В пятницу, 16 июня, любители литературы отмечают Блумсдэй — праздник, посвященный Джеймсу Джойсу и его роману «Улисс», который многими считается самой сложной книгой в мире. Поклонники писателя проходят маршрут главного героя Леопольда Блума, разыгрывают сценки из романа и обсуждают его глубокий символизм. Свой Блумсдэй пройдет и в Москве — уже в третий раз. Корреспондент “Ъ” Александр Черных расспросил его организаторов — основателей книжного клуба «Территория медленного чтения» Алексея и Зинаиду Одолламских, где в столице можно найти Мартелло-тауэр, Аид, Итаку и другие джойсовские места. А заодно выяснил, какое отношение к роману имеет Фома Аквинский, чем Одиссей напоминает Вуди Аллена и какой тайный смысл скрыт в фотографии Мэрилин Монро с томиком «Улисса».
— Расскажите, что это за праздник — Блумсдэй?
Алексей Одолламский: Блумсдэй, День Блума,— это такая история с двойным дном, как все у Джойса. С одной стороны, 16 июня — это день, когда Джойс познакомился со своей будущей женой Норой. И в «Улиссе» есть множество отсылок к этой романтической истории. А с другой стороны, это тот самый день, который описан в «Улиссе». Весь роман — это один день жизни Леопольда Блума, с девяти утра и до позднего вечера.
Но тут, конечно, есть одна хитрость. Джойс при написании текста следует Фоме Аквинскому, а у того главный метод познания Бога — аналогия. Растение похоже на животное, но животное лучше. Человек похож на животное, но человек лучше. Бог — это как человек, только лучше. Так вот «Улисс» цепляет людей тем, какая в этом романе заложена аналогия.
Давайте вспомним историю Одиссея — многолетнее путешествие великого хитроумного героя. Он спит с богиней, отказывается от вечной жизни, побеждает циклопа, побеждает лестригонов, возвращается на Итаку и устраивает там избиение женихов — чудовищное массовое убийство, когда даже боги не выдерживают и вмешиваются, чтобы его остановить. А есть один день Леопольда Блума — никому не известного дублинского еврея. У него поганая работа, нет денег, он напивается, мастурбирует, приходит домой и знает, что ему сегодня изменила жена.
Но в романе они с Одиссеем оказываются равны. Героическое путешествие Одиссея и один день Блума — одно и то же.
Вот народ и отмечает этот день: пытается вслед за Блумом пройти тем же путем Одиссея. Первый такой праздник прошел в Дублине в 1954 году — правда, участники уже к середине слишком напились и не смогли продолжать. Есть замечательное видео того дня.
— Я видел, что в Дублине на некоторых улицах даже висят бронзовые таблички с цитатами из романа. Прохожие могут увидеть, что именно на этом месте произошло какое-то событие из «Улисса».
А. О.: Да, но мы через этот метод аналогии Фомы Аквинского можем так же успешно праздновать Блумсдэй в Москве. Мы просто создаем маршрут через аналогичные смыслы.
— Получается, что Москва — это Дублин, но только лучше?
А. О.: Сложно сказать, лучше или нет. Но сейчас, конечно, они похожи, ведь Дублин в романе описывается как город в параличе. И никто не будет спорить, что Москва сейчас в каком-то смысле тоже находится в параличе.
— С какой аналогии начинается ваше путешествие в джойсовской Москве?
А. О.: В девять утра мы встречаемся у памятника Окуджаве на Арбате. Это «нулевая» глава, просто место сбора, но выбрано оно, разумеется, неспроста. Окуджава — бард, а барды — это абсолютно ирландская традиция. Кстати, моя любимая цитата из «Улисса» — «Бардам надлежит выпить».
От памятника мы идем к Мартелло-тауэр, где начинается роман. В нашем случае его аналогия — дом Мельникова. Причем мы обнаружили это совершенно случайно: показывали знакомой ирландке достопримечательности Москвы, дошли до дома Мельникова, и тут она засмеялась и говорит: «Ну это же Мартелло-тауэр». И мы сразу поняли: действительно, один в один.
— А что символизирует эта башня в романе?
