с бабочкой, а другой — сорванец, непоседа, проказник... В той «понимающей» среде у меня все было на уровне недомолвок: «вы-то понимаете, о чем я говорю?..» Тогда этого было достаточно для «широкой известности в узких кругах»...

— Но зато потом... Скажите, неужели на стадионе выступать приятнее, чем в зале?..

— Стадионы — это дикое искушение. Это же не речь произнести — это сказать что-то смешное, а в ответ услышать гул, который не может сравниться с подавленными смешками в Доме ученых... Это как наркоз. Испытание большими площадками очень сильно повлияло на весь наш цех... Одна из причин девальвации жанра была именно в этом: 30 тысяч тебя слушают, успех этот потом тебе снится.... Кто после этого захочет вернуться в зальчик на триста мест...

— А на какие уступки надо идти на больших площадках?

— Первая уступка — простота. Трудно представить Райкина на стадионе. Стадион требует митинговой, плакатной доступности. Соответственно, из жанра ушло всякое актерское наполнение — в нем просто отпала необходимость. Хлесткими фразами ты обязан писателю, а тебя кормят только твои неповторимые тембр и интонация. И все!..

Нам еще по-прежнему кажется, что мы должны смеяться НАД чем-то, а не вместе с кем-то... Когда дамы-искусствоведы ругают меня за «низкую» планку, я понимаю их озабоченность, но у меня к ним встречный вопрос: ведь они под «планкой» понимают какие-то общественные и политические вопросы, нравственность, а все, что касается быта, обычных житейских задач, это им кажется суетным и неважным, хотя на этом построена жизнь... Что снилось? Чем позавтракал? С кем спал? Это, наверное, не очень глубоко, но этим тоже живут люди. В советские годы принято было ругать юмористов за то, что они смеются над тещей. Но на самом деле — тещу-то куда девать? В российском сознании это целое явление, едва ли не философская категория... Советовать народу, как поступать с тещей, мы не можем — он решает этот вопрос сам, главным образом, призывая на помощь юмор.

— Правильно, с тещей народ разберется сам. Но мир на глазах усложняется, и искусство призвано помогать человеку разрешать более сложные задачи — нравственного и этического характера...

— Искусство, как справедливо говорит мой учитель Роман Виктюк, творят аристократы духа, но главная цель человека искусства — быть посредником между Богом и народом. Просто так сложилось, что со словом «народ», с легкой руки наших брезгливых эстетов, всегда ассоциировались люди низких свойств — какие-то бомжи, подъездные выпивохи, бабки, торгующие на базаре... Поэтому «интеллигенция» считает: искусство создается аристократами и должно быть адресовано исключительно аристократам. Им трудно допустить, что интеллигенция вместе с горсткой аристократов — это тоже народ!..

Мне всегда казалось, что, если человек наделен даром посредничества, он должен это свое предназначение использовать с пользой для как можно большего числа людей. И если уж на то пошло, наша задача именно в том, чтобы толпа, пришедшая в зрительный зал, ощутила себя публикой...

— Это зависит от убеждений и установок конкретного артиста. Иной артист скорее, наоборот, делает из публики толпу...

— Из публики толпу чаще всего делает критик, который не видит и не слышит жизнь. Нельзя быть врачом, не перенося запаха крови. Если ты «книжный» человек, спящий в обнимку с Кьеркегором, не ходи на концерты юмористов. Зачем?.. Меряй публику на свой аршин, но не поверяй ее своими «экзистенциальными» мерками. Искусство смешного призвано говорить о низком. Никто не заказывал говорить о физиологии так, как это делал, например, Рабле. Главное, чтобы это было так же талантливо...

Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