Участники Х Грушинской социологической конференции искали «механизм», который делает россиян счастливыми. «Огонек» сопровождал их в поисках.
Наши люди выныривают из омута проблем с улыбкой — может, это и есть счастье?
Фото: Reuters
Наши люди выныривают из омута проблем с улыбкой — может, это и есть счастье?
Фото: Reuters
Есть, впрочем, хороший способ получить прилив сил: посмотреть на рейтинги счастья и удовлетворенности жизнью, составленные разными социологическими компаниями в 2020 году. Из них мы с вами можем узнать, что все, по крайней мере, не так уж плохо. Скажем, согласно всемирному исследованию Гэллапа World Happiness Report, уровень счастья в России в 2017–2019 годах даже подрос по сравнению с 2008–2012 годами. Конечно, мы далеки от первой десятки счастливчиков, где традиционно пребывают довольные Финляндия, Дания и Швейцария, но занимаем приличное 73-е место из 153 возможных с оценкой 5,5 пункта по «уровню счастья» на 10-балльной шкале (скажем, Турция, Китай и Индия — ниже нас). Данные ВЦИОМа тоже обнадеживают: 81 процент россиян чувствуют себя в той или иной мере счастливыми, а консолидированный индекс счастья в 2020 году у нас где-то на треть выше, чем был, например, 10 лет назад. Феномен светлого взгляда на жизнь, господствующего в России вопреки обстоятельствам, является постоянной заботой социологов: вот и на юбилейной, X Грушинской социологической конференции одна из самых представительных и масштабных секций была посвящена «Счастью и субъективному благополучию в России». А главный вопрос секции озвучила директор проектов ФОМа Людмила Преснякова: что все-таки «запускает» механизм благополучия в стране? Что, если не деньги, экономический рост и успех?
— Как по мне, счастье — это вообще мистическая категория,— пояснила Анна Андреенкова, замдиректора Института сравнительных социальных исследований (ЦЕССИ).— Его часто ассоциируют с общественным прогрессом: вот, выше уровень счастья — лучше развито общество. Но если мы посмотрим на тот же рейтинг Гэллапа внимательнее, то столкнемся со множественными парадоксами на постсоветском пространстве: почему, например, узбеки чувствуют себя счастливее грузин? Руководствуясь только соображениями здравого смысла, мы вообще очень мало что сможем понять в этом рейтинге. По-видимому, нашу оптику надо усложнять поправкой на «национальный характер», а также культурные особенности восприятия и, что еще существеннее, декларирования счастья жителями той или иной страны.
Зарубежные эксперты все чаще думают, что счастье вовсе перестает работать как надежный показатель чего бы то ни было: скажем, традиционно высокое счастье скандинавских стран ничего не прибавляет к пониманию реально существующих у них проблем. И кажется, что эра глобализации, мировых рейтингов и общих стандартов закончилась даже в социологии. Теперь, чтобы что-то понять в такой универсальной категории, как счастье, приходится понимать не про счастье вообще, а про счастье для себя — конкретной страны, территории или человека.
— Исследования нашей лаборатории показывают, что в России счастье как раз очень сильно коррелирует с «национальным фактором», по крайней мере с чувством гордости за свою страну,— рассказывает Эмиль Камалов, сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований НИУ ВШЭ.— Рост уровня счастья в 1999–2008 годах в стране еще как-то можно объяснить экономическим благополучием, но с 2008 года в экономике — стагнация. Зато счастье продолжало расти уверенно вплоть до 2017 года, когда вышло на некое плато. Почему? Если проанализировать прочие индикаторы, мы обнаружим, что в это время так же уверенно росло только чувство гордости за державу.
Однако, как заметил социолог, и у этого ресурса «улучшения общественных настроений» есть границы применения. Эффект возрастающей национальной гордости гораздо лучше поднимает настроение бедным странам, чем богатым, и, возможно, является просто одним из видов морально-психологической компенсации: да, денег нет, зато какая мощь… Компенсация, однако, не может длиться вечно.