А. О.: Это очень хитрое, многозначное место. Башня построена англичанами, и она в каком-то смысле символизирует их господство, оккупацию. Еще в ней живет Бык Маллиган — это аналогия самого назойливого из женихов Пенелопы.
Роман по большому счету начинается с черной мессы в башне — Бык Маллиган бреется и пародирует католическую службу. Бритва и зеркало лежат друг на друге крест-накрест, такое своеобразное распятие. Это очень любопытный символ — нарциссизм и жестокость, которые Джойс видит в католической церкви. И роман, конечно, невозможен вне контекста христианства. Весь образ Стивена Дедала — это человек, который отрицает католическую церковь, но, с другой стороны, является ее логическим продуктом. Стивен, как и Телемах, отчаянно ищет отца. И если вспомнить метод аналогий Фомы Аквинского, то ведь и Иисус тоже ищет Отца.
Понимаете, «Улисс» — это замкнувшийся круг истории. В каком-то смысле наша историческая, литературная память начинается с «Одиссеи». И вот Джойс пишет «Одиссею» заново, используя в романе все стили английской литературы. Само название «Улисс» — это латинское имя «Одиссей», что самонадеянно до абсурда. Это все равно, что назвать роман…
— «Дон Кихот».
А. О.: «Дон Кихот», да. Или «Библия». Представьте, вы заходите в книжный и продавец говорит: «Смотрите, вышел новый классный роман, называется “Библия”». И вот так же Джойс пишет роман «Улисс», ни больше ни меньше. Он фактически замыкает круг истории, после чего она начинается заново.
— Куда вы с Джойсом идете после башни?
Зинаида Одолламская: Следующие два эпизода романа мы проходим по Арбату. Это будет сродни прогулки Стивена по берегу моря. Я все думала, как вписать в нашу прогулку стену Цоя — а ведь она и есть роман. На первый взгляд там просто какая-то мазня и неразбериха, но когда приглядываешься, то начинаешь различать слова, из них складываются мысли. И вот уже стена не выглядит бессмысленной кашей из символов — это текст, и в нем есть послания.
Четвертый эпизод — время завтрака Блума. В романе говорится: «Фургон из пекарни Боланда лотки Наш Насущный но ей вчерашний больше по вкусу пироги горячая хрустящая корочка». Поэтому мы идем в кафе «Хлеб насущный».
А. О.: Эпизод с завтраком очень важен для понимания романа. Блум — еврей, но завтракает, жаря свиную почку. Это фактически сцена жертвоприношения. Почка подгорает, дым отправляется на верхние этажи, к Молли, которой он служит как богине.
— Тут смесь и христианства, и иудаизма, и переход к античному язычеству…
А. О.: Разумеется! Так вот Блум несет почку жене как жертвоприношение, но заканчивается это полным провалом. Для еврея провал — завтракать свиной почкой, для ирландского мужчины — нести завтрак женщине, ведь ожидается, что это она его должна кормить. Для жреца провал — отвергнутая богиней жертва.
Вообще, вся история человечества — это сплошной провал. Господь приходит на Землю — а его убивают. С провала начинается европейская литература: если человек пускается в путь в поисках Чаши Грааля, он точно ее не найдет, но обязательно найдет что-то другое. Это принципиально важный провал.
Если взять психологию человека — ребенок вступает в соперничество с отцом, и он должен проиграть, чтобы обрести человеческие черты. Так что наша психика начинается с провала. Но это та неудача, с которой начинается человек.
— Давайте внезапно перейдем в современную мифологию. Люк Скайуокер вступает в противостояние с отцом и побеждает его. Что об этом можно сказать?
А. О.: (Смеется.) Что это печально! И делает всю историю неинтересной. Ну кому интересны победители — это же так скучно. Ремарк пишет о неудачниках, Довлатов пишет о неудачниках, Достоевский…
— Думаю, «Звездные войны» смотрели больше людей, чем читали Достоевского.
А. О.: Ну, это их большой недостаток. Вся классическая литература — это история неудач. С ними ведь легко ассоциировать себя. Мы все боимся провалов и все через них проходим. Чтобы стать человеком, надо проиграть.
