Юлия Рутберг:
«НЕЛЬЗЯ ЗА ЛИЦОМ УХАЖИВАТЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЗА НУТРОМ!»
— Есть очень много людей, которые меня не принимают и не любят. Я часто слышу: «А чой-то ты везде?» А у меня жизнь такая — бывает, утром репетиция, днем озвучивание на телевидении, вечером спектакль, а после спектакля запись программы. Я сама терпеть не могу, когда вцепляются в одного человека и только что на туалетной бумаге его не печатают.
— А старые актеры к этой новой славе не ревнуют? Это не мешает в театре?
— В «Днях ангела» у меня была сцена с Валентином Иосифовичем Гафтом, я играла его дочь. И должна была по сценарию развязно зайти на кухню и, жуя, что-то резкое сказать ему. Мы репетируем, а я не могу! Представляешь, ну не могу я так с Гафтом, он для меня, как красное солнышко, я так не в состоянии с ним разговаривать! Раз не получается, два не получается — катастрофа. Подошел режиссер, дескать: Юля, ты что?.. В конце концов я представила свои взаимоотношения с папой, которого люблю и уважаю безумно, но могу, как любая негодяйка-дочь, и надерзить. Вошла, жуя, наехала даже больше чем надо, в общем, все сделали. А Гафт похвалил меня, но, по-моему, скрепя сердце. Ему очень импонировало, что со мной происходило до этого, и больше нравилось, когда я относилась к нему с нежностью. Не с подобострастием, а с нежностью.
— Но с Валентином Иосифовичем вы сыграли в фильме и разошлись. А ведь отношения в театре как-то нужно выстраивать?
— В миру — с уважением и пиететом, а на сцене мы коллеги. Все. Это единственное возможное отношение между уважаемыми людьми и мной. Из-за этого уже бывали конфликты со взрослыми, именитыми, чрезвычайно скандальными и самовлюбленными артистами, когда была еще совсем молоденькой, начинающей. Я наивно пыталась им объяснить, что на сцене мы коллеги и не надо относиться ко мне как к мусорному ведру. Если мне хотят сделать замечание — замечательно, только не надо это делать на сцене во время спектакля. Все претензии я с удовольствием выслушаю после репетиции или спектакля.
Мне кажется, что вежливость, уважение и профессиональная этика — это даже не гамбургский счет, это обыкновенные санитарные нормы, которые необходимо соблюдать. Все премии, ордена и медали остаются за кулисами, а на сцене ты партнер!
— Этому учат в училище?
— Этому учат или не учат в семье. В училище нам, конечно, многое старались привить, но все равно реакции складываются на практике. И я видела, как в процессе работы ломали хребты многим талантливым молодым ребятам, и мне было обидно. От того, как за счет их слез и страха накачиваются адреналином и самоутверждаются титулованные особы.
— Похоже на «дедовщину»...
— Да, очень точно, это как «дедовщина». Меня трясет, когда я вижу, как один человек сознательно унижает другого, только потому что тот только-только пришел в театр, или когда бьют за то, что самих раньше били. Это такие голимый совок и животные рефлексы. Ненавижу! Мне достаточно увидеть зародыши этого в человеке, для того чтобы не впускать его в свою орбиту.
— Что для тебя значит уважение со стороны партнера?
— А это когда ты уверен, что тебе в спину никогда, ни при каких обстоятельствах этот человек не скажет гадость. Не будет шипеть вслед ни пакостей, ни льстивой похвальбы.
— Как же «сделать» таких людей?
— Посмотри, как люди попадают в театр. Человек учится в школе, он там «затевала», хорошо читает стихи, он лидер, он к этому привык. Дальше он поступает в училище, где таких лидеров и «затевал» пришли человек триста на место. Из всех остаются тридцать-сорок студентов, они постепенно доказывают всем, кто из них самый-самый, а потом попадают в театр. И все начинается сначала: теперь утверждаются среди именитых, заслуженных, лауреатов сталинских, брежневских, государственных премий, кумиров и авторитетов. И новичок должен определиться, куда ему двигаться. Обсуждать и ненавидеть тех, кто успешен, или примкнуть к тем, кто брюзжит и вечно недоволен, или стать вассалом и лизать задницы тем, кто состоялся. Или работать. Ошибаться, проваливаться, подниматься и идти вперед. Я сейчас репетирую «Короля Лира» Шекспира, может быть, поэтому так остро ощущаю эту тему. Пьеса про это.
