«Столь же бойкие, сколь и бездарные юноши и девицы»

80 лет назад, летом 1944 года, произошло событие, поразившее советскую культурную элиту как гром среди ясного неба,— менее чем через три недели после объявления о начале очередного набора студентов в Литературный институт Союза советских писателей Организационное бюро (Оргбюро) ЦК ВКП(б) решило «признать нецелесообразным дальнейшее существование» этого вуза; причем никакие события на фронте или экономические проблемы в тылу к принятию этого решения отношения не имели.

«Надо дать возможность»

Можно ли любого человека научить быть писателем или поэтом? Во времена, когда были широко распространены не коучеры, а кучера, для подавляющего большинства литераторов отрицательный ответ был очевиден. А вот по вопросу, нужно или не нужно оттачивать способности талантливых людей, наблюдались значительные расхождения во взглядах.

Многие пишущие считали, что талант сам себе пробьет дорогу, а трудности, которые ему приходится преодолевать на пути к читателям и славе, лишь помогают расцвету его природных способностей. Другие же, в число которых входили, например, знаменитые А. М. Горький и В. Я. Брюсов, были уверены, что начинающим литераторам нужно помочь найти свой путь, наставлять их, ибо только шлифовка опытной рукой превращает алмаз в бриллиант.

В. Я. Брюсов еще в начале XX века возмущался отсутствием специализированных учебных заведений для писателей и поэтов, притом что «у нас есть школы и академии художеств, есть школы музыки (консерватории)».

А после революции от слов о необходимости помогать молодым талантам «овладевать техническими трудностями писательского искусства» поэт перешел к делу.

Он начал с поразительным упорством добиваться от Народного комиссариата просвещения (Наркомпрос, НКП) РСФСР разрешения на создание Высшего литературно-художественного института (ВЛХИ), формируя одно за другим подготавливающие создание вуза учреждения — литературные студии, курсы и школу поэтики.

А. М. Горький пошел другим путем. Он решил обсудить важность организации литературного вуза с тем, кто мог решить вопрос одним росчерком пера,— председателем Совета народных комиссаров (СНК, Совнарком) РСФСР В. И. Лениным, о чем писал:

«Я говорил, что… считаю совершенно необходимым организацию литвуза с кафедрами по языкознанию, иностранным языкам — Запада и Востока,— по фольклору, по истории всемирной литературы, отдельно — русской».

Но основатель Советского государства, как вспоминал А. М. Горький, счел постановку вопроса несвоевременной:

«Своих-то профессоров у нас нет по этой части, а буржуазные такую историю покажут...

Нет, сейчас нам этого не поднять. Годика три, пяток подождать надо».

Судя по всему, оба выдающихся литератора не до конца понимали то, насколько сильным оружием считали слово, в особенности печатное слово, большевики. Как и то, насколько придирчиво они будут подходить к отбору и подготовке тех, кто будет использовать на практике это мощное средство достижения политических целей. Хотя об этом достаточно четко и ясно говорилось в программном письме председателя Исполнительного комитета Коммунистического интернационала и Петроградского совета Г. Е. Зиновьева, зачитанном на открывшейся 14 декабря 1919 года в Петрограде Первой конференции пролетарских писателей. Один из высших руководителей правящей партии не возражал против обучения литераторов, но твердо указывал на то, кого нужно учить:

«Подающим надежды рабочим писателям надо дать возможность серьезно учиться, учиться и еще раз учиться».

Однако В. Я. Брюсов, несмотря ни на что, продолжал идти к цели.

«Из 300 человек было вычищено 206»

Тяжелейшая ситуация, складывавшаяся в стране в 1921 году, неожиданно дала В. Я. Брюсову шанс на успех. Голод и экономические трудности усиливались, и в отчете о проходившей в конце года конференции по художественно-профессиональному образованию, организованной Отделом художественного образования (Охобр) Главного управления профессионального образования (Главпрофобр) Наркомпроса, говорилось:

«Художественные школы Главпрофобра сокращаются из-за недостатка средств. Главпрофобром были просмотрены все школы и оставлены 232. Для художественно-профессиональных школ выделено очень мало пайков. Надо часть школ перевести на местные средства… Часть таких школ перейдет в аренду…

НКП отказался от поголовного социального обеспечения учащихся».

