Общество мертвых приветов

Гуманизация уголовного права в России привела к тому, что наказания за большинство преступлений были значительно смягчены, зато возвращена смертная казнь. Однако применять ее решено было только за два вида преступлений — экономические и против нравственности. Возраст согласия при этом подняли до 21 года. По совокупности последних двух обстоятельств Сергей Петрович Фролов оказался приговорен к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение неизвестно когда, жить ему осталось неизвестно сколько, все это время он должен находиться в Комбинате-СК — комфортабельной гостинице с охраной, бесплатной едой, вайфаем и интернетом. Так начинается новый роман прозаика, поэта, драматурга, лауреата «Золотой маски» Дмитрия Данилова «Саша, привет!», вошедший в длинный список «Большой книги». По мнению Михаила Пророкова, это одна из наиболее интересных книг лонг-листа.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Главного героя романа «Саша, привет!» зовут Сережа. Уже тут можно догадаться, что героев в романе как минимум два и второго должны звать Сашей. Так и есть, только Саша весь роман молчит. А если бы заговорил, то романа бы не было — ведь Сашей зовут пулемет, который должен убить Сережу.

Недавно вышедший под книжной обложкой роман Дмитрия Данилова был впервые опубликован в конце прошлого года в журнале «Новый мир». Роман не слишком велик (около 250 страниц), написан в драматургической форме (диалоги, описания в настоящем времени) и сразу привлек внимание критиков. Половина называла его антиутопией, другая половина, конечно, с этим не соглашалась. Видимо, дело в том, что сюжет «Саши...» напоминает и «Приглашение на казнь» Набокова, и «Процесс» Кафки — и при этом общественная ситуация волнует Данилова не больше, чем его знаменитых предшественников. То есть практически не волнует. Гуманизация, цифровизация, феминизм и борьба за честные выборы проходят тенями где-то на заднем плане, и хотя первые две вроде бы ответственны за то, что благонадежный университетский преподаватель литературы оказывается обречен разделить судьбу Цинцинната и Йозефа К., никаких им приветов ни от автора, ни от героя в романе нет. Положение дел, при котором человек вынужден ежедневно проходить по коридору, где к потолку подвешен пулемет, который каждый раз — случайный выбор компьютера — способен выстрелить (или не выстрелить), точно так же можно было бы описать с помощью слов «тоталитаризм» и «кирпич на краю крыши» — суть вещей от этого бы не изменилась.

Однако слова типа «отчуждение», «изоляция», «отверженность» ничуть не лучше характеризуют происходящее в «Саше...». Система препровождения провинившихся на тот свет изображена Даниловым и впрямь максимально гуманизированной — дружелюбные охранники, психологи с волонтерами, лама с раввином, мулла с православным священником. Все они тактичны, заботливы, ненавязчивы, никто не учит приговоренного к смерти жить, ни во что не вовлекает — в общем, полная противоположность предсмертным мытарствам Цинцинната. Следуя в каком-то смысле заветам Бродского, Данилов показывает трагедию смерти не через героя — тот-то как раз ведет себя вполне обыкновенно, не мужествуя чрезмерно, но и не малодушествуя совсем уж отчаянно, а через хор, поистине героически пытающийся обеспечить Сереже возможность поприветствовать Сашу в комфорте и душевном равновесии. Выпадают из этого хора разве что мать с женой да студенты, желающие, чтобы вместо лекций по истории советской литературы с ними делились впечатлениями от пребывания в Комбинате.

Но общение с родными постепенно сходит на нет, лекции тоже заканчиваются (причем завкафедрой, предлагая «сделать какой-то перерыв» в преподавании, даже зарплату Сереже пытается сохранить — тот сам от нее отказывается). Один за другим прекращаются визиты ламы, муллы и раввина, рвутся соцсети, вначале нерестившиеся лайками и бурлившие разнозаряженными комментариями. И постепенно истоньшается, угасает, дробится социум, остаются только отдельные люди — жена (да и то лишь в памяти — уже год как без звонков и СМС), батюшка (тоже молча — «бывает, что самое большее, что мы можем сделать для человека, это просто с ним побыть»), почему-то один из трех неразличимых охранников — вроде бы они с героем о чем-то беседуют, но мы их уже не слышим. Саша заговорит в один из слившихся в сплошной поток дней — но, кажется, Сереже будет не до него.

В конце «Приглашения на казнь» дематериализуется плаха вместе с площадью, на которой казнят. В конце другого романа Набокова — про человека, заигравшегося в шахматы,—оказывается, что «никакого Александра Ивановича не было». Следуя в той же логике, Дмитрий Данилов в конце своего романа показывает, что никакого социума, в общем, и нет. Ну или он может порождаться взыскующим его человеком, как сырость порождает плесень, а посты в соцсетях — пир духа в комментах.

При желании можно бы обвинить автора «Саши...» в одном из тяжких литературных грехов — применении слишком сильных средств для достижения той цели, которую можно бы было достичь, используя ресурсы более скромные. Человек гораздо более одинок, чем ему кажется, в дни, когда все идет хорошо, и гораздо менее одинок, чем он думает, когда случается что-то очень плохое,— об этом написано уже хоть в «Кошкином доме», причем без упоминания пенитенциарной системы и даже людей. Но говорить о слишком сильных средствах тоже неверно в ситуации, когда наиболее сильное впечатление в тексте производит не суд неправедный (он вообще не показан, судит машина), не Саша, не mind control (такая сцена в романе тоже есть), а вот эта поголовная благожелательность окружающих, это общее «если бы я мог чем-то помочь». Доброта несуществующего социума к умирающему человеку. Одного нет, другого почти уже нет, а привет — есть.