После президентских выборов 2018 года идея «догоняющего развития», ранее с оговорками, но остававшаяся главной для всех российских правительств последних десятилетий, практически забыта. Экономический прогрессизм в России не заместили ни правая, ни левая, ни националистическая, ни экологическая идеи, ни борьба с неравенством, ни антиэлитное движение, ни поворот к Китаю, ни циничный меркантилизм. Для России медленный органический рост просто ради улучшения комфорта — вынужденное решение, неторопливое обустройство в идеологическом тупике — результат противостояния с ЕС и США последних лет. Но в этой ситуации страна неожиданно оказалась едина со всем миром. В 2019 год почти все страны мира входят без внятных идей о том, для чего нужен рост ВВП, социальный и технический прогресс, политика, культура, да и в целом развитие.
Поиски новой формулы народного счастья в 2018 году вызывали затруднения не только в России, но и во всем мире
Фото: Максим Кимерлинг, Коммерсантъ / купить фото
Подготовкой к маю 2018 года власти в России занимались как минимум два года. Теория звучала примерно так: с 2016 года Центр стратегического развития (ЦСР) во главе с Алексеем Кудриным совместно с действующим правительством формулирует стратегию развития РФ после 2018 года, в мае Владимир Путин вновь становится президентом России и назначает новое правительство, с июня новое правительство начинает шестилетнюю программу реализации этой стратегии.
Все произошло, вопреки российскому обыкновению, ровно так, как предписано: майский указ Владимира Путина полностью основан на наилучшей программе развития, которую могло создать российское экспертное и академическое сообщество (оно было привлечено ЦСР к работе фактически в полном составе), нацпроекты вполне рациональны и в основном даже недооценены населением — это программы госрасходов, по масштабу сходные с программами 1950–1960-х годов (с поправкой на темпы экономического роста — в те годы в СССР существенно более высокие; они снизились в 1970-х примерно до текущего уровня), и они будут иметь ощутимый эффект. Хрущевки и кукуруза Никиты Хрущева были, по крайней мере формально, частью программы строительства коммунизма — официальной идеологической цели, идеи развития, разделяемой или не разделяемой населением СССР, но существующей.
Программа ЦСР так или иначе последняя разработка идеи «догоняющего развития», главной социальной и экономической идеологии РФ еще со времен, когда Борис Ельцин был не президентом страны, а претендентом на власть в 1988 году.
«Догнать Запад», в первую очередь по стандартам потребления, оставалось главной идеей развития — протесты 2011–2012 годов декларировали коррупцию как проблему, мешающую «догоняющему развитию», а события 2014 года были попыткой отступления от этой идеи в сторону то ли реставрации Российской Империи, то ли реанимации СССР. К 2018 году все это стихло и исчезло: правительство Дмитрия Медведева «догонять Запад» не собирается. «Поддержание темпов роста ВВП выше мировых» в майском указе Владимира Путина лишь дань прошлому: Минфин и Минэкономики, спокойно прогнозирующие потолок роста ВВП на уровне 2,5–3% в течение многих лет, не рассматриваются как гнездо пессимистов, прогнозы мирового роста (по которым только и можно сказать, будут наши темпы роста выше или ниже мировых) вообще мало кого интересуют. Мы будем развиваться так, как сможем. Да и кого мы будем догонять — страны, давящие на нас санкциями? Весь 2018 год прошел под знаком подвешенного санкционного режима, причем именно в этом году стало понятно, что последовательное развитие отношений с КНР — это очень хорошо, но стратегических проблем РФ не решит.
Мало того, усилия Банка России и Минфина в 2014–2017 годах, создавших из вполне крепкого подручного материала «макроэкономическую крепость» в России, внесли в безыдейность власти в стране свой вклад. Стабильность не бесплатна, она ограничивает варианты развития.
Но в целом каковы цели развития России — не цифры, а содержательные цели, какими свершениями страна, согласно майскому указу, должна будет гордиться в 2025 году? На этом вопросе в 2018 году споткнулись многие большие начинания.
Так, очень сильный протест против программы реновации Сергея Собянина в Москве во многом объясняется именно отсутствием ответа на вопрос «Вы хотите все перестроить — зачем, для каких целей?». И ответ «Просто ради комфорта» большое число людей не устраивает. Если только ради этого, оставьте все как есть, потому что у любых перемен всегда есть издержки — если нет чего-то большого, что их оправдывает, то их не готовы терпеть.
Парадоксально, но это — следствие политики «прямого народовластия», последовательно проводящейся в России с 2000-х годов.
Но опора на прямой диалог лидера/властной вертикали с народом в обход слабых и своевольных внутриобщественных институтов к 2018 году стала не столько российским, сколько мировым феноменом.