В сложившихся условиях выдвинутый в очередной раз план В. Я. Брюсова по организации ВЛХИ в Москве выглядел обреченным на скорый провал. А отказывать поэту, чье сотрудничество с новой властью очень высоко ценилось в Кремле, было неразумно. Особенно ввиду того, что часть уже существующих школ в Охобре решили отдать в аренду не столь лояльно относящимся к новой власти частным лицам. Так что разрешение на открытие ВЛХИ было дано, и 16 ноября 1921 года институт начал работу.

Время шло, а новый вуз не только не закрылся, но и приобрел большую популярность среди молодежи, причем отнюдь не пролетарской. И в высшем политическом органе РКП(б) — Политбюро ЦК решили пристальней присмотреться к новому институту. Поэтому 6 июля 1922 года члену Политбюро Л. Б. Каменеву было поручено «ознакомиться с Брюсовским институтом художественной культуры, выяснив способ его укомплектования и т. д.».

Итоги обследования не предвещали ВЛХИ ничего хорошего. Прием в институт проводился по-старорежимному, «по прошениям», а большинство студентов и преподавателей, мягко говоря, были социально чуждого советской власти происхождения. Ректору института В. Я. Брюсову, которого официально именовали тогда «главным украшением советской литературы», удалось отстоять преподавательский коллектив, но чистку состава студентов все-таки провели и затем повторяли еще не раз.

«В 1922 году,— сообщала "Правда",— из 300 человек было вычищено 206, в 1923 г. из 375 — 150, в 1924 г.— 223.

Сейчас рабочие и крестьяне составляют около 40 проц. состава слушателей.

Прием 1924 года дал 52 проц. коммунистов и комсомольцев».

Не прекращались и попытки закрыть ВЛХИ или, по крайней мере, преобразовать в техникум или курсы. Но пока был жив В. Я. Брюсов, эти поползновения удавалось отбить.

9 октября 1924 года его не стало, и вскоре возникло ощущение, что институт ненадолго переживет своего основателя. 22 марта 1925 года состоялся первый и последний выпуск ВЛХИ. А вслед за тем вокруг «первого и единственного в мире литературного института», как любил подчеркивать В. Я. Брюсов, развернулась нешуточная борьба.

Было объявлено, что ВЛХИ занимает слишком большой особняк на Поварской. И потому, ввиду крайнего дефицита площадей в Москве, институт нужно перевести в Ленинград. Против этого решения активнее всех возражали руководители образованной в январе 1925 года Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), доказывавшие, что лучшая часть студенчества ВЛХИ, включая поэта М. А. Светлова и ставшего вскоре очень популярным писателя Артема Веселого, «теснейшим образом связана с работой московских литературных организаций и органов печати».

Рапповцы настаивали, что есть немало других, куда менее нужных и важных в идеологической борьбе организаций, которые можно отправить на берега Невы. Но раз за разом «авторитетные инстанции» отклоняли все приводившиеся доводы. А вскоре стало очевидным, что руководство страны не устраивают преподаватели, программы и направленность обучения в ВЛХИ, и речь все-таки идет о его ликвидации. В июле 1925 года пресса подвела итог дискуссии:

«Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова, очевидно, обречен».

Но, как оказалось, в умах многих ответственных за литературу товарищей укоренилась мысль о том, что писателей и поэтов можно и нужно учить. Вот только следующее ее воплощение в жизнь приняло довольно странную форму.

«Заумники, т. д., и т. д.»

Литературный процесс в то время отличался широтой и многообразием. Газета «Вечерняя Москва» в 1924 году констатировала:

«Сколько в настоящее время поэтов насчитывается в России? Количество "профессиональных", т. е. систематических, печатающихся в выходящих изданиях, достигает не менее 2.000 человек. Количество печатающихся эпизодически по самому приблизительному подсчету — две c половиной-три тысячи. Что же касается выступающих устно со своими стихами, то благодаря статистике поэтических вечеров, их число можно определить минимум в 4.000 человек. Есть еще кадр — просто пишущий стихи. Но этот легион вообще не поддается учету.

И так — не менее 8.000 профессиональных поэтов и десятки тысяч дилетантов.

Десятки тысяч физически здоровых людей в психическом отношении больны стихописанием.

Ревизия материалов, имеющихся в так называемом Сопо ("Союз поэтов"), могла бы увеличить эти цифры минимум в 1,5 раза… Стихачество — народное бедствие».

Не меньше удивляло и число поэтических групп и группировок, о которых в той же публикации говорилось:

«В одной Москве — десятки всевозможных поэтических организаций. Объединяют они не менее 2.000 поэтов. На каждых двух-трех поэтов, приходится одна "школа" и около сотни манифестов. Потому что, если нельзя обратить на себя внимание стихами, так нельзя ли заковыристым названием школы?