Завистливый глаз
В социологии хорошо известна такая вещь, как парадокс Истерлина, названный в честь наблюдательного американского демографа, обнаружившего, что послевоенный экономический рост в его стране очень слабо коррелировал с уровнем счастья: проще говоря, деньги были, а счастья нет. В случае с Россией кажется, будто парадокс Истерлина работает наоборот: денег все меньше, а счастье имеется.
— Господство экономических подходов к объяснению счастья вообще сомнительно,— поделился своими мыслями Дмитрий Леонтьев, заведующий Международной лабораторией позитивной психологии личности и мотивации НИУ ВШЭ.— Скажем, еще в 2004 году параллельные исследования социопсихологов показали, что среди факторов, влияющих на субъективное благополучие, внешние условия (включая состояние экономики, окружения и проч.) занимают очень скромное место, только на 10–12 процентов определяя то, как человек себя чувствует. Еще 50 процентов нашего счастья зависит от такого фактора, как «общий склад личности» (не просто генетика, но и система установок), а 40 процентов — от предметной деятельности (то есть отношений, действий, целей, которые мы выбираем).
Группе Леонтьева удалось провести пилотное исследование в Томской области по гранту Минобрнауки, изучив «компоненты счастья» у жителей четырех разных районов. Итогом изысканий стала уверенность, что благополучие в первую очередь зависит от «личностного потенциала» человека, то есть от умения и желания самому ковать свою судьбу. Частным проявлением наличия такого потенциала является элементарная «осмысленность повседневных занятий» (видимо, поэтому просмотр телевизора снижает шансы личности на счастье).
Социологи ФОМа более осторожны в оценке роли денег, но тоже признаются, что «доход имеет значение, однако не определяющее». Наименее значим фактор денег для высокодоходных слоев населения: их настроение определяется уже совсем другими привходящими. Интересно, что четыре ключевых слова-ассоциации россиян с деньгами, согласно исследованию ФОМа, таковы: труд, удовольствие, польза и уверенность, что позволяет предположить за россиянами установку на получение все же трудовых доходов, а не богатства с небес.
— Когда наши респонденты говорят о причинах своего благополучия или неблагополучия, они часто ссылаются на деньги,— рассказывает Людмила Преснякова, директор проектов ФОМа.— Однако в действительности индекс личного благополучия зависит не только от них, но и от самостоятельности человека в принятии решений (чем выше самостоятельность — присутствует так называемый внутренний локус контроля,— тем выше индекс личного благополучия).
При расчетах индекса благополучия социологи пользуются сразу несколькими показателями: уровнем счастья и удовлетворенности жизнью, оценкой респондентами своей жизни по 10-балльной шкале от «худшей из всех возможных» до «лучшей из всех возможных». При этом вклад каждого из показателей в разные годы различен. Скажем, с октября 2018 года удовлетворенность жизнью в России практически не растет, а счастье стабильно присутствует, однако индекс продолжает выдавать средние показатели на уровне 5,9 балла.
— Еще один фактор, который сильно коррелирует с благополучием,— это сравнение своей жизни с другими,— отметила Наталья Гашенина, ведущий специалист группы «Финансовое поведение» ФОМа.— Если представитель самых бедных слоев населения полагает, что живет лучше условного соседа, то индекс его личного благополучия вырастает с 3,3 до 4,8 пункта — почти в полтора раза.
Поэтому по уровню счастья «незавидующие бедные» оказываются идентичны «завидующим малообеспеченным», хотя доходы у них принципиально различны: первым не хватает денег на еду, вторым — на покупку бытовой техники.
У более богатых слоев населения (в том числе у так называемого среднего класса) благополучие сильно коррелирует с оптимизмом. А в случае с самыми обеспеченными на счастье влияет уже не просто оптимизм, а уверенность в завтрашнем дне: как только последняя пропадает, индекс благополучия у них устремляется вниз.
