Пред суровыми законами бизнеса бессильны и самые чистые революционные принципы
ЦЕЛЛУЛОИДНЫЕ ГЕРОИ
Репортер Семен Рубашкин из рассказа Тэффи «Модный адвокат» стал «героем революции» случайно. Его должны были судить за «распространение волнующих слухов о роспуске первой Думы», подписанных инициалами «С.Р.». Репортеру грозил всего лишь штраф, но «модный адвокат» «из сочувствия борьбе за свободу» в течение получаса доказал суду, что «эС. эР.» — это не просто инициалы подзащитного, а подпись «грозной революционной организации», предводителем которой Рубашкин и является. Усилия адвоката не пропали даром: суд приговорил репортера к смертной казни через повешение, а адвокат тут же заявил, что его подзащитный «категорически отказывается подписать просьбу о помиловании». Рубашкина без чувств вынесли из зала, а в буфете суда молодежь устроила «защитнику» шумную овацию. На вопрос друзей Рубашкина: «Неужели все кончено?» — адвокат, мрачно усмехнувшись, ответил: «Что поделаешь?! Кошмар русской действительности!»
Едкая сатира родилась не на пустом месте: «героев революции», подобных Рубашкину, лепили «из того, что было», загоняя на каторжные работы, подводя под расстрел и в петлю, причем очень часто людей случайных, а то и вовсе убогих.
НЕПОНЯТНЫЙ ЛЕЙТЕНАНТ
Петр Петрович Шмидт был человеком «с большими странностями». В день окончания Морского училища только что произведенный мичман Шмидт женился на уличной проститутке, которую перед тем нанял. Он мечтал «развить ее личность». После этой эскапады, более жалея его отца, героя обороны Севастополя и вице-адмирала в отставке, мичмана Шмидта потихоньку уволили в запас, и дальнейшая его карьера протекала в торговом флоте.
В советское время как ни тужились исследователи, но никаких следов революционной деятельности Петра Шмидта отыскать им не удалось. Поэтому за таковую выдавались очередные «закидоны» лейтенанта: на судах, где он служил, Петр Петрович либеральничал с матросами, «ходил в народ», покуривая с подчиненными на шканцах, и рассказывал им «из книжек». Матросы звали его «наш Петро». Впрочем, хоть и слыл он среди сослуживцев и у начальства за чудака, моряк Петр Петрович был исправный, и потому его особенно не донимали.
На военную службу Шмидт вернулся лишь в начале Русско-японской войны. Его призвали, сделали старшим офицером на угольном транспорте «Иртыш», который должен был идти с эскадрой Рождественского на Дальний Восток. Во время перехода Шмидт заболел, и в Порт-Саиде его списали, отправив обратно в Россию.
Каким ветром занесло лейтенанта на восставший крейсер «Очаков», до сих пор неизвестно. Ведь к подготовке восстания Шмидт никакого отношения не имел! Шмидт якобы прибыл на «Очаков» по просьбе матросов. «Экзальтированный, пораженный величием открывающихся перед ним целей, Шмидт не столько руководил восстанием, сколько вдохновлялся им сам!» — так объясняли его поступок биографы. В результате безумец объявил себя командующим Черноморским флотом, о чем известил императора специальной телеграммой. На «Очакове» подняли сигнал: «Командую флотом. Шмидт», и лейтенанту примстилось, что теперь и весь флот поднимет красные флаги и признает его командиром!
После ареста и выяснения обстоятельств дела следователи усомнились в психической вменяемости Шмидта. Жена, пытаясь его спасти, давала интервью, в которых называла мужа сумасшедшим. Для тех, кто из Шмидта делал «революционного мученика», она была самым опасным противником: лезла со своими бабьими рассуждениями, толкуя, будто Шмидта как юродивого судить нельзя! Однако члены трибунала, выслушав его ответы, и сами убедились, что перед ними безумец! Они пытались отправить его на психиатрическое обследование, но адвокаты блокировали это направление своими протестами, причем в «левых» газетах была начата кампания под лозунгом «Им не удастся объявить героя безумцем!». Те же издания опубликовали сообщения «о позорном предложении», сделанном членами трибунала Шмидту: «они явились к нему в тюрьму и предложили бежать, у дверей его камеры не выставляли караул и двери не запирали!» Судьи понимали, что по закону они обязаны приговорить всех виновных в вооруженном восстании на боевом корабле к суровым наказаниям, после чего подполье их тут же объявит мишенями для групп террора. Шмидт «гордо отверг» сделку — ему нравилась вся эта суета вокруг, и он желал «доиграть до конца».
«Благожелатели» добились своего — Шмидта и трех фактических руководителей восстания расстреляли в марте 1906 года. Тут же появились многочисленные «дети лейтенанта Шмидта»: молодые люди и девицы выступали на митингах, призывая «отомстить за папочку», а заодно вносить деньги в партийные кассы.