Неоромантики, презантисты, экспрессионисты, ничевоки, центрофугисты, атчернетисты, имагоконструктивисты, люминисты, неоклассики, неоакмеисты, имажинисты, сюжетисты, беспредметники, парнасцы, неопарнасцы, посткубисты, эклектики, постфутуристы, конструктивисты, заумники, т. д., и т. д., и т. д.».

РАПП и ее крупнейшие подразделения — московская и ленинградская ассоциации (МАПП и ЛАПП), а позднее и Всесоюзное объединение Ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП) вели ожесточенную борьбу со всеми подобными литературными объединениями и группировками, объявленными рапповцами непролетарскими и идейно вредными. Причем воевали они с оппонентами не столько умением (если не считать умением постоянную поддержку некоторых высокопоставленных деятелей правящей партии), сколько числом, привлекая в свои ряды или используя в своих целях социально близких «стихачей» и иных сочинителей от станка и сохи. Благо для этого в распоряжении РАПП имелись собственные и поддерживающие их линию издания, повышенные гонорары и налаженная организационная структура.

При этом главной опорой РАПП по праву считались литературные кружки на фабриках и заводах, которые назывались злоязыкими оппонентами «рапповскими пунктами призыва ударников в литературу».

К 1930 году инакопишущие группы и группировки были разгромлены, а их члены — рассеяны. И руководители РАПП, несмотря на возникшую между ними борьбу за первенство, задумались о превращении своей организации в руководящую и направляющую силу всего литературного процесса страны. В числе запланированных мероприятий было и создание литературного университета, который предполагалось использовать для подготовки «младших командиров массового литературного движения» — руководителей литкружков на производствах.

В 1931 году Рабочий литературный университет (РЛУ) в Ленинграде начал свою работу. Правда, как потом выяснилось, в этом вузе преподавались в основном общеобразовательные дисциплины, чтобы подтянуть знания студентов хотя бы до уровня выпускников средней школы. Однако просуществовал РЛУ в первоначальном виде очень недолго отнюдь не из-за несоответствия названия и функций.

В системе управления, создававшейся победившим в борьбе за всю полноту власти в стране И. В. Сталиным, активная и привыкшая к самостоятельности организация, контролирующая производство и применение важнейшего, как продолжали считать в Кремле, вида идеологического оружия, стала лишним звеном.

Тем более что некоторые лидеры РАПП были тесно связаны с политическими оппонентами вождя.

И 23 апреля 1932 года Политбюро утвердило постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», в окончательном варианте которого говорилось:

«В настоящее время, когда успели уже вырасти кадры пролетарской литературы и искусства, выдвинулись новые писатели и художники с заводов, фабрик, колхозов, рамки существующих пролетарских литературно-художественных организаций (ВОАПП, РАПП, РАМП и др.) становятся уже узкими и тормозят серьезный размах художественного творчества».

И предписывалось:

«1) ликвидировать ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП);

2) объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем;

3) провести аналогичное изменение по линии других видов искусства…».

При этом и руководители созданного вскоре Организационного комитета Союза советских писателей, и И. В. Сталин не забыли о литературном вузе. Однако имели о нем очень разные представления.

«Сделать его центральной школой актива»

И. В. Сталин, судя по всему, хотел использовать литературный вуз для выращивания абсолютно преданных власти писательских кадров, готовых выполнить любое задание партии и правительства. Точно так же, как удалось вырастить из выходцев из социально близких слоев красных инженеров и управленцев для отраслей промышленности. А потому еще в марте 1932 года, во время подготовки антирапповского постановления писал А. М. Горькому:

«Как думаете — не следует ли организовать литературный вуз Вашего имени при клубе литераторов или около него?».

А от Оргкомитета Союза советских писателей (ССП) потребовали обращать особое внимание на работу с писательской молодежью из рабочих и крестьян, всемерно поддерживать и обучать ее.

К чему приведет массированная подготовка красных поэтов, писателей, драматургов и критиков, в тот момент объяснять никому не требовалось. У всех перед глазами были результаты только что закончившейся чистки советского аппарата (см. «Плесень старого чиновничества покрыла наши учреждения»), после которой прежние управленцы и специалисты зачастую оказывались в самом плачевном положении — без работы и средств к существованию.

Чаша сия вряд ли бы миновала и многих членов Оргкомитета ССП, так что они очень скоро начали действовать.