— Одиссей у Гомера не похож на неудачника: он вступает в противостояние с богами...
А. О.: Но он полный лузер. Это царь, который пытается откосить от армии, но даже это заканчивается провалом. Царь, который уходит с войском на войну — и возвращается один: все его люди погибли. Царь, который приплывает на родину голым, нищим, рабом. Его сын вырос без отца — это полный провал, который невозможно восполнить. Этому герою богиня говорит: останься со мной, я дам тебе вечную жизнь в раю. А он отказывается и идет к своей старой жене — это ведь тоже с логической точки зрения тотальный провал.
И ведь Одиссей ничего не может сделать сам: он каждый раз выкручивается за счет вмешательства богов. Он первый герой-неудачник, которого мы знаем и который нам нравится.
— Немного Вуди Аллен.
А. О.: Да-да, именно такой образ. И вот Блум так же целый день ходит по городу, пьет и думает, что ему сейчас изменяет жена. Но в конце у него все равно сцена любви — парадоксальным образом его провал оборачивается чем-то важным. И вся эта история — про любовь.
— Куда мы направляемся после завтрака-жертвоприношения?
З. О.: Пятый эпизод — история логофагов, пожирателей лотоса. Здесь у Джойса главное — обоняние: Блум идет по городу, и его окружает множество запахов. Как Блум, мы заходим в аптеку, нюхаем там, я раздаю подготовленное лимонное мыло — в романе оно стоило четыре пенса за кусок. Мы ощущаем его запах. Потом заходим в греческую церковь в Малом Афанасьевском переулке: там тоже есть что обонять.
Дальше мы идем мимо бывших палат Никиты Зотова, дядьки Петра Первого. Они не сохранились, но именно на этом месте проходил петровский Всепьянейший Собор, где все напивались. Потом на этом месте был водочный заводик, затем винные склады. Так что это очень джойсовское место. Если бы Джойс писал про Москву, обязательно бы туда зашел.
И вот мы оказываемся у памятника Гоголю и по Знаменке спускаемся в Аид.
— Но где же в Москве Аид?
З. О.: Александровский сад: там могила Неизвестного солдата — значит, это кладбище. У Джойса в этой главе герои вспоминают свою великую ирландскую историю. И мы в этом месте тоже думаем о своей истории, о прошлом — чем-то гордимся, о чем-то печалимся.
А. О.: В романе Блум едет на похороны своего знакомого, и эта сцена соответствует в «Одиссее» путешествию в Аид. Там Одиссей встречает тень Ахиллеса, великого воина, и говорит ему: «О, мужик, я слышал ты тут главный, ты тут царь...» И это еще один провал, потому что Ахиллес отвечает ему: «Ты идиот. Я никто, я тень, меня нет. Лучше быть последним рабом в мире живых, чем царем среди мертвых».
Важный момент — удивительное переживание греков, что жизнь конечна и после смерти ничего нет. Это завораживает, ведь никто больше в человеческой истории не осмеливается разработать такую религиозную систему. Возможно, только саддукеи…
И этот ответ Ахиллеса снова наталкивает нас на Фому Аквинского, у которого Дьявол — это меньше, чем человек. Дьявол у Фомы — это наименьшее сущее.
З. О.: После похорон должен быть эпизод в типографии, он начинается словами «в самом сердце ирландской столицы». Поэтому мы перемещаемся на Манежную площадь. Глава достаточно шумная: там в типографии работают станки, и здесь тоже шумят машины и люди.
— Вы удивитесь, но поблизости есть и настоящая типография. Через дорогу находится журфак МГУ, где во дворе стоит отдельное здание учебной типографии, там печатают студенческую газету.
А. О.: Отлично, значит, мы и правда угадали с местом.
З. О.: Эта глава состоит из газетных заметок, так что мы по очереди их читаем на площади. Потом это перетекает в восьмой эпизод, который начинается в общественном туалете. Он очень удачно расположен как раз у Манежа. Там Блум читает рекламу про «злодейку-гонорейку».