— У вас на потоке учились и непростые студенты, дети известных актеров, тех самых мэтров. Они были в привилегированном положении?
— Талантливые — были. А неталантливые — нет. Потому что актерская профессия одна из самых честных. Ну, хорошо, взяли тебя, дурака, по блату в училище, после этого взяли в театр, вышел ты на сцену — и что на ней по блату сделаешь? Рано или поздно весь блат оборачивается против тебя, потому что, если ты не полный идиот, постепенно начинаешь сам все понимать, а это очень тяжело. Сначала ведь никто не говорит из уважения к папе и маме, а потом кто-то напьется и по пьяни выложит: «Слушай, а может, тебе все-таки пойти продавать помидоры?.. Правда, у тебя здорово получится!» И самое печальное, если он не по злобе это скажет, а от сострадания.
— А как ты сама решаешь этот вопрос — нужно ли говорить партнерам об их ошибках и заблуждениях или пусть сами доходят?
— Если тебя спрашивают и действительно хотят услышать твое мнение — говорить надо. Но никогда в жизни я не пойду сама с таким настроем, что, дескать, бери блокнот и записывай. Никогда не надо навязываться. Зачем? Чтобы показать свой авторитет — это глупо. Чтобы навести порядок — бесполезно. Мы с Максом Сухановым после каждого совместного спектакля обсуждаем, как все прошло, для меня важно его мнение. Мы всегда советуемся, но это не означает, что мы с ним «общество взаимного восхищения». Это не отменяет наших колоссальных несогласий. Я вообще не понимаю, как можно много лет играть и дружить и обо всем думать одинаково. Вранье! Такого не бывает. Есть всего несколько человек в театре, к мнению которых я прислушиваюсь. Это необходимо для того, чтобы находиться в трезвом уме и твердой памяти. А то такого надуют в уши...
— Скажи, многие твои друзья снимаются в весьма посредственных сериалах, ты осуждаешь это?
— Я не разговариваю обычно на эти темы. Потому что у многих талантливых артистов дома дети, и надо просто осознать, что в театре мы работаем абсолютно бесплатно. И если у тебя нет ресторана, магазина, ренты, наследства, бабушки в Америке — ты нищий, реально нищий человек. Поэтому эти сериалы «второй свежести» дают возможность накопить денег, что-то купить, куда-то поехать. И работа в них — это не унижение. Я вообще пересмотрела свои взгляды: презирать кого-то — это последнее дело, ты ведь никогда не знаешь, в каких обстоятельствах завтра окажешься сам. Другое дело, как ты сам относишься к этой работе. Если человек, которого я знаю, держит уровень, я уважаю это, а если вижу, что ему все совершенно «по барабану», — мне противно. Это же твое лицо, что же ты его так мараешь!
— Ведь были же «Семнадцать мгновений весны», «Место встречи изменить нельзя». Куда исчезла традиция?!
— У меня ощущение, что загнулось все по экономическим причинам, других ответов у меня нет. «Мосфильм» заснул на много лет; людей, профессионалов, выгнали, они стали совершенными люмпенами. А когда опять начали что-то снимать, позвали новое поколение. И пришли молодые ребята, которые пока просто не владеют профессией на должном уровне. Совсем недавно стали возвращаться «старики», им платят копейки, они в отчаянном положении, но при этом являются носителями знаний и умений, вот парадокс. Кроме того, произошло снижение культурного уровня и началось какое-то дикое ускорение. Лиознова снимала «Семнадцать мгновений весны» четыре года, а у нас на серию дается полтора дня.
— Вопрос о времени. Оно губительно для актрисы?
