На Исторической сцене Большого театра с триумфальным успехом прошла премьера многострадального балета «Нуреев». Рассказывает Татьяна Кузнецова.
Сцена смерти Нуреева — самое прекрасное, что было в его сценической жизни
Фото: Михаил Логвинов/ Большой театр
Главным — но тайным — героем этого события был гендиректор Большого театра Владимир Урин, по такому случаю чуть ли не впервые в жизни надевший смокинг и бабочку. Именно он в свое время выбрал «Нуреева» из нескольких предложенных балетмейстером Посоховым тем и утвердил постановочный триумвират (композитор Илья Демуцкий, хореограф Юрий Посохов, режиссер, либреттист и сценограф Кирилл Серебренников), с успехом дебютировавший в Большом с балетом «Герой нашего времени». Это он упросил авторов поторопиться с постановкой — досрочно подготовленный «Нуреев» был призван заменить «Анну Каренину» Джона Ноймайера, которую тот не успевал предоставить в назначенный срок. Именно Урин срочно нашел на дорогущий спектакль спонсоров (основными стали Роман Абрамович и Андрей Костин), и он же санкционировал покупку у Фонда Ричарда Аведона фотографий обнаженного Нуреева, вызвавших впоследствии такой переполох. С другой стороны, именно гендиректор Урин едва не угробил свое детище, отменив июльскую премьеру «Нуреева» и как-то неубедительно сославшись на неготовность спектакля. Но опять-таки Урин перенес показ «Нуреева» с мая 2018-го на декабрь 2017-го, несмотря на перегруженный график балетной труппы, выпускавшей в ноябре две премьеры.
Проволочка дорого обошлась «Нурееву»: за эти пять месяцев Кирилла Серебренникова отправили под домашний арест и запретили ему участвовать в репетициях. Подготовка спектакля легла на плечи хореографа Посохова, причем два из трех Нуреевых — Владислав Лантратов и Игорь Цвирко — оказались травмированы из-за перегрузок на предыдущей премьере, балете «Ромео и Джульетта». Тем не менее за 11 репетиционных дней театру удалось собрать исполинский по составу (балет, хор, миманс, опера, драматические артисты — всего около 200 человек) и постановочной сложности спектакль, получив после премьеры 15-минутную стоячую овацию. Кирилла Серебренникова, в отличие от похитителя автомобилей Юрия Деточкина, на премьеру не выпустили, и постановочная группа (хореограф, его ассистенты, художники по свету и видео) вышла на поклоны в футболках с его портретом и надписью «Свободу режиссеру!». В ответ из зала раздались крики «Кирилл, Кирилл!», однако овация не была протестной — мощный и эмоциональный спектакль, который трудно представить на любой другой сцене мира, покорил зрителей сам по себе, без скидок на солидарность с его арестованным автором.
Между тем роль Серебренникова в этом балете гораздо значительнее, чем в «Герое нашего времени». Его сценография тут сложнее, хотя принцип единой конструкции и открытой, прямо во время действия, смены картин рабочими сцены (за что они отдельно выходят на поклон) работает в обоих спектаклях. В «Нурееве» основой конструкции становятся полукруглая арка на заднике, огромные круглые иллюминаторы по правому «борту» и исполинский ампирный портал, выезжающий в центр сцены.
Остальное — видеопроекции, детали интерьера, световые эффекты — с легкостью переносит действие из балетного зала на улице Росси с наглухо задраенными окнами в напоенный голубым воздухом Париж с летящими по ветру занавесками; с испещренных граффити задворок городских предместий на собственный остров Нуреева. Роль последнего прибежища артиста играет бывший ампирный портал, ободранный до ребер голой конструкции. И все это в полном ладу со сценическим действием.
За классами Вагановского училища (в центре — Владислав Лантратов и Анастасия Сташкевич) следят со стены сменяющиеся вожди и неизменная Ваганова
Фото: Михаил Логвинов/ Большой театр
А вот либреттист Серебренников не вполне совпал со спектаклем: судя по опубликованному тексту, его замысел был воплощен далеко не полностью. Среди самых значительных изменений — гомосексуальные сцены, в частности дуэт Нуреева и его любовника Эрика Бруна, в сценарии оборачивающийся бурной ссорой с битьем пепельницы о зеркало, а в спектакле — печальной идиллией разделенной любви, прерванной уходом Эрика в небытие. Остается строить догадки: либо среди соавторов не было полного согласия, либо спектакль подвергся самоцензуре еще на стадии постановки. Серебренников явно смирился с целомудрием своего хореографа, и, возможно, благодаря этому рискованный спектакль не превратился в китч (хотя надо признать, что и его герой в жизни не был образцом хорошего вкуса).