Дональд Трамп в США, Эмманюэль Макрон во Франции, Тереза Мэй в Великобритании, да и принц Сальман в Саудовской Аравии — это лишь несколько примеров той же истории, которую в России начали на десятилетие ранее и на других основаниях. Сейчас во многом ситуация схлопнулась: России и США почти невозможно договориться друг с другом о чем-либо (см. статью «Ложный диалог»), поскольку в США, как и в России, основная идея развития вынужденно, по неимению лучшего, обращена в прошлое. Make America great again! — отлично, но тогда отчего мы удивляемся тому, что главным публичным событием года в ЕС стало празднование завершения Первой мировой? И почему мы удивляемся проблемам «Брексита» — если у свободной от уз ЕС Великобритании не более ясная и увлекательная стратегия развития, чем у самого Евросоюза: выбрать, где будет лучше, снаружи или внутри, действительно сложно.
Пожалуй, единственной объединяющей мир идеей в 2018 году осталась нарастающая довольно абстрактная (она характерна больше для богатых стран) ненависть к социальному неравенству и расслоению. Российские «антикоррупционные» настроения, кстати, в 2018 году питались уже в основном той же ненавистью. Но социалистическая идея при этом в том же кризисе, что и все прошлое десятилетие, даже в традиционно толерантной к ней Европе: антиэлитные протесты 2018 года требуют снижения налогов, а не уничтожения богатых или общества с госсобственностью на средства производства. У «желтых жилетов» в Париже не больше идей о том, каким должен быть справедливый мир, чем у правительства РФ или Госдепа США в декабре 2018 года. Не должно быть плохо, а как должно быть хорошо — мы не знаем.
Во многом это обнадеживает: 2019 год придется в России, как пришелся и весь 2018 год, на относительно осторожное обустройство в идеологическом тупике.
Да, в процессе можно сломать целые рынки, в целом эта «обреченность на мелкие дела» способствует истерическим «выбросам» реформаторской энергии и скандалам. Но есть системное ограничение: надо поосторожнее, в этом тупике, возможно, придется жить долго. И не только нам — и миру тоже некого стало догонять. Недаром 2018 год запомнился прежде всего возрождением мирового интереса к космическим исследованиям. Может, там, на Марсе, лучше знают, к чему нам теперь стремиться?
Общество всего улучшающегося
Формально 2018 год для российской власти — первый, в котором работа всего госаппарата подчинена четко определенной цели. Если «майские указы» Владимира Путина 2012 года содержали описание средств, которые правительство должно применить для достижения довольно общих целей социально-экономического развития, то «майский указ» 2018 года — это как раз перечень «национальных целей развития» до 2024 года, список 12 нацпроектов и одной инфраструктурной программы, которыми эти цели достигаются, и описание метода их финансирования («в первую очередь — бюджетные расходы на нацпроекты»). Это простая и не допускающая особых толкований программа — определили цифры, которых надо достичь, рассчитали деньги, которые на это есть, разработали методы, как эти деньги потратить, и пошли выполнять план.
Президент России Владимир Путин (слева) и премьер-министр России Дмитрий Медведев
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ / купить фото
Несмотря на то что упрощение плана до понятной схемы — довольно непростая задача, она выполнима. В соцсфере нацпроекты сводятся (в грубом упрощении) к поддержке деньгами позитивных демографических перемен и переходу к «социальному контракту» как главному способу ликвидации бедности. В образовании — к цифровой школе и подчинению основной массы среднего качества вузов сети элитных университетов. В здравоохранении — к массовой переаттестации врачей и тиражированию московского опыта 2014–2018 годов в крупных городах («инфарктные» и «инсультные» сети) плюс крупные расходы на онкологию. В повышении производительности труда — к принудительной перестройке управления на средних предприятиях госсектора на основе опыта «Росатома», Минэкономики и Минпромторга. В экологии — к принудительному инвестированию в новые чистые технологии под угрозой штрафов и к госинвестициям в очистку крупных рек. В жилом строительстве — ну, тут проблемы, но надеемся на то, что дешевая ипотека все решит. В инфраструктуре — строим железные и автодороги. Ничего неожиданного, все, что давно откладывалось.
Вопрос, однако, не в этом. Предположим, что за всем этим стоит некая идеология: «мы хотим, чтобы сегодняшнее общество изменилось и стало другим» — каким? Идеологическая цель, объявленная на 2024 год, в нацпроектах отсутствует, она заменяется простым соображением — «люди будут жить лучше», и в этом смысле кампания нацпроектов уникальна. И в этом ее слабое место: почти любая идея, овладевшая настроениями, немедля оттесняет идею «лучше жить» на второй план. Пункты «майского указа», провозглашающие приоритет финансирования нацпроектов, вряд ли помогут: остается лишь надеяться, что новая идея не появится.
Но она, безусловно, может появиться.