— Как сказать... К примеру, я вижу, что молоденькие и хорошенькие актрисы старятся быстрее, и век их недолог по сравнению с характерными актрисами. Те, кто играет бабушек в училище, уже там получают страховой пенсионный полис. Надо же понимать, что, если ты делаешь ставку только на внешность, трудно будет продержаться долго. Посмотри на Катрин Денев, я не думаю, что ее успех только в ее внешности. Она удивительная женщина, чем дольше она живет, тем ярче проступает ее красота. Жизненный опыт или красит женщину, или уродует. Нельзя за лицом ухаживать больше, чем за нутром. По мне, самостийный человек неизмеримо более ценен, долговечен и интересен, чем хорошенький, набубоненный, модненький или даже модный. Дело в малости: один модный, а другой самодостаточный.
— А сегодня сплошь модные.
— Конечно! Понимаешь, модный, он как бенгальский огонь. Горит ярко, быстро и дотла. Вспомним старшее поколение, стильных людей, которые создали и образ и облик, — прическа под Марлен Дитрих, платье под Мэрилин Монро, брови под Целиковскую, губы под Любовь Орлову, в Америке стрижки под Миннелли, взгляд под Мак-Лейн. Ну разве можно того же Суханова назвать модным красавцем? Это же совершенно другие критерии. Это талант, мощь, особенность, самость, такие люди заполняют нишу собой, как медом, и все остальные облепляют ее и питаются оттуда, стремясь быть похожими на них.
— У тебя уже появились «последователи»?
— То, что на меня хотят быть похожими совершенно незнакомые люди? Сначала это было очень странно. А потом я поняла, что мне просто не надо на это обращать внимание. Вот нас путают с Аленой Свиридовой. Да, действительно, у нас с ней похожи овалы лиц, у обеих такие узкие, и еще мы, не сговариваясь, всегда одинаково стрижемся. И что с того, но это сходство «отработали» все кому не лень... А еще мне в разное время говорили, что я похожа на Бирман, Екатерину Васильеву, Чурикову, Плисецкую. В общем, оказалось, что и у меня ничего своего.
Сразу после училища, где я бесконечно играла собак, бабушек и чемоданы, я мечтала, чтобы появился мой Панфилов и увидел бы во мне свою Чурикову и чтобы это обязательно было значимо, выразительно, красиво, чтобы в меня влюблялись все и я была бы самая лучшая и самая красивая. Конечно, мне хотелось, чтобы нашелся человек, который воспринял бы меня такой, какая я есть, и снял бы со мной свою «Жанну д'Арк» или «Смешную девчонку». Но дело в том, что, хотим мы того или нет, к нам приклеивается какое-то амплуа. Вот в училище ко мне так гвоздями, жестко, соточкой, было прибито, что «мы выпускаем характерный материал», не ситчик, не сатин, а такую дерюжку, острую, как лезвие. У меня тогда была моя любимая миссис Пирс 77 лет, и я специально клеила брови и посыпала голову пудрой. И была... такса, которую я играла в спектакле «До свидания, овраг!». Эти две роли я совершенно обожала, и у меня не было проблем с тем, как я выгляжу, так мне нравилось то, что я играю. Ведь моя старушка вызывала бурю смеха и оваций, а от человека-собаки зал доставал платки и всхлипывал. Я тогда впервые поняла, что это такое, когда артиста принимают «на ура». Я даже была растеряна, не знала, как с этим справиться.
— Но вы ж для этого и выходите на сцену?! Для смеха и оваций, платочков и всхлипываний.
— Понимаешь, на сцене ведь все вызывает вегетативные бури в твоем организме. Если тебя никто не принимает, ты переживаешь трагедию, продолжаешь произносить текст, а сам не понимаешь, что же происходит... А почему от твоего присутствия на сцене в зале вдруг возникает настоящая буря? Ты только мизинцем повел — и все хохочут. Состояние любимца публики крайне коварное, единожды распробовав свою власть на сцене, ты начинаешь ждать повторения этого. И если в зале смеются чуть меньше, ты в шоке: а что происходит, товарищи? Хочется выйти и устроить культурную революцию: это почему же вы сегодня не заходитесь, как вчера?