В Ленинграде в ходе проведения ревизии всего наследства ЛАПП обратили пристальное внимание на РЛУ, о чем «Литературная газета» 5 июля 1932 года писала:

«Президиум оргкомитета ленинградского союза советских писателей принял решение об организации в Ленинграде рабочего литературного университета. Новый рабочий университет предполагается организовать на базе университета б. ЛАПП…

РЛУ, по мнению писателей, должен находиться в ведении облпрофсовета. Союз советских писателей будет принимать самое деятельное участие в идейно-методическом руководстве университетом».

То есть отвечать за все должны были профсоюзы, а ССП только определять направление учебы. Причем об этом направлении говорилось очень обще:

«Университет должен стать центром повышенной литературной учебы для растущих кадров рабочих-писателей».

Однако из следующих сообщений о РЛУ следовало, что его главная цель со времен ЛАПП не изменилась, хотя и подавалась как новшество:

«Оргкомитет… решил реорганизовать университет на совершенно новой основе и сделать его центральной школой актива литературных кружков».

По сути, РЛУ должен был стать сообществом литкружков, которыми руководили бы признанные писатели. При этом много говорилось о том, что это вторая, после литкружков на производстве, ступень обучения пролетарских литераторов. Но было очевидно, что никто и никакой ответственности перед ЦК ВКП(б) за качество этой учебы и тем более за ее результаты нести не собирается.

Не изменил своей позиции и И. В. Сталин. В начале сентября 1932 года среди публикаций о ходе подготовки к 40-летию творческой деятельности А. М. Горького обращало на себя внимание следующее сообщение:

«В Москве будет организован литературный институт (высшее учебное заведение) им. М. Горького, рассчитанный на 100–200 человек.

Этот институт должен стать всесоюзным центром совершенствования пролетарских писателей, зарекомендовавших себя талантливыми произведениями. При институте намечено организовать библиотеку, которая явится одной из лучших в мире. В этой библиотеке будут сосредоточены все материалы, относящиеся к вопросам литературы и искусства. Вначале для литературного института им. Горького будет предоставлено временное помещение. В 1933 году будет приступлено к постройке специального здания института».

Чуть более подробно будущий вуз описывался в утвержденном Политбюро 16 сентября 1932 года постановлении «О мероприятиях в ознаменование 40-летия литературной деятельности Максима Горького»:

«…2. Литературный институт им. Максима Горького организуется:

а) как литературный учебный центр, дающий возможность писателям, творчески себя проявившим, и в первую очередь писателям из среды рабочих и крестьян, повысить свою квалификацию, получить всестороннее развитие и критически усвоить наследие литературного прошлого;

б) как лаборатория для изучения художественной литературы народов Союза ССР.

3. В учебной работе вновь организуемого института применяется метод обучения, учитывающий особенности каждого работающего в институте писателя, его творческие навыки и приемы…».

Казалось бы, вопрос решен окончательно и бесповоротно. Но так только казалось.

«Характеризующие творческое лицо»

Рассмотрение вопроса о создании литературного института началось только в январе 1933 года на заседании межведомственной Комиссии по рассмотрению Положения о Литературном институте имени Максима Горького. Как и обычно, дело, переданное в ведение такого органа, тормозилось из-за того, что все причастные организации пытались избежать принятия на себя ответственности и затрат. Так что и полгода спустя никакого решения не было принято.

Оргкомитет ССП просто не мог не воспользоваться создавшейся ситуацией. Хитроумная схема обучения пролетарских писателей в ленинградском РЛУ не вызывала явной критики свыше, так что ее решили воспроизвести и на союзном уровне. 10 июля 1933 года Президиум Оргкомитета ССП провел заседание о руководстве литмассовым движением, в решении которого «О работе с начинающим автором» говорилось:

«Учитывая опыт Ленинграда, считать необходимым организацию к осени вечернего рабочего литературного университета. Поручить массовому отделу Оргкомитета представить к 1 августа с. г. конкретный план, программу и смету рабочего университета с указанием преподавательского состава и примерного числа слушателей».

Обвинить Оргкомитет в нарушении постановления Политбюро ЦК никто не мог, потому что в следующем пункте решения было сказано:

«Поставить перед соответствующими органами вопрос о том, чтобы литературный вуз им. А. М. Горького мог начать функционировать не позже начала 1934 года».

