«На меня донос был, я уверен на 100 процентов»

Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) вчера признал, что ученый Валентин Данилов, отсидевший почти 10 лет за госизмену, был лишен в России права на справедливый суд. Господин Данилов рассказал корреспонденту “Ъ” Марии Литвиновой, чувствует ли он себя теперь реабилитированным, и считает ли отбытый срок потерянным временем.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Какие вы сейчас эмоции испытываете от решения Европейского суда?

— Сильные эмоции я испытывал в 2003 году, 30 декабря, когда перед самым Новым годом присяжные вынесли оправдательный вердикт. Вот это были эмоции. А сейчас прошло 16 лет, и тут как в песне Вертинского: «Я вас слишком долго желала, я к вам никогда не приду».

— Чувствуете себя реабилитированным?

— Репутационных издержек у меня было мало. Мне достаточно было мнения моих коллег, ученых, которые меня поддерживали.

Конечно, я был поражен в правах, мне иногда тыкали, что с юридической точки зрения я являюсь преступником, так как есть приговор суда.

Теперь, конечно, статус поменялся: есть судебное решение, которое признает ничтожным обвинительный приговор.

Вообще, судимость моя погасла 14 ноября нынешнего года, и после УДО прошло восемь лет. Теперь я восстановлен в гражданских правах, могу даже избираться в органы власти.

— В двух словах: в чем вас тогда обвиняли?

— Если совсем коротко, я обвинялся в том, что выдал секретные сведения о несекретных установках.

— Как думаете, почему именно вами заинтересовалась ФСБ?

— Большинство таких дел заводится на основании доносов. На меня донос был, я уверен на 100 процентов.

— Вы знаете, кто мог на вас донести?

— Меня это не интересует. У меня нет синдрома графа Монте-Кристо (герой романа Дюма, осужденный по ложному обвинению, посвящает свою жизнь мести обидчикам.— “Ъ”). Не хочу тратить на это время, я хочу тратить жизнь на благородные цели.

— Продолжаете заниматься научной работой?

— Я даю интервью, участвую в научно-практических конференциях. Но не космических. У нас сейчас с космосом, с космическими исследованиями ситуация кризисная, плачевная. О чем, кстати, на днях, выступая в Госдуме, заявил президент РАН Александр Сергеев. Возможно, когда отрасль будет выходить из кризиса, мои идеи будут востребованными.

А сейчас я занимаюсь теплоэнергетикой, экологией Красноярска, Новосибирска.

— Уголовная статья наложила отпечаток на возможность заниматься научной деятельностью?

— Были, конечно, ограничения на работу в госорганизациях. Но через год после освобождения мой друг, депутат Валерий Зубов, с которым мы вместе работали в университете, предложил на общественных началах стать его помощником в Госдуме. И я в этом статусе помощника депутата мог посещать и Госдуму, и любые учреждения. Сейчас я являюсь членом экспертного совета по энергетике в Госдуме.

— Сколько провели времени в заключении?

— В общей сложности почти 10 лет: 19 месяцев в СИЗО и 8 лет в колонии строгого режима.

— Где вы отбывали срок?

— ИК №16, Красноярский край, поселок Громадск. Это недалеко от станции Уяр. А последний год — в 17-й колонии в Красноярске. Это самая ужасная колония.

Там рядом находятся ЕПКТ и три колонии — 17-я, 27-я и 31-я, и они расположены в двух километрах от Красноярского алюминиевого завода, на подветренной стороне. Все эти вредные выбросы — фторсодержащие, бензапирен — накрывают эти колонии. Не только зэков, но и сотрудников.

У меня мечта, чтобы колонии оттуда перенесли. Это сделать быстрее и дешевле, чем завод перейдет на новые технологии.

— Как ваша семья пережила разлуку в 10 лет?

— Очень тяжело. Удивительно, что сегодня все поздравляют только меня, а мою супругу Тамару Ивановну поздравил только один товарищ. Я все это время больше за них переживал, чем за себя. Им пришлось перенести довольно много. На строгом режиме положены длительные свидания по трое суток. Супруга приезжала, дочка и даже внучка. Однажды была сцена душераздирающая, когда пятилетняя внучка приехала на свидание и не хотела уезжать, плакали все надзиратели, инспекторы.

— А вы сам тяжело переносили заключение?

— Все сидят по-разному. Мне было легко, потому что у меня была очень большая общественная поддержка. Мне оформили подписку на очень много изданий: журналы, газеты. Когда у вас есть хорошая поддержка снаружи, сидеть легко. Причем я много работал.

Конечно, я мог бы принести больше пользы в колонии, преподавая в вечерней школе. Я был завкафедрой в университете, я бы неплохо преподавал физику, химию, математику, английский. Но мне такой возможности не дали, так как закон об образовании запрещает осужденным по особо тяжкой статье заниматься педагогической деятельностью.

— Индивидуально кого-то из осужденных не обучали?

— У меня был подопечный. В 20 лет он получил 15-летний срок и под моим руководством окончил с отличием в тюрьме вечернюю школу и заочно вуз.

— Эти 10 лет жизни потеряны для вас?

— Когда говорят «жизнь поломана, вычеркнута», мне просто смешно. Это и есть моя жизнь. Когда меня допекают, я говорю: у нас два миллиона реабилитированных. У нас академик Лихачев сидел, Королев, великий человек. У нас сама по себе судимость не есть угроза репутации, да и в Конституции записано, что мы народ, объединенный общей судьбой.

Я не считаю эти 10 лет потерянным временем. Все эти годы я изучал юриспруденцию и могу не просто проконсультировать, но и есть предложения, как проводить судебную реформу, совершенствовать законодательство. Стал пенитенциарным юристом, как говорят юристы, имеющие дипломы. У меня есть публикации в юридическом журнале.

В частности, предложил формулу, как пересчитывать сроки, если меняется законодательство, каждый адвокат, судья и осужденный теперь может так сделать.

Так что тоже внес вклад в юриспруденцию в соавторстве с профессиональным юристом.

Я уже устал повторять, что нет такого понятия, как «суд». Вот, говорят: «Такой-то суд принял решение». В советское время суды принимали решения, а сейчас — судьи, и у судьи есть имя. Не Басманные и Мосгорсуды судят людей, их судят судьи. Судит федеральный судья, который довольно статусный человек, у которого есть имя. Я хочу, чтобы люди в России это поняли.

— Для судьи чувствительно, когда озвучивают его фамилию?

— Если вы откроете ст. 17 УПК, то вы увидите, что судья должен руководствоваться в своих решениях не только законом, но и совестью. А совесть — это личное, внутренний нравственный закон. Поэтому имя судьи очень важно. Это репутация. Его решение связано и должно быть связано с его именем.

— Вы не хотели уехать из России?

— Я живу в Новосибирске. В России интересно жить, какую страну можно с ней сравнить? У России шикарные перспективы, фантастические. И народ красивый, хороший.