А. О.: Роман — это еще и очень интересный эстетический эксперимент Джойса. Он опирается на концепцию Аквинского о связи прекрасного и благого и показывает то, что просто не принято было показывать в литературе. Например, сцена в туалете, где герой какает. Конечно, у маркиза де Сада тоже были подобные эпизоды, но он писал их с намерением оскорбить читателя — а здесь Джойс просто описывает происходящее.
— Переносит из низких жанров в обыденное.
А. О.: Именно.
З. О.: Возле журфака есть тихое местечко — там мы обычно разыгрываем сценку встречи Блума с его первой любовью. Разговор с постаревшей женщиной и сбрендившим мужем. Потом Блум ходит по городу и везде видит рекламу, все время мелькают люди, которые носят в руках плакаты. И среди них оказывается и сам Джойс, который так в молодости подрабатывал.
А. О.: И когда ты это понимаешь, то переживаешь легкий приступ безумия — роман, где на заднем плане маячит сам автор.
З. О.: Тут Блум прячется в арку от мужчины, который идет к его жене. В Романовом переулке есть подходящая арка: мы в нее ныряем и переходим в девятый эпизод, к библиотеке МГУ. Там хороший дворик сделали, и если дождя не будет, посидим и поговорим про Шекспира.
А. О.: В «Улиссе» в библиотеке обсуждают Шекспира, его биографию, отношения с женой, откуда взялся Гамлет. Например, там количество дней, которое прожил сын Шекспира Гамнет, сопоставляется с количеством дней, которое прожил Руби, сын Блума. Но заканчивается этот разговор появлением Быка Маллигана, который зачитывает пьесу «Медовый месяц с рукой». Так Джойс сбивает весь пафос и объявляет читателям, что источник великой литературы — мастурбационные фантазии.
З. О.: Потом мы временно возвращаемся в восьмой эпизод, где Блум заходит в музей: ему вдруг стало интересно посмотреть анатомические подробности статуй богинь. Мы долго думали, чем это заменить, и вспомнили, что рядом с Зоологическим музеем на здании Центральной тяговой подстанции есть барельеф, который под определенным углом становится совершенно неприличным. Вот туда мы и идем. Музей есть, анатомические подробности тоже — значит, мы с Блумом в нужном месте.
Дальше начинается музыкальный эпизод — его так обозначил сам Джойс. Персонажи постоянно поют, а если текст читать вслух — там чувствуется ритм. И мы, конечно, оказываемся у Консерватории, зачитываем отрывки под памятником Чайковскому.
К этому времени мы все проголодаемся, а Блум как раз идет в паб, где сидят патриоты Ирландии и спорят о политике.
А. О.: Самое подходящее место, разумеется, Никитский бульвар с «Жан-Жаком» и «Джон Донном». Это место, где собираемся мы, политические неудачники, рассуждающие о судьбах родины, точно как в «Улиссе», где сидят ирландские пьянчуги и обсуждают отечество. (Смеется.) Надо признаться, что мы такие же беспомощные лузеры, как и они.
З. О.: Встреча с патриотами кончается тем, что персонаж по имени Гражданин бросает в Блума жестяную коробку из-под печенья. И это аналог истории с циклопом, который бросает камень и пытается убить Одиссея.
— Кидаться будете?
З. О.: Конечно. В прошлый раз дважды кидали. Сначала просто бросили, а потом приехал наш товарищ, такой здоровый еврей. И мы коллективно решили, что раз Блум тоже еврей, то надо, в конце концов, бросить в еврея коробкой из-под печенья. (Смеются.)
Блум отчаливает — там красивый монолог, кругом наяды, дельфины, как будто Одиссей уплывает от циклопа по морю. И в прошлом году нам повезло: на Тверском бульваре сидели реконструкторы с кораблем — это было идеальное попадание.
По Малой Бронной мы движемся к Патриаршим прудам, где читаем 13 эпизод. Он написан в стиле Джейн Остин — такая игра с английской литературой. Но содержание эпизода вряд ли стоит пересказывать в СМИ…
А. О.: Как мы помним, «Улисс» долго не печатали из-за цензуры. Дело вроде бы давнее, но я думаю, хорошо, что его не прочитали Мизулина или Милонов. Я бы многое отдал, чтобы посмотреть на их лица во время чтения «Улисса». Но очень надеюсь, что этого никогда не произойдет.