Зато режиссер, явно желая сделать спектакль мультижанровым, не поступился изобильным текстом своего либретто. Помимо обращенных к Нурееву писем его французских учеников и русских партнерш, написанных специально для постановки, это документы: доносы, рапорты КГБ и описание лотов — сюжетный каркас держится на аукционной продаже вещей Нуреева, проведенной в Париже и Нью-Йорке. И хотя этот прием балетный театр записал за «Дамой с камелиями» Джона Ноймайера, он все равно действует безотказно: за каждым лотом открывается пласт биографии героя.
Но хотя подробные экспликации ковров, картин, рубашек, сценических костюмов, фотографий и прочего отчасти накладываются на танцевальные сцены, а Игорь Верник в роли аукциониста тараторит со всей доступной ему скоростью, все же постоянное пребывание ведущего в эпицентре событий кажется навязчивым, обилие текста — излишним, а неоднократное повторение сцен торгов с участием гротескового миманса — избыточным. Зато Кириллу Серебренникову удалось избежать западни типичного балетного байопика: он проскочил между обстоятельным жизнеописанием в духе соцреализма и тотальной метафоризацией в жанре «философского» балета. «Нуреев» соразмерен, достаточно строен и явно набирается сил по мере движения: его второй акт определенно сильнее первого — в основном за счет преобладания танцев.
Как устроена музыка «Нуреева»
Хореография бесповоротно выходит на первый план среди слагаемых спектакля. Самые важные сцены, вдохновенно придуманные и остроумно разработанные — побег героя, «письма», дуэт с Марго, гастрольный чес по миру,— только выиграли бы без текстового сопровождения. И бессловесность грандиозного финала, в котором балерины и танцовщики, цитатно воспроизводя шаг «теней» из «Баядерки» (последней постановки Нуреева в Парижской опере), заполняют всю сцену, а обессиленный болезнью герой становится за пульт в оркестровой яме, чтобы продирижировать собственным уходом из жизни,— лучшее подтверждение самодостаточности балета как искусства.
Этот массовый финал, опирающийся на знакомый артистам хореографический текст, был исполнен безукоризненно, в отличие от других многофигурных сложных сцен, внешне вполне классических, однако построенных по законам танцавангарда — с симультанным движением нескольких групп, смещенной осью сценического пространства, ритмическими диссонансами и программной несинхронностью. Такие сцены требуют особой четкости и слаженности, однако артисты Большого этим отличиться не смогли. Выглядело так, будто бок о бок танцуют не только люди из разных театров, но и из разных эпох. Дисциплинированная точность и быстрота нашего времени соседствовали с самовольной приблизительностью 1990-х даже в танце четырех сольных пар, не говоря уже о кордебалетных массах, явно требующих не только серьезной муштры, но и актерской свободы,— пока же они только исполняли выученный текст, каждый в меру своих способностей.
Старались же все из последних сил, и эта всеобщая напряженность, вызванная осознанной ответственностью за судьбу спектакля, оказала ему не лучшую услугу. Лишился интимной проникновенности прекрасный любовный дуэт: Денис Савин (Эрик) и Владислав Лантратов (Нуреев) сосредоточились на движениях, а не на отношениях своих героев. Избыточно суетилась в роли юной Балерины Анастасия Сташкевич: за мельтешней ее па пропала драматургия эпизода. Сам Нуреев Владислава Лантратова выглядел излишне нервным и ожесточенным, причем во всех многообразных предлагаемых обстоятельствах — отсутствие на репетициях режиссера Серебренникова тут сказалось с особенной остротой.
Справиться без его помощи смогли исполнители локальных монологов. «Письмо» учеников-французов (Шарля Жюда, Лорана Илера и Манюэля Легри) Вячеслав Лопатин станцевал без тени пафоса, с истинно французской элегантностью, сдержанной печалью и полной телесной свободой. Светлане Захаровой изумительно удался монолог на письма петербурженок Аллы Осипенко и Натальи Макаровой: сочетание грации и надлома, этакого горестного самолюбования и неземной красоты даже нарочито угловатых поз, совершенства формы в любых обстоятельствах исчерпывающе выразило и содержание писем, и личности их авторов, и индивидуальность самой балерины.
Но, конечно, не только участие звезд и тем более не скандальный бэкграунд выводит «Нуреева» из ряда вон и вводит в историю.
Это действительно спектакль десятилетия по масштабу замысла и его воплощения, по редкому сочетанию нонконформизма и общедоступности, по совместимости качества и кассы. Он, конечно, многосезонный хит и главная гастрольная ценность (хотя редкий импресарио потянет этот дорогущий монумент). Но это репертуарное сокровище требует бережного хранения, ухода и регулярного проката. Пока Большой обещает показать «Нуреева» в мае. А дальше никто не заглядывает — слишком быстро все меняется в стране, из которой выпрыгнул герой этого балета.
Балеты средней и меньшей дальности
Пять наиболее колоритных казусов среди множества биографических балетов