Светлое настоящее
|
Светлое настоящее |
 |
Что такое ночь
— Даже если ты электричество не включаешь, ты все равно светишь,— кинооператор Андрей Макаров наливал чай в чашку, и свет от лампы над столом преломлялся сквозь чай. Еще кинооператор курил, и лучи света материализовывались в табачном дыму.— Когда снимаешь на натуре в ясную солнечную погоду, на площадке все равно не меньше шести осветительных приборов.
Мы сидели в кафе. Макаров улыбался, потому что мы старые приятели. Виски у него серебрились, потому что мы не совсем уже молодые люди. Я просто никогда раньше не задумывался, что, не будь света, я бы ничего бы этого не увидел и ничего бы этого не почувствовал. Почему-то в кафе было радостно. Я не знал почему. Через улицу стояла церковь. Почему-то она была плоская.
— Надо было осветить еще сбоку и сзади, а вот тут притемнить,— Макаров нарисовал церковь на салфетке и заштриховал, где притемнить.— Тогда церковь получилась бы объемная.
— Тебе платят за то, что ты придумываешь свет?
— В общем, да. Еще немножко платят за цвет и композицию. Но в основном за свет. То есть покупают мою голову, говорят, что хотелось бы видеть в кадре, а я потом пишу заявку, а заявка это уже бюджет.
— Сколько стоит осветительное оборудование для кино?
— Стандартный набор $100 тыс. Если покупать.
— А если арендовать?
— Примерно $1000 в день.
 |
| Неоновая реклама уничтожает архитектуру, превращая ее в шоу. Настоящую революцию в освещении городов сделали галогеновые светильники |
— Ты когда маленький был, светил себе фонариком в подбородок перед зеркалом?
— Светил.
— Страшно получалось?
— Страшно.
Среди подвигов оператора Андрея Макарова числятся две съемки новогоднего обращения президента Ельцина, включая то последнее, когда Ельцин ушел в отставку. Тогда же Макаров снял и исполняющего обязанности президента Владимира Путина. В домашней обстановке, в кабинете, у елочки. Так что совершенно непонятно было, как этот непохожий на Деда Мороза человек станет управлять страной и устроит всем счастье.
На следующий год новогоднее обращение Путина снимали уже на улице, на фоне кремлевских башен. Макарова с его склонностью к теплым тонам не позвали. Снимали немного снизу, так что получилось грозно. Башни за спиной президента были специально освещены, так что получилось величественно. Дело даже не в том, что путинские обращения дороже ельцинских. Дело в том, что стиль изменился. Был дом — стала империя. Было пять киловатт — стало сто двадцать.
Я спросил Макарова: как осветить Кремль?
Он сказал:
— Трудно. Надо, чтоб у тебя сохранилось ощущение ночи и чтоб ты видел Кремль. И чтоб у тебя не возникало визуального вопроса, почему ты видишь башни всякие и елки, раз на улице ночь. Ты думаешь, что такое ночь?
Я сказал, что ночью темно.
— Не-е-ет! — Макаров улыбнулся.— Ночь — это вопрос контрастности теней. Тебе нужно придумать грунт, световое заполнение, чтобы визуальная информация в кадре не была чисто технической, не как на мониторе секьюрити. Расставить приборы на крышах, установить скайлифты, подсветить фасады или, наоборот, выключить фасады и сделать луну.
Рекламный проспект луны лежал перед Макаровым на столе. Огромные светящиеся шары, надутые гелием. 120 кВт за пять минут надуваются и взлетают в небо.
— Ты должен нарисовать пространство. Это живописная работа в отличие от света в шоу-бизнесе. У них свет — это музыка. Они за пультом сидят.