Возраст переключения
Раз уж сравнение себя с другими так сказывается на счастье, логично предположить, что в масштабах страны уровень благополучия сильно зависит от уровня неравенства. Лаборатория сравнительных социальных исследований (ЛССИ) НИУ ВШЭ в 2020 году как раз завершила пилотное исследование в 38 регионах России, в ходе которого спросила местных жителей об их субъективном благополучии и оценке неравенства в регионе, а также проанализировала масштабы трат консолидированных региональных бюджетов на «социальный блок» (собственно льготы и дотации отдельным слоям населения, призванные компенсировать неравенство доходов, а также расходы на здравоохранение и образование).
— Мы подтвердили, что меньшее неравенство в 99 процентах случаев ведет к улучшению субъективного благополучия,— делится результатами работы Кирилл Чмель, научный сотрудник ЛССИ НИУ ВШЭ.— А вот рост социальных расходов (за исключением образования и здравоохранения) в субъекте РФ приводит к такому же положительному эффекту только с 33-процентной вероятностью: возможно, это говорит о качестве нашей социальной политики. Наконец, мы обнаружили еще один необычный эффект: если рост затрат на здравоохранение в 93 процентах случаев коррелирует со снижением оценки регионального уровня неравенства, то рост затрат на образование в 95 процентах случаев вызывает обратный эффект. Очевидно, что инвестиции в образование не воспринимаются как что-то, снижающее уровень неравенства.
И здесь тоже хочется сказать: возможно, это говорит что-то о качестве наших инвестиций в образование и особенностях приема в вузы (с сокращением бюджетных мест). Отдельного удивления, впрочем, заслуживает тот факт, что в целом уровень неравенства в России высок: коэффициент Джини, определяющий уровень концентрации доходов в стране, у нас выше, чем в той же Украине, однако счастье в общероссийском масштабе от этого не страдает (оно значительно выше, чем на Украине). Почему? Некоторые эксперты полагают, что нас опять спасают большие расстояния и малая связанность субъектов РФ между собой: отдельные бедные отдельных богатых никогда не увидят и в своей референтной группе могут чувствовать себя вполне уверенно («среди соседей богатых нет»).
Наконец, на фоне всех этих сложных слагаемых счастья: национальной гордости, личностного потенциала, искусства не завидовать и быть оптимистом — есть один несомненный показатель, работающий в России на протяжении поколений,— это возраст.
— Честно говоря, отметка в 45–46 лет пугает: в России она становится универсальным «переключателем» между счастьем и меньшим счастьем,— признается Людмила Преснякова.
— При этом для разных стран зависимость уровня счастья от возраста респондента может выглядеть по-разному,— пояснил Николай Головин, профессор кафедры теории и истории социологии СПбГУ.— В Норвегии люди счастливы независимо от возраста, во Франции наблюдается парабола (самые молодые и самые пожилые счастливы больше), а вот в России — линейный негативный тренд удовлетворенности жизнью.
Можно сказать, что у нас каждое последующее поколение переживает «эффект обманутых ожиданий»: копит уверенность в себе, надеется на лучшее для державы, кует свою судьбу, а в итоге — чувствует себя не очень-то благополучно. И раз так, общий высокий уровень счастья страны обеспечивается просто короткой социальной памятью (опыт отцов и дедов не учтен и не страшит). Почему так происходит? Вряд ли проблему этого удивительного «механизма благополучия» получится до конца объяснить, оставаясь только в рамках социологии. Тут понадобится какой-то уж очень системный взгляд.
А над своими, достойными всякого уважения, попытками разобраться со счастьем в России социологи и сами умеют смеяться. Анна Кулешова, руководитель департамента издательских программ ВЦИОМа, свою секцию Грушинской конференции начала с анекдота: «Говорят человеку: "Вот, смотри, экспертный опрос показал, что гораздо лучше, счастливее люди стали жить, доходы выросли…" Тот удивляется: "Да я не знаю, вокруг как ни посмотришь — все наоборот: и беднее, и хуже. Люди говорят, что ничего у них не улучшилось". А ему в ответ: "Что ты этих людей слушаешь, они же не эксперты!"». Какой тут может быть вывод? По-видимому, один: в любых размышлениях о счастье важнее всего — выбрать свою референтную группу.