Жизнь в Венеции

Мультимедиа Арт Музей открыл в Манеже восемь выставок «Фотобиеннале 2018», главная из которых — «Поэтика реальности» живого классика итальянской фотографии Джанни Беренго Гардина. Отдельные работы Беренго Гардина в России показывали и раньше, но только теперь дошли руки до персональной выставки, сделанной видной итальянской специалисткой в области фотографии, куратором и критиком Алессандрой Мауро

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

«Мюнхен, Германия», 1958

Фото: Gianni Berengo Gardin/Courtesy Fondazione Forma per la Fotografia

«Париж, лодка на Сене», 1954

Фото: Gianni Berengo Gardin/Courtesy Fondazione Forma per la Fotografia

Из ныне живущих итальянских фотографов 87-летний Джанни Беренго Гардин, автор более двухсот фотокниг и лауреат десятка престижнейших премий,— самый титулованный и знаменитый. Живой классик, получивший прозвище «итальянского Картье-Брессона», от коего он кокетливо открещивается, говоря, что до Картье-Брессона ему как до небес и что его, скромного человека, вполне устроило бы и звание «итальянского Вилли Рони». Но все же любит вспоминать, что с французским Картье-Брессоном был знаком, тот выражал ему свое восхищение и даже включил его работу в свой личный список ста лучших фотографий всех времен и народов. Речь о знаменитом снимке 1960 года, ставшем визитной карточной Беренго Гардина: вапоретто; мозаика человеческих фигур; элегантные и угрюмые, как сама Венеция, господа в темном; поворот головы и взгляд строгого моряка, готового пришвартовать судно к пристани; сюрреалистская игра отражений в стеклах, позволяющая почувствовать, что этот тесный, уплотнившийся интерьер со всех сторон окружен лагуной, и ощутить качку, брызги, соленый ветер. Странная, почти невозможная в реальности, будто у Магритта, композиция — недаром она так понравилась тайному сюрреалисту Картье-Брессону. Беренго Гардин и сам не мог толком объяснить, когда он, ежедневно плававший этим вапоретто из дома, с Лидо, на работу в Сан-Марко, почувствовал, что пришел «решающий момент».

Пусть официальные биографии, где сказано, что Беренго Гардин родился в маленьком курортном городе на Лигурийском побережье, никого не смущают — его родители легкомысленно отправились в отпуск, когда мать была на сносях. В действительности же Беренго Гардин — коренной, потомственный венецианец, несколько поколений его предков владели лавочкой венецианского стекла и прочих побрякушек неподалеку от собора Сан-Марко, в которой он, как и положено добропорядочному бюргеру, начал свой трудовой путь. Об этом, а также о том, что его отец буквально появился на свет на площади Сан-Марко, что его жена — венецианка, что их дети родились в Венеции, что он издал десять фотокниг о родном, несмотря на лигурийскую случайность в метрике, городе и что просит считать себя «venezianissimo», хотя подолгу живал в Париже, Риме и Швейцарии, фотограф написал три года назад в открытом письме новоиспеченному венецианскому мэру Луиджи Бруньяро, когда последний попытался цензурировать выставку Беренго Гардина во Дворце дожей. Это позднее популист Бруньяро, отдавший несколько гомофобских распоряжений, так что сэру Элтону Джону, владельцу венецианской недвижимости, пришлось вступить с ним в перепалку, и приказавший полиции стрелять без предупреждения в любого, кто крикнет на улице «Аллах акбар», сумеет «завоевать любовь» всего прогрессивного человечества. Но Беренго Гардин, venezianissimo, оказался первым венецианским камнем, о который споткнулся только что избранный городским главой чужак-миланец.

Речь шла о серии «Венеция и большие корабли», посвященной круизным лайнерам, уродливым плавучим небоскребам, входящим в лагуну, чтобы, как Годзилла в Нью-Йорке, закрыть прекрасную перспективу на Сан-Джорджо-Маджоре и Джудекку или же застрять исполинским облаком в створе канала. Выставка во Дворце дожей должна была называться «Монстры в Венеции» — мэр Бруньяро, всячески поддерживавший круизно-туристическую индустрию, постарался ее отложить, чтобы потом разбавить собственной экспозицией о новых, улучшенных маршрутах для круизных судов в лагуне, да еще и обвинил фотографа, «лузера» и «тугодума», в манипуляциях: дескать, лайнеры на его фотографиях кажутся больше, чем они есть на самом деле. Возмущенный Беренго Гардин отказался от переносов и альянсов — выставка открылась в шоуруме Olivetti на Сан-Марко, чей бесконечно стильный интерьер был выполнен еще одним истинным венецианцем, Карло Скарпой, а курировала ее как раз Алессандра Мауро. За фотографа заступилась самая разнообразная творческая интеллигенция Италии во главе с Адриано Челентано. Про скандал с выставкой написали The New York Times, Le Monde, El Pais и The Guardian — ироничный Беренго Гардин благодарил мэра за рекламу.