Секрет сопричастности
 |
| В ночном городе больше порядка, потому что все осмысленное освещено, а все случайное — в тени |
Он и есть типичный Левша. В восьмидесятые делал концертные софиты из туристического ведра и туристического котелка за 2 руб. 20 коп. Вставлял в них авиационные фары, которые самолет включает при заходе на посадку. Николаю платили филармоническую ставку — 32 руб. за концерт. На два рубля он жил, а на тридцать покупал котелки и ведра. Эти самые софиты работали, например на закрытии Олимпиады-80, когда "ласковый Миша" отправлялся "в свой сказочный лес". Один такой до сих пор висит в компании "Лайтмастер" рядом с кучей современных импортных мувингхэдов и мувингмирроров по $6 тыс. за штуку. И лампочка в них стоит $350. И работает всего 500 часов. А для одного концерта в "Олимпийском" мувингмирроров надо как минимум полсотни и мувингхэдов еще десятка два.
— Нет! — Николай тащит меня из шоу-рума, где у них расставлены все эти хитрые светильники, в переговорную, куда секретарша принесла кофе с баранками.— Можно, конечно, осветить концерт и за сто долларов, но тогда мне понадобится сорок минут, чтобы объяснить публике, что это такая новая концепция. Ешь баранки! Фантастически вкусные баранки!
Я отхлебываю кофе, откусываю баранку и спрашиваю, сколько же должно стоить световое шоу, если не сто долларов.
— Да сколько угодно! Пойдем! — Николай уже тащит меня обратно из переговорной в шоу-рум, чтоб показать мне машину для приготовления дыма.— Может 100 тыс. стоить, может полмиллиона. Художник придумывает декорацию, художник по свету расставляет приборы, забивает программу по компьютеру. Сколько угодно может стоить.
— Ну хорошо, а сам художник по свету сколько зарабатывает?
— У нас нет такой профессии. Ставки такой нет. Был Игорь Юнг, который умер недавно. Работал осветителем в "Олимпийском". Он стал первым в России человеком, с которым вообще артисты разговаривали. Он придумал здесь профессию художника по свету. Сейчас есть несколько художников. Но у нас художники сами сидят за пультом. А на Западе сдают партитуру. По партитуре может работать любой профессионал, оператор, осветитель.
 |
— Долларов восемьсот за проект. Над каждым проектом надо работать недели две или месяц. У каждого художника обычно несколько проектов в работе на разных стадиях. Главное, чтобы концерты не были в один день... Вот смотри!
Николай показывает мне железный ящик с вентилятором. Ящик делает дым. Вентилятор раздувает дым по сцене.
— Понимаешь, в воздухе ведь свет не видно. Я тебе сейчас рассказываю физические законы остановки луча. Луч виден в тумане. Знаешь, в войну охота зенитчиков за бомбардировщиками над Москвой, перекрещенные лучи? Первое световое шоу. Так вот, нам надо создать такую среду, чтобы туман был прозрачным, но луч за него цеплялся.
— Зачем?
— Мы строим объемную архитектуру шоу.
— Зачем?
— Ты был когда-нибудь на концерте? На большом концерте, на стадионе. Там от зрителя до артиста может быть 150 метров. Человек заплатил деньги, пришел на концерт и видит маленького артистика, очень маленького, даже если его осветить. Можно еще снимать артиста на камеру и проецировать на огромный экран. Тогда зритель увидит лицо артиста, но все равно не почувствует сопричастности.
Я согласился и предложил вообще не ходить на концерты. Николай замахал руками:
— Ничего подобного. Мы создаем сопричастность! Вот барабанщик, например, играет "бумс". Очень маленький барабанщик далеко на сцене. Зритель слышит "бумс", но если в момент "бумса" в барабанщика на мгновение ударит луч света, зритель барабанщика все равно не увидит, но зато он увидит "бумс". Может быть, он даже и не поймет, как мы это сделали, но он почувствует сопричастность.
Я подумал, что по той же схеме сопричастность судьбе великой страны чувствуют телезрители, глядя на новогоднего президента на фоне башен. По той же схеме чувствуют сопричастность великому и живому городу москвичи, гуляющие вечером по Тверской. Освещенные фасады — лучшее средство от одиночества в большом городе. $2 млн расходуется каждый год на освещение Москвы. Есть смысл.
