В начале июня «Транснефть» выиграла у Сбербанка в первой инстанции суд по иску на 70 млрд руб., речь шла о заключенной в 2013 году сделке с валютными деривативами, из-за которой компания понесла убытки. Сбербанк собирается подавать апелляцию. О позиции «Транснефти» в этом споре “Ъ” рассказал первый вице-президент компании Максим Гришанин.
Фото: Михаил Зильбер
— При рассмотрении спора вас посчитали слабой стороной, не способной оценить риски. Вы действительно не могли прогнозировать такое развитие событий?
— Суть была совершенно в другом. Мы не заявляли собственную некомпетентность. В нашей позиции говорится о недобросовестности Сбербанка, который продавал нам сложно структурированный продукт, будучи одновременно нашим консультантом. Мы ставили вопрос о полноте раскрытия информации по продукту, который нам продавал Сбербанк как вторая сторона сделки. По его структуре, механизмам расчета, рискам, связанным с реальным продуктом, а не с тем, что рисовалось в презентациях.
Все почему-то считают наше дело прецедентным, но это далеко не так. В 2011 году были суды против Юникредит-банка. По его итогам в Высшем арбитражном суде решили обобщить практику предоставления ряда услуг и подготовили информационное письмо о том, как банки должны себя вести на рынке производных финансовых инструментов. Оно, к сожалению, так и не вышло, но проект был опубликован, и все на него до сих пор ссылаются. Было дело «Платинум Недвижимости» в отношении Банка Москвы (компания попыталась оспорить в суде своп-договоры, которые заключила с банком в марте 2013 года). Тогда четвертая инстанция — Верховный суд — фактически подтвердила данные, изложенные в информационном письме ВАС. Там было четко сказано, что надо смотреть на конкретные обстоятельства каждого дела.
— Так почему суд поддержал вас?
— Мы вместе со Сбербанком на суде предоставили тысячи страниц материалов. Вся наша позиция строится на документах банка: на его письмах к нам, презентациях… Эту сделку они нам продавали с начала 2013 года, постоянно корректируя условия и рассказывая о ее выгодах. Для нас это был способ удешевления традиционного займа, а сам банк, как оказалось, фактически этой сделкой хеджировал свои валютные риски. И с этим столкнулась не только «Транснефть», но и еще ряд клиентов Сбербанка, которым он включал подобные инструменты в кредитный продукт.
— Вы в суде представили расчеты экспертов, которые прогнозировали резкое ослабление рубля.
— Сбербанк — наш давний надежный партнер. И в суде, заметьте, мы не представили какой-то новый расчет. Один из экспертов, которого мы наняли, представил свои расчеты, сделанные в 2012–2013 годах и опубликованные в корпоративном журнале Сбербанка «Прямые инвестиции». То есть Сбербанк как институциональное учреждение знал или должен был знать о тех вещах, которые публиковал в собственном издании. И основной вопрос в том, что он должен был нам раскрыть? Должен ли был он сообщить, что существуют альтернативные мнения и анализ? Второй момент: нас не проинформировали о прогнозе ЦБ РФ, который вышел буквально за месяц до нашей сделки. Не учитывать или не раскрыть их нам было неправильно. Очевидно, что банк недобросовестно довел до нас эту информацию.
А что касается упрека, что наши собственные профессиональные эксперты должны были оценить риски... Смотрите: документацию по сделке мы обсуждали на протяжении 11 месяцев, при этом декларацию о рисках нам присылают всего за восемь дней до сделки. Причем в электронном сообщении сотрудник банка пишет, что это стандартная документация и ее нужно подписать как можно быстрее, на следующий день.
— У вас была острая необходимость рефинансировать тот облигационный заем?
— Нет, но мы использовали возможность, которую нам предложил банк, хотя мы о ней не просили. Банк предложил нам эту сделку, объяснив, что для нас она является безрисковой. А у нас не было совершенно никаких оснований не доверять Сбербанку, учитывая его опыт, положение на рынке, огромное количество сделок такого рода, которые он заключал, и квалификацию его макроэкономических аналитиков.
В ноябре 2013 года вышел совместный с Минэкономики прогноз ЦБ с курсом на 2014 год. Дальше Сбербанк представил нам расчеты, которые незначительно отличались от прогнозов ЦБ. И в своей презентации банк утверждал, что даже если указанный в документах барьер будет пробит, то произойдет обмен номиналами, в результате чего и они, и мы выйдем в ноль. Из чего мы сделали один простой вывод, что, какой бы барьер ни был установлен, это просто условная цифра для расчета премии.
— И что пошло не так?
— Все пошло не так, потому что документация, которая была предоставлена за восемь или девять дней до сделки, не соответствовала тому, что нам до этого все время презентовали. В итоге оказалось, что у нас не будет поставочного опциона, а будет расчетный, что есть определенная формула расчета, и что никакого обмена номиналами в принципе не предусмотрено. Именно это мы и доказываем в суде.
— Банк уже подал апелляцию. Что, если вы ее проиграете?
— Пойдем в кассацию.
— Но в перспективе риски столкнуться с такой ситуацией остаются, несмотря на любое решение суда?
— У нас это была единственная сделка. Больше мы никогда не повторим этот опыт. Если нужно хеджировать валютные риски, мы будем это делать, но заниматься такого рода спекулятивными продуктами у нас желание пропало.
Но наши главные выводы заключаются в том, что должны быть четкие правила поведения продавцов подобных продуктов. Посмотрите на европейскую практику. Там четко прописано, что при сделках банк, когда продает какой-либо продукт, должен исходить в первую очередь из интересов клиентов. Существует целый набор критериев, которым, по нашему мнению, такие банки, как Сбербанк, должны следовать. Мы говорим о том, что нужно создать четкие правила регулирования продажи определенных финансовых продуктов.
— А кто их должен создавать?
— ЦБ. В 2013 году все настолько быстро развивалось, постоянно выходили новые продукты, которые банкам хотелось опробовать. Потому что банки, когда первый раз выпускают продукт, естественно, хотят, чтобы он был максимально защищен, иначе его не купят. А потом он начинает тиражироваться. И уже не всегда получается поддерживать его безопасность. Так что нужны правила, чтобы качество не терялось.
Мы хотели бы, чтобы, когда к нам приходят с таким продуктом, во-первых, мы понимали, что он собой представляет с самого начала и до самого конца. Чтобы нас практически научили этому продукту, как с ним обращаться, чтобы мы могли сделать оценку. Даже суд говорит, что банк должен прежде всего сделать оценку аппетита клиента к риску, посмотреть, насколько ему в принципе это нужно, и только после того, как это сделано, банк имеет право предлагать продукт. То есть это опять же суды говорят о том, что банк фактически вначале выступает консультантом, а потом предлагает продукт. Даже если между клиентом и банком не заключен консультационный договор, он де-факто формируется в процессе доверительных отношений.
— Но ваше судебное разбирательство не мешает работать дальше со Сбербанком?
— Мы продолжаем работать в обычном режиме.
— И вы готовы у них занимать? Ваша потребность в финансовых ресурсах до 2020 года — 100–150 млрд руб.
— Эти 150 млрд руб. на ближайшие несколько лет мы будем привлекать как обычно в виде публичного долга и не видим в этом проблемы.