Впрочем, в этом скандале, как в стеклах вапоретто со знаменитого снимка 1960 года, отразились все стороны искусства Беренго Гардина. Можно представить себе, как это глупое обвинение в фотоманипуляциях оскорбило его, утверждающего, будто за всю жизнь сделал не более трех-четырех постановочных снимков, что прикидываются репортажными. Его, верного рыцаря черно-белой пленки, а вернее — рыцаря реальности, потому что не то что цифра с фотошопом — даже цветная пленка врет, искажая видимый мир.

Только честный черно-белый снимок достоин штампа «vera fotografia» («настоящая фотография»), каким Беренго Гардин украшает реверсы своих отпечатков.

И в этом плане он, конечно, не столько туго-, сколько стародум, поклонник старомодного медиума, старомодной «лейки» и старомодного способа смотреть на мир — глазами парижской школы лирического репортажа, в духе столь почитаемых им Вилли Рони, Эдуарда Буба и Робера Дуано. Он и сам говорит, что обрел профессию в Париже, куда отправился 24-летним фотографом-любителем — ошиваться в фотоателье своих кумиров, зарабатывая на хлеб трудом официанта. Однако вряд ли стоит списывать со счетов влияние венецианской школы неореалистской фотографии и клуба La Gondola, в который он входил, и вообще всей венецианской артистической жизни, коей он был активный участник и хроникер еще тогда, когда она не приняла такого индустриально-биеннального размаха, достаточно взглянуть на беренго-гардиновские портреты Пегги Гуггенхайм.

Венеция навсегда осталась его главной любовью. Она проступает везде, куда бы ни забросило его журналистское задание, и древняя ступа в какой-то индийской деревеньке на берегу реки вдруг может показаться пристанью у Доганы, а голуби с площади Сан-Марко зачем-то кружат над пьяццетой у Центра Помпиду. Она всеобъемлюща, так что семейство, прибывшее на пляж Лидо созерцать шторм, используя все доступные транспортные средства — от велосипеда до детской коляски, можно представить себе на побережье любого, Тихого или Атлантического, океана, а столь же иконный, как и сценка в вапоретто, поцелуй в галерее Новых прокураций мог бы быть поцелуем в галереях на улице Риволи. Отчасти потому что у Беренго Гардина нет ни одной туристической фотографии Венеции — не только в том смысле, что он, без малого двадцать лет проработавший на Touring Club Italiano, ни разу не удосужился снять какой-нибудь красивый открыточный вид Италии, изъезженной им вдоль и поперек, но и в том смысле, что туристы почти не попадают в его объектив, вот и галереи Новых прокураций совершенно безлюдны. Каким-то таинственным образом, удачно выбирая время и место, ему удается снимать Венецию без туристических толп, так что в кадре по большей части его стремительно исчезающие как вид соплеменники, венецианцы, но не те мифологизированные и экзотизированные всеми искусствами, живописью, театром, литературой и кинематографом аристократы-эстеты, а обыкновенные, живущие земной, обывательской и трудовой, жизнью люди.

Обыкновенные люди, кого Беренго Гардин снимал и для вступившейся за него в этой истории компании Olivetti, и для Alfa Romeo, и для Fiat, предпочитая социальный репортаж о человеке на производстве рекламной фотографии пишущих машинок и автомобилей. Он, кстати, работал и для Скарпы, в чьих интерьерах прошла та скандальная выставка, и постоянно, с 1979 года, сотрудничает с Ренцо Пьяно — Беренго Гардин стал чуть ли не вторым, после Габриэле Базилико, мастером архитектурной фотографии в Италии, у него вообще прекрасное чувство пространства, ландшафта, идущее отчасти от мастеров фотографического кружка La Gondola. И столь же прекрасное чувство социальной проблемы, позволившее ему в конце 1960-х снять серию об итальянских сумасшедших домах, что возбудила широкую общественную дискуссию о необходимости гуманизации в психиатрии, а в начале 1990-х отправиться в таборы Флоренции и Палермо, чтобы в двух фотокнигах о жизни этих столь разных цыганских общин выступить против расистских предрассудков. Кажется, в серии «Венеция и большие корабли», бесконечно поэтической вопреки всей остроте поднятой проблемы, сошлись все эти таланты Джанни Беренго Гардина.

«Джанни Беренго Гардин. Поэтика реальности». Манеж, до 27 мая