— Вспоминается знаменитая фотография, где Мэрилин Монро читает «Улисса»…
А. О.: Ну что вы, это совсем другое дело. Мэрилин Монро была умнейшая женщина, да и фотография очень непростая. Если вглядеться, она читает самый конец книги — а это монолог Молли. Это очень остроумно. Мэрилин — это олицетворение женской красоты и ума, но зрителя интересует только красота. Мы смотрим на фотографию женщины и так же безразличны к содержанию книги, как Молли — к рассуждениям Блума. Разглядывая Монро и возбуждаясь, мы превращаемся в Молли, как Блум в 15-м эпизоде превращается в женщину. Так что кадр очень сложный и гениальный.
— Получается, что роман превращает в себя все, что к нему прикасается.
А. О.: Да, мы сами становимся частью текста. Когда погружаешься в мир «Улисса», начинаешь видеть такие связи. И в собственной жизни тоже. «Улисс» выписан с таким вниманием к форме, что ты начинаешь осмыслять свою жизнь в рамках некоторой заданной модели. Он написан через идею Епифании, богоявления. Джойс описывает такие эпизоды, когда происходящее перестает быть двусмысленным и становится однозначным. И вот этот момент, когда мир однозначен, это и есть богоявление.
Конечно, это снова отсыл к Фоме Аквинскому, у которого Бог — это полностью Актуальное, где нет ничего потенциального. В Боге явлено все. И момент этой Епифапнии — когда мир на секунду становится ясным. Потом он снова наполняется двусмысленностями, но мы-то помним это мгновение ясности и двигаемся за ним. Джойс — это некий способ видеть мир через Богоявление.
Это очень интересно, потому что Джойс порвал с Церковью, но очень странным образом: он сохранил благоговение перед жизнью.
З. О.: По улице Красина — бывшей Живодерке — мы приходим к памятнику Маяковскому. Здесь у нас сцена в борделе…
А. О.: Я требовал, чтобы бордель был в Госдуме, но туда никак не получается подойти вовремя!
З. О.: Ничего, это еще и театральный эпизод. И памятник, как актер, играет роль Маяковского. Потому что сам Маяковский был, разумеется, не таким, как его скульптурное изображение. Есть известная история, когда Лиля Брик посмотрела на этот грозный памятник и сказала: «Вы даже не представляете, какой он был плакса». Зато Маяковский написал «Мистерию-буфф», а в 15-й главе «Улисса» именно что-то такое и происходит.
А. О.: Такая галлюцинаторная сцена, где Блум теряет пол, становится женщиной, ему являются отец и дед… Кстати, Вуди Аллен стащил эту сцену в фильме «Разбирая Гарри», где к главному герою, писателю, приходят его персонажи.
З. О.: Из борделя мы пробираемся как Стивен и Блум — по задворкам. В одном месте тоже перелезаем через калитку, как они. И вот так, дворами, мы наконец достигаем Итаки. Это бар, где мы с друзьями постоянно зависаем, так что мы как будто возвращаемся домой. По идее мы должны выпить какао, как Блум на ночь. Но это скучно, поэтому мы разыгрываем восьмой эпизод, где Блум пьет бургундское и обедает сэндвичем с горгонзолой и горчицей. Мы неделю уговаривали шеф-повара сделать такие сэндвичи — он очень возмущался, но все-таки согласился.
А. О.: Напоследок хочется уточнить одну важную вещь. Надо понимать, что проект «Улисс» состоялся не только потому, что Джойс был гениальный писатель, но и потому что у него были гениальные читатели. Ему помогали Эзра Паунд, Стефан Цвейг, Сэмюэл Беккет… И он сам говорил: «Моему идеальному роману нужны идеальные читатели с идеальной бессонницей». Если бы не они, то ничего бы не состоялось. Так что «Улисс» в каком-то смысле продукт всей европейской среды: ты пишешь безумный текст, на котором невозможно заработать, но есть люди, которые тебя готовы поддержать.
Кстати, в конце жизни Джойс тоже превратился в циклопа. Он ослеп на один глаз.
З. О.: А все пьянство.