Зальцбургский фестиваль 2018 года уже во второй раз пройдет под художественным руководством Маркуса Хинтерхойзера. Интендант главного музыкального фестиваля в мире приехал в Москву, чтобы лично представить здесь фестивальные события предстоящего лета. Сергей Ходнев расспросил Маркуса Хинтерхойзера об отношениях с публикой, Теодором Курентзисом и Чечилией Бартоли.
Художественный руководитель Зальцбургского фестиваля Маркус Хинтерхойзер
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
— Второй фестиваль — это легче, чем первый? Наверняка ведь в прошлом году ощущение ответственности момента было сильнее.
— Не соглашусь. Да, в прошлом году это ощущение было. Но знаете, новому интенданту, с другой стороны, публика настроена многое прощать именно для первого раза. Хоть это нескромно с моей стороны, могу сказать, что это был вполне успешный фестиваль, а значит, ожидания только растут. И психологически второй фестиваль в этом смысле, пожалуй, для меня труднее.
— В вашем распоряжении есть чисто статистические данные типа билетных продаж, есть отзывы прессы, а вот мнения рядовой публики вы как-то собираете? Принимаете к сведению?
— Да, и при личной беседе, и в более широких масштабах. Такой контакт нужен, и он есть — вот, например, на первой презентации нашей в Зальцбурге программы прошлой осенью собралось 1700 человек. Не прессы, а самых обычных людей. Потом мы побывали в Вене, потом в Берлине, Цюрихе, Мюнхене, Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Пекине, Шанхае, Сеуле… И всюду есть вот эта непосредственная потребность узнать, что же такого у нас в Зальцбурге будет происходить летом. Плюс у нас есть в разных странах общества друзей Зальцбургского фестиваля — теперь и в России тоже. И это для меня очень важно, во-первых, потому что я — и это не дипломатическая фигура речи, поверьте мне,— вообще очень давно и очень серьезно интересуюсь русской культурой. А во-вторых — у вас потрясающая публика. Я был на днях на концерте Теодора Курентзиса здесь, в Москве,— и это поразительно, до чего там была внимательная аудитория, хотя мы понимаем, что три больших современных произведениях — может быть, не самая простая программа.
— Ну, все-таки Курентзис — сам по себе притягательная для публики фигура.
— Так и отлично. Именно такие фигуры и нужны — дирижеры, у которых есть талант, есть интеллект, но и харизматичность тоже. Поэтому я и возлагаю на Теодора большие надежды как интендант фестиваля, поэтому у нас и будет в этом году цикл симфоний Бетховена с ним и его musicAterna. Хотя за последние 25 лет это всего третий дирижер, который будет исполнять в Зальцбурге такой цикл — после Николауса Арнонкура и Пааво Ярви. И что это будет оркестр из Перми, а не те же самые Венские филармоники — это, конечно, многих как минимум удивило, я это понимаю. Но я уверен, что это правильное решение.
— Как вы делите сферу ответственности с Чечилией Бартоли, которая руководит малым фестивалем — Pfingstfestspiele? Ведь у вас с ней каждый год одна оперная копродукция.
— Чечилия — прекрасный художественный руководитель, она не только одна из величайших певиц, но и артистка с огромным багажом интеллекта и знаний. Я сам, признаться, с ее историко-музыкальными знаниями не всегда могу тягаться. Мы, конечно, очень многое обсуждаем, но в целом Pfingstfestspiele — целиком ее сфера ответственности, странно было бы ей что-то навязывать. Она очень хорошо справляется сама. Пусть фестиваль коротенький, компактный, но на самом деле, как ни странно, придумать качественную программу на четыре дня чуть ли не сложнее, чем большой фестиваль на несколько недель.
— Через два года фестиваль будет отмечать 100-летие. Большой юбилей — это подспорье для вас как для стратега или без громкой даты было бы проще?
— Я иногда думаю: вот если бы Зальцбургского фестиваля не было — могли бы мы его сейчас, в данный момент, создать с нуля? Наверняка ведь нет. Слишком сильно изменилось все — экономическая ситуация, культурная, политическая, и даже не за 100, а за последние 25 лет. Какой-то жесткой идеальной стратегии в этом положении и быть не может. К тому же на самом деле мне приходится все время принимать во внимание огромное количество факторов. Какие музыканты доступны в тот или иной момент, кем из певцов или дирижеров проще заинтересовать широкую публику, как распределить площадки — что лучше отправить в Большой фестивальный зал, а для чего подойдут площадки поменьше. И деньги, и артистические эго… Я не могу придумывать что-то абсолютно директивное на годы вперед вроде ваших советских пятилеток. Интуиция здесь часто работает гораздо лучше, чем какие-то общие стратегические соображения. Но я точно знаю одно: мы не можем позволить фестивалю быть анахронизмом. А значит, фестивальные события должны быть вызовом для публики. Более того, я считаю, что вызов — это высшая форма уважения, которое я по отношению к публике могу продемонстрировать.
— И это располагает публику?
— Если это честный и умный вызов — то конечно. Понимаете, есть известная инерция в том, как люди привыкли потреблять классическую музыку, и это довольно вульгарно. Купили билет, пришли послушать что-то приятное. Но возьмите «Песни об умерших детях» Малера. Смерть собственного ребенка — что может быть ужаснее? А люди так часто выносят из этой музыки только то, что вот тут-то у баритона не очень красивый средний регистр, а тут английский рожок неудачно вступил. То же самое и с оперным театром: на самом деле нет опер, которые ничего бы не говорили нам о сегодняшнем мире, сегодняшнем обществе и о нас самих сегодня.