ДИКАРЬ

3 апреля свое 80-летие отметит легендарный актер Марлон Брандо. Великий сумасброд Голливуда, он живет на своем острове Титиароа в Тихом океане...

ДИКАРЬ

Он был один всегда — даже в славе, даже окруженный толпами поклонниц и поклонников, даже раздающий издевательские интервью о том, как ему нравится секс с домашними животными. Всем своим видом, гордой осанкой, сохранившейся и ныне, во времена его фантастической тучности, презрительным ртом, огромным ростом — всем телом, каждым словом он кричит о том, что время это ему не по мерке и занятие не по масштабу. «Не будь я актером, я был бы великим гангстером». Возможно. Но и гангстером он был бы одиноким, а потому обреченным. Слишком хорош, слишком дик, чтобы жить.

Есть три типа великих актеров. Первый — актер с великими ролями Лоуренс Оливье. Второй — типаж, идеально выражающий время (вне зависимости от собственных дарований). На память первой приходит Брижит Бардо. Третий — наиболее редкий, актер-миф, создающий легенду о себе еще при жизни и играющий роли одного плана, но так, что остальным в этом амплуа делать нечего. В Европе это прежде всего Грета Гарбо, с которой, собственно, плеяда актеров-мифов и началась. В истории кинематографа вряд ли наберется десяток артистов, совмещавших три эти ипостаси. Из ныне живущих, пожалуй, на этот статус может претендовать только Брандо.

Ему исполняется восемьдесят лет, и он пережил тот великий кинематограф, которому был нужен. Я не верю разговорам о смерти кино, но то кино, которое мы знали в XX веке, в самом деле не существует больше. Брандо — последний могиканин, одиноко и неприступно живущий на своем острове Титиароа, в гогеновском раю, вдали от Голливуда. Он родился 3 апреля 1924 года в Небраске, много рассказывал и писал о своем трудном детстве — брутальном отце, спившейся матери, — однако в биографии его вообще хватает мифов, которые сам же он и плодил. Не будем говорить здесь о его бесчисленных сексуальных связях с негритянками, латиноамериканками, вьетнамками и одной ненастоящей индианкой, которой даже удалось женить его на себе. Не будем распространяться о его чудачествах и левачествах вроде истории, когда получать «Оскара» за «Крестного отца» он не явился и прислал вместо себя маленькую представительницу коренного населения США — девушку по имени Легкое Перо; она за него отказалась от премии. Не будем говорить и о том, что к коренному населению она не имела никакого отношения и была на деле безработной актрисой. Не в том суть. А суть в том, что Брандо сыграл в кино главную трагедию ХХ века. Эта тема проходит через все его лучшие картины — «Трамвай «Желание» и «В порту» (обе сделал недавно ушедший Элиа Казан), «Дикарь» и «Погоня», «Крестный отец» и «Апокалипсис сегодня», а уж апофеоз этой темы пришелся на его главную, как мне представляется, работу — «Последнее танго в Париже». У Габена в контракте было записано, что во всех картинах, где у него есть крупные роли, обязательно должна наличествовать сцена гнева. Во гневе, сдержанном или бурном, Габен бывал особенно хорош. Так вот во всех без исключения значительных работах Брандо наличествует тема унижения сильного человека. Гибнет ли он от руки любовницы в «Последнем танго», претерпевает ли избиение в собственном полицейском участке, играя шерифа в «Погоне» и так и не сумев спасти преступника от суда Линча, и даже в «Трамвае «Желание», где он гениально сыграл в паре с Вивьен Ли, в сцене насилия над ней он сам выглядит раздавленным, и жить дальше, как раньше, он не сможет уже никогда. Унижение сильного, поражение непобедимого — вот его главная тема, и не зря Apocalypse now обретает подлинное величие в последней трети картины, где появляется полковник Курц, ждущий, что его наконец убьет хоть кто-нибудь.

В «Последнем танго» он серьезно углубил замысел Бертолуччи, снимавшего, по сути, картину о том, как любовь не преодолевает отчуждения. Брандо сыграл другое — и в начале семидесятых появилась картина, которая похоронила эпоху. Фильм в итоге получился о том, как сам ход времени вторгается в отношения, делая любовь немыслимой, как исчезает из воздуха некий элемент, позволявший людям быть вместе. В этом и была трагедия мужского «я» — женщина еще могла выйти из этой коллизии живой и почти невредимой.

Брандо, впрочем, дает сегодняшнему кинематографу еще один важный урок. В России давно идут споры о том, совместимо ли высокое искусство с поденщиной. Брандо сыграл больше чем достаточно вполне проходных ролей, даже в отличном «Мятеже на «Баунти» он не продемонстрировал ничего сверх голливудского канона, почему и относился к съемкам этой картины, как к легкомысленной халтуре. Это не «Крестный отец», где он уродовал себя загубником и выкладывался по полной, — это обычная проходная работа вроде «Медвежатника» или позднего «Острова доктора Моро». Брандо блестяще доказал, что можно быть великим актером и профессионально отрабатывать поденщину, что гения возможно адаптировать к условиям нормального мейнстрима и что хороший профессионал способен вытянуть на уровень высокого кино любую поделку. Трудно представить, чем был бы без него «Дикарь» — нехитрая, в общем, лента о молодежной банде; но Брандо вытащил из нее трагедию человека, от которого ждут жестокости и бунта, и он, став заложником собственного образа, обречен стать зверем и погибнуть.Заложником собственного образа стал в какой-то момент и сам Брандо, тоже прозванный Дикарем и с гениальной интуицией безумца изобретавший все новые и новые дикарства, чтобы оставаться в центре внимания прессы и коллег. Но в сегодняшнем его отшельничестве, как и в дикарстве семидесятых-восьмидесятых, нельзя не увидеть вызова тому, во что превращается кино. Готовый гибнуть там, где требуется гибель всерьез, он демонстративно и с вызовом отворачивается от того, что считает безделкой. И такие дикарство и затворничество стоят многих десятков ролей, поскольку Брандо относится к тем титанам ХХ века, чье молчание бывает красноречивее и важнее слов.

Практически во всех своих фильмах Брандо ест или пьет в кадре. Из романтических 50-х, где он играл роковых красавчиков, Дикарь ворвался в реальность 70-х в образе Крестного отца. 1934-й — этот ребенок еще не знает, каких монстров ему предстоит играть. Сентябрь 1952-го. Брандо стоит у лестницы, круто ведущей вверх. 1954-й. Грейс Келли и дежурный «оскаровский» поцелуй — сколько их еще будет!

Андрей Шемякин