ГРАЧА УБИЛИ СГОРЯЧА
Однако премьера первого «сделанного мученика» состоялась полугодом ранее дела лейтенанта Шмидта и имела оглушительный успех. Ни одному живому революционеру не удалось так повлиять на раскручивание революционной ситуации, как мертвому Николаю Бауману, погибшему во время грандиозной политической провокации, затеянной Московским комитетом РСДРП 18 октября 1905 года.
В тот день большевистский Комитет «в ответ на Манифест царя от 17 октября», которым даровались невиданные дотоле свободы, после митинга в стенах Технического училища вывел колонны молодежи под лозунгом «Разрушим русскую Бастилию»: студентов вели громить губернскую тюрьму на Таганке.
Бауман номинально числился членом ЦК РСДРП, но фактически никакой работы не вел. Его только 8 октября выпустили вместе с другими политическими из той самой «русской Бастилии», громить которую вели студентов. Он как никто другой знал, что в Таганке остались одни уголовники, но к идее погрома отнесся с восторгом. Горя желанием помочь товарищам, Бауман, имевший партийную кличку Грач, взялся привести рабочих с фабрики Дюфурмантеля. Большинство членов Комитета высказались против — от Покровки до Таганской тюрьмы идти было порядочно, они боялись, что митинговый запал у студентов может пройти, они одумаются и сообразят, что их ведут фактически на убой. Однако Бауман, уже совершенно опьяненный революционным порывом, схватил флаг с лозунгом «Долой самодержавие», вскочил в пролетку и, стоя в ней, как римский триумфатор, помчался по Покровке, крича: «Долой царя!»
У ворот дома Клюгина стояла небольшая группа рабочих фабрики Щапова, наблюдавших за шедшей во дворе дома игрой «в бабки». Когда пролетка, везшая Баумана, поравнялась с ними, из компании зрителей выбежал человек с обрезком газовой трубки в руке. Он вскочил в коляску и ухватился за флаг, пытаясь вырвать его из рук Баумана, который знамя не отпускал. Более того, выхватив из кармана браунинг, Грач выстрелил в нападавшего.
Но тот успел ударить Баумана трубкой по руке, отвел выстрел в сторону, а потом трубкой же хватил Грача по голове, отчего тот, выронив флаг, вывалился из пролетки. Правда, Бауман тут же вскочил на ноги и побежал к колонне демонстрантов. Неизвестный погнался за ним и, настигнув, еще несколько раз ударил по голове трубкой, после чего Грач рухнул на мостовую. Демонстранты открыли стрельбу по неизвестному с трубкой, и тот под градом пуль бросился наутек. Когда же люди из колонны приблизились к лежащему на мостовой Бауману, тот был уже мертв. Началось нечто невообразимое! Как вспоминал участник тех событий: «Наши дружинники открыли беспорядочную стрельбу, началась паника! Демонстранты бросились бежать в соседние дворы. Тело убитого товарища подхватили и отнесли в училище члены Комитета и несколько наиболее хладнокровных студентов».
Убийца Баумана сдался властям через час. Явившись в участок, он назвался Николаем Федотовичем Михалиным, уроженцем Козловского уезда Тамбовской губернии, рабочим фабрики Щапова. По его словам, убитого он видел впервые, а напал на него потому, что его возмутили надпись на флаге и то, что этот человек в пролетке все время кричал: «Долой царя!» Выяснилось, что Михалин служил в конногвардейском полку в эскадроне Трепова и недавно уволился в запас. В тот день он с фабричными пошел смотреть, как играют «в бабки». Обрезок трубки держал в руках «заместо тросточки» — тогда у фабричных была такая мода на тросточки, казавшиеся им верхом «господского шика». По собственному признанию Михалина, он «был выпивши», при виде «смутьяна с флагом» в душе отставника взыграла «верность присяге», он бросился к нему, уцепился за флаг, хотел разорвать, а ехавший в пролетке в него выстрелил, ну и... Догнал же и бил снова, потому что боялся, что тот обернется и пристрелит.
Михалина в 1906 году судили и признали виновным «в нанесении ветеринару Бауману тяжких побоев, повлекших смерть», за что дали два года тюрьмы. Но ни следствие, ни суд над убийцей партийных агитаторов не интересовали: Бауман уже был не человеком, а «жертвой, принесенной на алтарь революции». Похороны Баумана превратились в гигантскую вооруженную демонстрацию, а могила стала местом митингов. Гражданская жена Баумана в окружении соратников кочевала с митинга на митинг, «зовя к мести». Вся революционная и либеральная пресса захлебывались в описаниях «зверств самодержавия»: в листовках говорилось, что демонстрацию рубили казаки и расстреливали пушки, что жертв были многие сотни.