Но никакого движения в деле организации такого института не происходило, и великий пролетарский писатель, как стали именовать А. М. Горького, выступая 7 сентября 1933 года на заседании Президиума Оргкомитета ССП, жаловался:

«Тут, как известно, предполагается организация литвуза, высшего литературного учебного заведения; но "улита едет, когда-то будет", но нам надо сейчас же ставить эту работу самым серьезным образом. Дележка опытом нашим с молодежью, которая сейчас создается на заводах, хотя бы в работе по истории заводов и в литкружках,— это чрезвычайно важно, глубоко важно, этим самым вы увеличиваете свои силы, не говоря о том, что, поучая, всегда учишься».

Получалось, что сам А. М. Горький, не надеясь на скорое открытие вуза своего имени, дает зеленый свет созданию всесоюзного литературного университета по типу ленинградского. И члены Оргкомитета ССП не уставали это повторять. Правда, заранее подготовленное объявление о приеме в новое учебное заведение опубликовали лишь 29 октября 1933 года, после того как А. М. Горький уехал из Москвы на отдых.

«Оргкомитет ССП СССР (так в тексте.— "История") с 25 октября с. г. объявляет прием слушателей в Вечерний рабочий литературный университет. В Вечернем университете организуются следующие творческие отделения:

а) отделение прозаиков,

б) поэтов,

в) сатириков,

г) драматургов,

д) критиков».

А в правилах приема указывалось:

«1. На все отделения у-та принимаются рабочие-авторы, литкружковцы, начинающие писатели, имеющие образование в объеме семилетки и проявившие себя творчески.

Обучение бесплатное без отрыва от производства.

2. Для поступления в у-т необходимо представить документы: заявление, характеристику партийных и общественных организаций (для литкружковцев характеристику от литкружка), справку об образовании, художественные произведения, характеризующие творческое лицо поступающего».

Месяц спустя пресса сообщала:

«Первый Вечерний рабочий литературный университет открывается 1-го декабря в Москве при Оргкомитете. Наплыв в университет громадный. 350 заявлений подано от рабочих-литкружковцев с просьбой зачислить их слушателями университета».

В первом наборе, как и в самом ВРЛУ, было немало странного. Все 130 принятых во всесоюзный вуз были москвичами, поскольку никакого общежития для иногородних у литвуза не существовало. Прием в университет с неполным средним образованием выглядел нелепо, но, как оказалось, в качестве полноценного университета его правительственные органы не признавали, и выдача вузовского диплома не предполагалась.

Реакция ЦК и самого И. В. Сталина на такую самодеятельность Оргкомитета ССП могла быть самой суровой и непредсказуемой.

«Вскрыли и резко осудили»

Существует несколько версий относительно того, как членам Оргкомитета ССП удалось избежать расправы за создание ВРЛУ. Согласно одной из них, большинство руководящих и близких к литературным кругам товарищей просто не могли себе представить, что кто-то решится таким образом обвести вокруг пальца самого А. М. Горького. По другой версии, члены Оргкомитета очень ловко распространяли версию о якобы согласии Горького на замену задуманного вуза его имени на ВРЛУ. Можно поверить и в то, что И. В. Сталин очень хотел отработать новый механизм управления творческими людьми и в то время, учитывая приближение кульминационного момента — Съезда советских писателей, решил закрыть глаза на эту проделку Оргкомитета. Ведь, как известно, «других писателей у нас для вас нет».

Как бы то ни было, ВРЛУ продолжил работу, а для А. М. Горького создали научный Литературный институт имени Горького, ныне Институт мировой литературы имени А. М. Горького Российской академии наук.

Некоторые итоги работы ВРЛУ, переименованного в 1936 году в Вечерний литературный институт при Союзе писателей СССР, подвели в том же году к трехлетию института. В сообщениях о праздновании этого события говорилось о том, что среди студентов есть настоящие таланты:

«В институте безусловно имеется молодежь, уверенно идущая в литературу.

Об этом можно судить хотя бы по выступлениям студентов, прочитавших свои произведения: Алигер, Симонова, Лебедева, Высоцкой, Васильева, Смирнова, Шевелева и Матусовского. Но было бы преждевременным утверждать, что все эти товарищи обрели уже свой "голос", свою тему».

С критикой и самокритикой выступили в печати и преподаватели института. Так, в публикации творческой кафедры указывалось:

«Одним из основных недостатков в творчестве студентов прежде всего надо признать недостаточное знакомство с жизнью. Нет больших тем, нет произведений, пронизанных большими идеями наших дней… Творчество большинства студентов находится еще на невысоком уровне».

А в не публиковавшихся тогда внутренних отчетах института частенько говорилось о «слабом знании русского языка» студентами.