Очень старая вещь
— Понимаете, архитектура — очень старая вещь, и игра со светом по времени ей равна,— профессор МАРХИ Вячеслав Глазычев угощал меня кофе, а студентки его или аспирантки наскоро подметали пол на кафедре, потому что я был гостем.— В первом протогороде Чатал-Гуюке уже в седьмом тысячелетии до рождества Христова в краску для фресок добавляли толченую слюду. Разумеется, при свете факела фрески сверкали. В Древнем Египте придумали уже световой сценарий. Яркий свет, ударяющий в портал, потом темный коридор, потом двор с острой светотенью, потом огромный зал, где свет падает сквозь каменные решетки, потом совершенно темное святилище. Только плошки горят.
Я несколько раз пытался заставить профессора объяснить мне словами смысл этого светового сценария, но профессор не объяснял, потому что для ушей там смысла нет, там есть смысл для глаз.
— В XX веке ничего принципиально нового в освещении зданий не придумали, несмотря на электричество. Горящие плошки по карнизам расставляли и в XVII веке. Неоновая реклама просто превратила архитектуру в шоу. От архитектуры ничего не осталось. Революция же произошла, когда выдумали галогеновые светильники. Ровный лижущий свет, которым можно залить все здание. Тогда мир перевернулся. Ночь перевернулась в день. И поскольку солнечный свет падает сверху, а галогеновый свет снизу, то ночью фасады как бы переворачиваются с ног на голову.
— А что происходит, профессор, когда город переворачивается с ног на голову?
— Ничего, хорошая архитектура выдерживает этот негатив.
— А зачем освещать город? Это же дорого.
 |
| Даже если артиста осветить, зритель все равно не увидит его с расстояния в 150 метров |
Тут я уже не стал спрашивать профессора, в чем смысл феномена темных тротуаров под яркими фасадами. Тут я уже сам догадался. Город устроен так, что видишь всякую красоту и богатство, но чувствуешь, что эта красота не для тебя, потому что сам-то идешь по темному тротуару.
О проблемах московского освещения рассказывал мне и другой профессор МАРХИ Андрей Ефимов. До 2000 года он был главным художником города, и именно он разработал концепцию освещения. Концепция — толстая папка с красивыми картинками и непонятными словами. Открывается папка картой с оранжевым пятном в центре и желтой паутиной магистралей. Оказывается, у города есть каркас и ткань. По каркасу, то бишь радиальным проспектам, движется большинство людей. Сначала освещают каркас. С тканью уж как получится. Там люди в основном спят.
Оказывается, Москва — город восточный, потому что разноцветный в отличие от однотонных европейских. Поэтому Москву и освещают в три цвета: желтовато-оранжевым — магистрали, сине-зеленым — парки и зоны отдыха, белым — разноцветные дома, чтобы не серели на ночь.
Практическая монополия на освещение города находится в руках у компании "Светосервис", курируемой Георгием Боосом. Профессор Ефимов говорит, что компания эта, будучи всего лишь исполнителем, имеет тем не менее право сама нанимать проектировщиков для тех проектов, которые станет потом воплощать. Как если бы каменщики выбирали архитектора, а не архитектор каменщиков. Перевернутый город.
Николай Зиновенко показывал мне светодиодную лампу, способную менять цвета по заданной программе и не перегорать тридцать лет. Она стоит $300, но значительно выгоднее простой галогеновой за 150 руб., потому что галогеновая работает 500 часов, а потом ее надо менять. А чтоб поменять, нужна строительная люлька.
Можно один раз потратиться на освещение Москвы, и на тридцать лет вычеркнуть эту строку из бюджета. Тогда, правда, придется трудоустраивать весь "Светосервис". Но рано или поздно все равно придется.
Я не знаю, что это значит. Я знаю только, что лет через десять свет в городе начнет двигаться, цвета начнут переливаться. Архитектура, очень старая вещь, будет рассказывать неизвестно кому историю о том, что все меняется.
ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН
|