Задумка Комитета удалась — ситуацию взорвали, и революция ринулась в кровавый омут террористических актов, проводимых «в ответ на зверства властей», Декабрьского восстания в Москве, партизанской войны в провинции.
Убийцу Грача судили еще раз — в 1907 году после апелляции, но оставили приговор в силе. Это был не последний приговор по его делу: к двадцатилетию даты гибели Баумана, в 1925 году, Николая Михалина разыскали «славные органы ОГПУ», и, как говорится, «его настигла суровая кара».
БЛИЗОРУКАЯ ЦАРЕУБИЙЦА
Любой специалист по пиару подтвердит: пропаганда — основное оружие борьбы революционеров — по сути своей мало отличается от обычной рекламной кампании. Только вместо определенного сорта пива или колбасы «революционная реклама» продает некую идею, которая должна овладеть умами. Рубашкины таким образом оказываются порождениями революционного пиара, теми «раскрученными образами», улучшающими продажу идей массам.
С другой стороны, «революционная реклама» имела уже подготовленную аудиторию. Ведь недостатка в настоящих добровольцах, желавших «положить свою жизнь на алтарь борьбы», революционное движение в России никогда не испытывало. Правда, скрытые и явные мазохисты, зачастую с патологическими наклонностями, вместо ожидаемой пользы чаще приносили вред «делу». Случай с Татьяной Леонтьевой, членом эсеровской Боевой организации, — яркая тому иллюстрация.
Татьяна была дочерью якутского вице-губернатора и петербургской аристократки. Светская барышня предложила свои услуги эсерам в Женеве и была принята лично Савинковым. Ее готовили к цареубийству: на Рождественском придворном балу среди других девиц из «хороших фамилий» Татьяна должна была торговать цветами на благотворительном базаре. На дно ее цветочной корзины планировали положить браунинг, а Леонтьева рассчитывала, подпустив императора поближе, расстрелять его в упор, так как была очень близорука.
Пути отступления для нее не предусматривалось, ради такого случая Леонтьева согласна была пожертвовать своей жизнью. Однако бал отменили, в марте 1905 года питерская организация провалилась, и Леонтьева попала в Петропавловскую крепость, из которой вышла по амнистии в октябре того же года. Родители, которым дочь передали «на поруки для лечения», тут же увезли ее в Швейцарию, где поместили в санаторий с психиатрической специализацией.
Охваченная желанием «работать», Леонтьева, сбежав из санатория, стала разыскивать по всей Европе руководство Боевой организации. Савинков, начавший понимать, с кем имеет дело, вежливо предложил «набраться сил и окрепнуть», что сама Леонтьева расценила как «отставку». И тут на нее вышли члены некоей «автономной группы террора», предложившие Леонтьевой убить экс-министра внутренних дел Дурново, который совершал вояж по европейским столицам, ведя переговоры с правительствами и финансистами тех стран, в которых находили убежище политические эмигранты из России, убеждая прекратить поддержку террористических организаций и движений радикального толка.
Дурново был для террористов мишенью более чем соблазнительной. Леонтьевой сообщили, что его видели на швейцарском курорте Интерлакен, где он жил в отеле «Юнгфрау» под фамилией Мюллер. Она в сопровождении «соратника» выехала «на место» и поселилась в том же отеле. Леонтьевой показали Дурново. Она сверилась с портретом в газете. Похож! Она спросила у портье о постояльце, тот сказал, что это мсье Мюллер, приехал из Парижа. Все сходилось! И тогда Леонтьева застрелила этого Мюллера прямо в ресторане отеля во время завтрака.
Лишь после ареста «террористки» выяснилось, что Леонтьеву элементарно «подставили» агенты заграничной резидентуры Охранного отделения. Убитый ею старик был действительно Мюллер, рантье из Парижа, вся беда которого заключалась в том, что он был дьявольски похож на Дурново! Впрочем, сама Леонтьева о содеянном ничуть не жалела. Во всяком случае, узнав от следователя, что застрелила совершенно невинного человека, она спокойно заявила: «Печально, конечно, что погиб посторонний человек. Но что значит смерть одного человека в наше время? Я выполнила свой долг!»
КОМАНДАНТЕ FOR SALE
Люди живые — весьма ненадежный материал для приготовления героев. Личности рубашкиных ярче, и легенды о них живут дольше. Причем почти из каждого можно получить устойчивый и узнаваемый бренд.
Так из лейтенанта Шмидта мы получили аж целых два. Иронический, связанный с мотивами «Золотого теленка» и разноликими детьми лейтенанта Шмидта, а также романтический, великолепно обыгранный в фильме «Доживем до понедельника». Помните, как умный и тонкий учитель в исполнении Вячеслава Тихонова крайне правдиво рассуждает о целой человеческой жизни, уместившейся в тире между датами рождения и смерти? И поэтому, какая бы подлинная личность ни скрывалась за этим брендом, в памяти нескольких поколений именно лейтенант стал образчиком романтического служения идеалам.