Однако главной проблемой, упоминавшейся каждый раз, были отношения института с ССП. Маститые литераторы упорно не хотели делиться опытом со студентами, не желая создавать себе конкурентов.

«Литературный институт вырос и окреп,— говорилось в обращении преподавателей творческой кафедры.— Он заслуживает того, чтобы советские писатели уделили ему больше внимания…

Мы хотим, чтобы советские писатели знали о работе своего института и помогали ему».

В том же 1936 году в институте появились учебные планы, утвержденные Комитетом по высшей школе при СНК СССР, и теплилась надежда на признание его полноправным вузом. Но был момент, отравлявший жизнь и преподавателям, и студентам. Институт находился под постоянным и пристальным идеологическим контролем, особенно в том, что касалось точного выполнения установленных правил в партийно-политической работе, с чем у студентов коммунистов и комсомольцев наблюдались проблемы. Не упускали из виду контролирующие товарищи и содержание их произведений.

Это постоянное внимание сыграло свою роль в том, что в ходе начавшихся репрессий более пятидесяти студентов были арестованы. Не миновали репрессии и преподавателей. Характерной для того времени была история профессора Ю. Н. Добранова.

«Добранов,— рассказывалось в "Литературной газете",— консультировал студента Семенова, сочинившего поэму, проникнутую явно антисоветскими тенденциями. Консультант не только не возмутился этими тенденциями своего питомца, но вынес это "произведение" на обсуждение всего творческого семинара третьего курса. Участники семинара вскрыли и резко осудили антисоветское, контрреволюционное нутро поэмы, несмотря на прямое сопротивление их политически сомнительного "руководителя".

Негодование студентов против идейно-творческого "руководства" Добранова вынудило дирекцию института сделать необходимые организационные выводы».

В конце октября 1937 года Ю. Н. Добранов был уволен, 1 ноября — арестован, а 25 декабря — расстрелян.

Аресты заставили руководителей ССП наконец-то обратить внимание на Вечерний литературный институт. Проводились проверки, критиковались программы обучения, от руководителей института требовали немедленно определиться, чем они руководят — одним из небольших вузов или «институтом писательской доквалификации».

Однако после громких слов выдающихся литераторов и их обещаний помощи институту его положение практически не менялось. Он оставался не вполне признанным на государственном уровне ведомственным учебным заведением, дающим образование, как признавались его выпускники, на уровне провинциальных пединститутов. На фоне считавшегося тогда самым престижным гуманитарным вузом московского Института философии, литературы и истории (ИФЛИ) он смотрелся блекло и непрестижно.

Но вскоре начались разительные перемены.

«Наблюдение за работой института»

В 1938 году «Литературная газета» опубликовала обширную статью одного из лучших студентов Вечернего литературного института К. М. Симонова «Потемкинские деревни», в которой он талантливо, четко и достаточно зло описал ситуацию в институте. Зная досконально все происходящее, он резко критиковал отношение Союза писателей к институту:

«Отношение к литвузу со стороны союза писателей прежде всего характеризуется половинчатостью, возведенною в принцип. Если, с одной стороны, вуз должен давать и дает высшее литературное образование, то, с другой стороны, руководство союза намеренно тормозит включение вуза в государственные титульные списки, боясь какой-то мифической излишней академизации. Если, с одной стороны, союз в принципе считает нужным обеспечивать студентов стипендиями, то, с другой стороны, этими стипендиями обеспечивается ничтожное меньшинство (на всех первых трех курсах — 28 человек). Если, с одной стороны, союз на словах признает всесоюзное значение этого единственного в своем роде вуза, то, с другой стороны, пять лет мы безрезультатно бьемся над тем, чтобы было организовано общежитие для приезжающих с периферии.

Эта половинчатость, проявленная союзом по отношению к вузу и ставшая стилем работы самого вуза, привела его к тому ущербному состоянию, в котором он сейчас находится».

К. М. Симонов писал и о неверной организации приема в институт. Пишущие с периферии не могли попасть в вуз из-за отсутствия общежития, и в результате в число студентов попадали случайные люди:

«Наборы в вуз протекали зачастую безобразно, вуз засорялся и до сих пор засорен людьми, творческий уровень которых, вернее, отсутствие всякого творческого уровня, не давало и не дает им права иметь какое бы то ни было отношение к вузу… Многие талантливые люди, работающие на заводах и фабриках, даже и не подозревали о существовании вуза, и вместо них туда зачастую попадали столь же бойкие, сколь и бездарные юноши и девицы. Отсутствие организованного приема, отсутствие освещения его в прессе, полная безучастность к нему со стороны писателей — вот вторая, легко устранимая причина промахов, творческих слабостей института».