Есть и другая проблема. Становится ли человек заложником профессии или он сам выбирает то, что ему от нее нужно. Ведь посмотри вокруг, у многих так «зашкалило», они набирают массу антреприз, но долго не выдерживают. Должен быть момент, когда ты, будучи страшно успешным, сам себе говоришь: «Стоп!» Когда актер начинает грабастать все на свете и сниматься во всем подряд, ему неплохо было бы пересмотреть мультфильм про золотую антилопу, помнишь: «Золото! Хочу золота! Еще! Еще!.. Пощади!» Ведь есть предел возможностям нервной системы. У тебя могут бежать ноги, но не должна отказывать голова. Иначе откажут память и психика. Результат — перегрузка, надрыв. Всякое бывает, конечно, кто-то заболел, попал в больницу, надо зарабатывать, но свою жизнь надо все равно планировать. Я первого сентября знаю, что у меня будет 9 ноября. Это кошмар, но, с другой стороны, это удобная данность, я знаю, что пятого числа я выпускаю спектакль, а с 9-го по 19-е меня нет, я в Альпах — и точка. Надо выстраивать свой график, а все, что не по графику, — на фиг, на фиг! Можно быть стремительным Паганини, но с вариациями. Иначе в какой-то момент начинаешь работать не на желанную квартиру, машину или поездку, а на лекарства.
— Скажи, а совсем молодое поколение актеров, они чем-то отличаются от вас?
— Они отличаются только одним — большим прагматизмом и эгоизмом. Правы они в этом или нет, я не знаю, думаю, что даже правы. Потому что каждое поколение поставлено в определенные условия, они не исключение и вот так выживают. Сейчас, чтобы прорваться, нужны силы, а прорываться нужно стремительно, все ускоряется. Ошеломляет меня другое — то, что есть люди, готовые ходить по трупам и которым в конечном счете совершенно наплевать на партнеров, на спектакль и только на себя не наплевать. Хотя это показатель натуры, а не поколения.
— А кому это больше свойственно: москвичам или провинциалам?
— Провинциалы невероятно энергетически заряжены, и среди них есть отличные ребята. Но есть и те, которые здесь просто лютуют. Все те же известные обстоятельства они используют так, что на них смотришь и думаешь: «Господи, а если отравить надо будет или физически покалечить — тоже смогут?» Меня это шокирует. Совсем недавно столкнулась с таким поведением одной актрисы, я не ожидала, что такое возможно, что все по фигу, что все делается только для себя! Это качество, которое ненавижу так же, как «дедовщину» в театре. Это для меня криминал, и какая разница, где он происходит, на улице или в театре.
— Скажи, а чем вы отличаетесь от старшего поколения?
— Думаю, что самое заметное отличие в том, что мы свободны. Когда они только приходили в театр, никто и помыслить не мог, что будет работать в другом месте. Для этого тогда надо было получать специальные разрешения в Министерстве культуры, сам Михаил Александрович Ульянов получал его, для того чтобы играть роль Наполеона у Эфроса. А вот на наш век это не пришлось, нам не надо сидеть в одном театре, ждать или требовать ролей. Нас могут кормить собственные руки, ноги и мозги. У нас есть варианты. А это очень важно — иметь варианты.
Этери ЧАЛАНДЗИЯ
На фотографиях:
- ОДНА ИЗ САМЫХ ЛЮБИМЫХ, НЕЖНЫХ И ОБРЕЧЕННЫХ МОИХ РОЛЕЙ.
- СПЕКТАКЛЬ «ФРЕКЕН ЖЮЛИ»
- СПЕКТАКЛЬ «СТРИНБЕРГ-БЛЮЗ»
- «СТРИНБЕРГ-БЛЮЗ». САМЫЙ ЛЮБВЕОБИЛЬНЫЙ МОЙ СПЕКТАКЛЬ, КРУТО ИЗМЕНИВШИЙ МОЮ ЖИЗНЬ
- В «АМФИТРИОНЕ» ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ АКТЕРСКАЯ КОМАНДА, КОМАНДА ИМЕННО НАШЕГО ПОКОЛЕНИЯ
- СПЕКТАКЛЬ «ФРЕКЕН ЖЮЛИ»
- В материале использованы фотографии: Льва ШЕРСТЕННИКОВА