Примерно то же самое произошло и с Николаем Бауманом. Имя ветеринара оказалось присвоенным одному из лучших высших учебных заведений, и разделить оба эти бренда — имя революционера и настоящую кузницу великолепных технических кадров — практически невозможно.
Однако и Бауман, и лейтенант Шмидт (Леонтьевой, обидно, не подфартило...) были брендами, так сказать, для внутреннего пользования. Чем-то вроде автомобиля «Волга» и часов «Полет». Брендом мирового уровня, ставшим символом левого движения, антиглобализма и борьбы за социальную справедливость в любой сфере, от экологической до информационной, стал аргентинский врач и сподвижник Фиделя Кастро «команданте Че».
Несомненно, не один Эрнесто, как лев, бился с империалистами и их наймитами, но, для того чтобы также стать брендами, многочисленным бородачам-барбудос не хватило двух пустяков: вовремя умереть (что, кстати, многим-то и удалось...) и обладать той харизмой, которая имелась у Че Гевары. Вот это явление довольно редкое. Не создавать же бренд из бессменного руководителя Кубы! Это деятель политический, из политиков бренды получаются плохие. Или из тех его друзей по Плая-Хирон, которых потом Фидель обвинил в торговле наркотиками, судил и быстренько расстрелял.
Ну, что знает среднестатистический пользователь бренда о товарище Че? Очень мало. Минимальный набор сводится к тому, что убили его «за народ» и что был он «против Америки». Некоторые продвинутые знают о пристрастии к сигарам (легкий оттенок буржуазности), балеринам (профессиональная болезнь многих революционеров), хорошим мотоциклам (удовольствие для продвинутых), об астме (болезнь непростых людей).
Также известно, что недоучившийся врач лично расстрелял пять-шесть человек, а следовательно, не пытался остаться в стороне и не замарать ручки, что стремился экспортировать революцию в Конго, что часто таскал с собой шахматную доску и в свободное время от революционной деятельности разыгрывал партии Капабланки. Иногда прямо в ложе театра, краем глаза наблюдая за происходившим на сцене. А еще был одно время директором Национального банка Кубы, министром промышленности, директором Управления промышленного развития Республики Куба и на этих постах завел экономику Острова свободы в еще более глухой тупик, чем тот, в котором она находилась прежде. Что вполне объяснимо: ходить по лесам с большим пистолетом, чесать бороду и рассуждать о несправедливости окружающего мира значительно проще, чем сводить дебет с кредитом. Потом ему стало скучно. Что поделаешь — рутина! Че написал прощальные письма и отправился делать «континентальную революцию» в Боливию, где и погиб. По другой версии, не отрицающей гибели, уехать с Кубы Че Гевару побудила не скука, а неуемное желание битвы. Жажда борьбы. А еще выдержавшая проверку грим-уборными любовь, прочная любовь к такой же, как он сам, революционерке, так же, как и Че, сложившей голову в боливийских джунглях. По третьей же версии, Че понял, что борьба далеко не закончена после посещений СССР, где, вероятно, мог увидеть, что происходит с другими революционными брендами и как революционный романтизм постепенно гибнет под бюрократическим гнетом.
Но для создания очередного рубашкина хватает с избытком и отрывочных данных из жизни команданте. В раскрутку Че были вложены большие средства, и они теперь приносят отдачу, обслуживая молодежный сегмент идеологического и товарного рынка, находясь в одном ряду с фильмами жанра фэнтези, поп-музыкой и другими явлениями масс-культуры.
Став мировым брендом, Че Гевара начал независимую от подлинного человека, длящуюся уже около сорока лет жизнь. Его лицо, украшающее рекламные плакаты, знамена демонстрантов, товары повседневного спроса и красующееся на майках, — такой же знак, что и крокодильчик «Лакосты» или передранная с плаката сталинских времен девушка с поднесенным к губам пальцем. Товарный знак пожрал все то, что составляло смысл его существования. Перед законами бизнеса бессильны и самые чистые революционные принципы.
Виктор МИШЕЦКИЙ
На фотографиях:
- ЛЕЙТЕНАНТ ШМИДТ: В НАЧАЛЕ СЛАВНЫХ «ДЕЛ»
- НИКОЛАЙ БАУМАН, ОН ЖЕ ГРАЧ
- БОРИС САВИНКОВ, ГЕНИЙ ТЕРРОРА
- МИРОВОЙ БРЕНД --ЭРНЕСТО ЧЕ ГЕВАРА
- В материале использованы фотографии: из архива «ОГОНЬКА», Topfoto/FOTOBANK, Reuters