Будущего знаменитого писателя услышали не только в ССП, но и в Кремле. В особенности после того, как он выступил в ЦК ВЛКСМ. И мало-помалу начались подвижки в лучшую сторону. В вуз, переименованный в 1939 году в Литературный институт Союза советских писателей, прекратили принимать людей без среднего образования, и в числе его студентов появились литераторы из союзных республик. В Литинституте стали гораздо чаще появляться известные писатели.

Но самые разительные перемены произошли после начала Великой Отечественной войны.

Литинститут, в отличие от других московских вузов, находившихся в эвакуации, в 1942 году возобновил прием на учебу. А занятия в нем, как писал его директор Г. С. Федосеев, не прерывались ни на один день. ИФЛИ к тому времени уже прекратил свое существование, а Литинститут 1 июня 1942 года распоряжением СНК СССР наконец-то внесли в титульный список высших учебных заведений.

Правда, правила приема еще более ужесточили, и абитуриенты с ужасом писали в дневниках, что теперь для поступления в Литинститут от них кроме произведений требуются рекомендации известных писателей, а получить их очень и очень непросто. Литинститут стал недоступным, а значит, престижным. Попасть в него теперь стремились молодые представители советской элиты. А это означало, что идеологический контроль за литвузом будет усилен до предела.

Реальный контроль за Литинститутом решили установить и в ССП. В протоколе заседания его президиума от 14 апреля 1943 года говорилось:

«Признать, что со стороны президиума Союза советских писателей уделялось недостаточное внимание Литературному институту.

Считать необходимым, чтобы президиум Союза советских писателей взял на себя руководство жизнью и учебой Литературного института. Поручить от имени президиума тройке в составе тт. Маршака (председатель), Скосырева и Козловского наблюдение за работой института и разработку вопросов, связанных с жизнью института, для президиума Союза советских писателей».

Но изменения произошли не только в жизни Литературного института. К. И. Чуковский, как докладывали чекисты руководству страны, в частных разговорах так описывал перемены, произошедшие в ходе войны:

«...В литературе хотят навести порядок. В ЦК прямо признаются, что им ясно положение во всех областях жизни, кроме литературы. Нас, писателей, хотят заставить нести службу, как и всех остальных людей…

В журналах и издательствах царят пустота и мрак. Ни одна рукопись не может быть принята самостоятельно. Все идет на утверждение в ЦК, и поэтому редакции превратились в мертвые, чисто регистрационные инстанции.

Происходит страшнейшая централизация литературы, ее приспособление к задачам советской империи».

И потому появление в апреле 1943 года кружка для обсуждения путей развития литературы, который назывался «Необарокко» и в котором принимали участие студенты Литинститута, немедленно попало в поле зрения сотрудников Наркомата государственной безопасности (НКГБ). В октябре студент А. В. Белинков, дома у которого проходили собрания кружка, был исключен из комсомола, а в январе 1944 года арестован. Вслед за ним оказались за решеткой еще несколько молодых людей. А то, что они писали в качестве учебных заданий в Литинституте и для себя, изъяли и признали опасной антисоветчиной.

Судя по всему, С. Я. Маршак пытался как-то смягчить ситуацию и, пусть и запоздало, решил провести празднование 10-летия Литинститута. Это позволяло напомнить о достижениях вуза за эти годы, назвать его ставших знаменитыми выпускников. Но из НКГБ регулярно сообщали в ЦК о том, что студенты Литинститута политически неблагонадежны. В составленном позднее обобщающем докладе о настроениях в писательской среде говорилось:

«По полученным агентурным данным, чуждые советской идеологии произведения писателей Сельвинского, Асеева, Зощенко, Чуковского, Федина и Довженко нашли одобрение среди антисоветски настроенных студентов литературного института Союза писателей, которые превращают осужденные произведения в "шедевры" современной литературы, отвергают принципы социалистического реализма и пытаются разрабатывать "новые теории" развития литературы и искусства».

Однако внешне ничто не предвещало бури.

«Работает совершенно неудовлетворительно»

2 июня 1944 года Совнарком СССР разрешил ССП в числе прочих принадлежащих ему зданий отремонтировать помещения Литературного института. 8 июля был объявлен очередной набор студентов в этот вуз. А 26 июля 1944 года Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О Литературном институте Союза советских писателей СССР»:

«ЦК ВКП(б) устанавливает, что Литературный институт при Союзе советских писателей СССР не оправдывает своего назначения, не готовит кадры литераторов и не обеспечивает образования в объеме высшего учебного заведения. Подавляющее большинство оканчивающих институт не работает в области художественной литературы.

Практика подготовки писателей в специальном литературном институте не дала положительных результатов в силу порочности самой идеи искусственного выращивания писателей методами школьного обучения.

Президиум Союза писателей СССР, переложив важнейшее дело воспитания новых кадров писателей на Литературный институт, фактически самоустранился от работы с начинающими писателями».

Выводы в решении были соответствующими:

«1. Ввиду того, что опыт подготовки писателей в специальном литературном институте себя не оправдал, а одаренная молодежь в советских условиях имеет широкие возможности получить литературное образование в университетах и педагогических вузах, признать нецелесообразным дальнейшее существование Литературного института при Союзе советских писателей.

2. Поручить Комитету по делам высшей школы при СНК СССР (т. Кафтанову), Наркомпросу РСФСР (т. Потемкину) и Президиуму Союза советских писателей СССР (тт. Тихонову и Поликарпову) решить вопрос о размещении студентов Литературного института по вузам г. Москвы для завершения образования».

Для всех причастных такое решение было сравнимо с громом среди ясного летнего неба. Но оставалась надежда на то, что Оргбюро — отнюдь не последняя инстанция в ЦК, а все решает Политбюро, точнее лично И. В. Сталин.

А его принцип «других писателей у нас для вас нет» срабатывал уже не раз.

Сработал он и в этом случае. Хотя, вполне возможно, что вождь действовал, по обыкновению считая, что страх наказания иногда сильнее самого наказания. Политбюро не утвердило решение Оргбюро о Литинституте, отправив его на доработку. Несколько последующих месяцев вуз жил в напряженном ожидании. Лишь 30 декабря 1944 года Оргбюро утвердило новый вариант постановления:

«1. Отметить, что Литературный институт при Союзе советских писателей СССР работает совершенно неудовлетворительно. В институт нередко принимаются люди, не имеющие способностей к литературному творчеству. Учебная и политико-воспитательная работа в институте поставлена плохо. Отсутствуют программы и учебники по основным предметам. Литературный институт не дает полноценного образования в объеме высшего учебного заведения. В институте нет элементарной дисциплины, имели место случаи массовой неявки студентов на зачеты и экзамены, лекции посещаются слабо. Президиум Союза советских писателей в последние годы не занимался институтом, не вникал в его работу, безответственно относился к делу подготовки молодых литераторов.

2. Обязать Комитет по высшей школе при СНК СССР и Президиум Союза советских писателей принять серьезные меры к устранению отмеченных недостатков в деятельности Литературного института.

3. Обязать Комитет по делам высшей школы при СНК СССР и Президиум Союза советских писателей:

а) рассмотреть и утвердить учебный план Литературного института, исходя из того, что Литературный институт должен являться учебным заведением, дающим высшее литературно-филологическое образование;

б) утвердить руководителей кафедр и состав преподавателей Литературного института.

4. Считать обязательным, чтобы лица, поступающие в Литературный институт, имели законченное среднее образование.

Установить, что обязательным условием для зачисления в Литературный институт должно быть наличие печатной или рукописной работы у поступающего и положительное заключение о ней кафедры института.

5. Предусмотреть в учебном плане института творческую практику студентов в редакциях литературно-художественных журналов и в литературных отделах газет в течение одного месяца ежегодно».

К исполнению принятого решения приступили незамедлительно. Со студентами начали индивидуальную работу 15 писателей и поэтов. Провели и чистку в студенческих рядах. Как свидетельствуют данные Главархива Москвы, «больше 60 учащихся, не имеющих литературных данных, перевели в другие вузы».

От всех недостатков, правда, избавиться не удалось. В отчете заведующего кафедрой языкознания А. А. Реформатского за 1945/46 учебный год отмечалось:

«По инициативе учебной части и при моей консультации в ноябре был проведен фронтальный диктант на 1, 2, 3 курсах, который выявил вопиющую неграмотность большинства студентов».

Но в 1946 году отбор ужесточили, и из 600 абитуриентов было принято только 20 человек. В последующие годы Литинститут не раз менялся. В 1963 году, например, его решили сделать заочным. Неизменной оставалась только вера руководства страны в силу слова. Как и специфическое отношение к тем, кто может использовать на практике это мощное средство достижения политических целей.

Евгений Жирнов