Наталья Тахтамышева

Первые воспоминания о дедушках

Георгий Степанович и Павел Григорьевич — мои дедушки, которых я никогда не видела, но о которых много слышала. Я хорошо представляю себе, какими они были людьми, знаю, какими были их характеры и как складывались их жизни. Так совпало, что в их судьбах много переплетений. Они инженеры-путейцы. Оба окончили одно из лучших высших учебных заведений императорской России — Институт инженеров путей сообщения императора Александра I.

При советской власти служили в Наркомате путей сообщения. При Сталине были арестованы во время кампании против инженеров-вредителей  (Серия сфальсифицированных органами госбезопасности дел против инженеров началась по всей стране в конце 1920-х. По мнению историков, эта политическая кампания нужна были советской власти, чтобы отвлечь недовольное население от индустриальной гонки и списать неудачи СССР в промышленности на деятельность внутренних и внешних врагов)  . Оба обвинялись в том, что руководили контрреволюционными вредительскими организациями на транспорте, по делам, полностью сфабрикованным чекистами. Оба расстреляны по приговору ОГПУ. С разницей в один год.

Георгий Тахтамышев — мой родной дедушка по папиной линии. Павел Таллако — дедушка не родной, он мамин отчим. Павла Григорьевича я никогда не называла дедушкой,— это было бы слишком фамильярно,— но я считаю его своим третьим дедушкой.

В нашей семье родители редко говорили о трагических событиях, связанных со сталинскими репрессиями. Думаю, они обсудили их еще до моего рождения. Может быть, у родителей были какие-то опасения — все-таки времена были еще советские. Но они не скрывали того, что дедушки были репрессированы. Я с детства знала об этом. В период «оттепели», в 1960-е, мне было лет 14–15, и родители считали меня уже достаточно взрослой, чтобы говорить со мной о таких вещах. А я впитывала то, что слышала от них.

Мои родители знали друг друга с детства — они учились в одной школе, в одном классе. Но поженились через 19 лет после окончания школы. Это была одна из лучших школ в центре Москве, в Большом Трехсвятительском переулке, тогда он назывался Большой Вузовский. Семья Павла Таллако жила в пятикомнатной квартире в доме на Солянке, и мама ходила оттуда в школу пешком, это было недалеко. Папа тоже ходил в школу пешком, поскольку на трамвай денег не было, хотя жил значительно дальше — на Пречистенке, там в доме №13 Георгию Тахтамышеву и его семье выделили две комнаты в коммунальной квартире.

Чаще в нашей семье вспоминали все-таки именно Георгия Степановича, которого буквально боготворили. Его дети — папа и мои дяди (у Георгия Тахтамышева было четверо сыновей: Борис 1902 г. р., Сергей 1904 г. р., Георгий 1906 г. р. и отец Натальи Тахтамышевой Андрей 1909 г. р.— «Ъ») — знали о нем очень много, но рассказывали обычно не о горьких событиях, а о его яркой жизни, вспоминали счастливые годы, когда вся семья смогла перебраться в коммуналку на Пречистенке.

Дело в том, что Георгий Степанович долгое время жил отдельно от семьи — из царской России вынужден был эмигрировать. Вернувшись в Россию после революции 1917 года, он стал членом Временного правительства и после прихода к власти большевиков оказался в шатком положении. В 1919 году ему выделили небольшую комнатку в коммуналке в Москве, куда он не мог перевезти жену и четверых детей. Только в 1924 году Георгию Степановичу выделили вторую комнату, чтобы семья могла жить вместе с ним.

О Павле Григорьевиче я знала значительно меньше. Поскольку он был маме отчимом, в их семье отношения были более сложные. Павел Григорьевич женился на моей бабушке Валентине Викторовне Пешель в 1916 году, усыновив ее четырех детей от первого брака. В 1919 году в Сочи, в разгар Гражданской войны, родилась его первая и единственная родная дочь — Марина, которую он очень любил. Мама вспоминала, что Павел Григорьевич был очень порядочным, спокойным и семейственным человеком. Он любил свою работу и любил проводить время дома.

Но по характеру он был довольно сдержанным и закрытым. Возможно, поэтому у детей бабушки теплых отношений с отчимом не сложилось. Однако он заботился о них, и они жили одной семьей в течение 15 лет — вплоть до ареста и гибели Павла Григорьевича. Во многом благодаря его заботе они выжили в страшные годы Гражданской войны. В основном мама делилась какими-то бытовыми рассказами из их жизни — о том, как семья кочевала в салон-вагоне с места на место во время войны, как позже они перебрались в Москву. Конечно, в семье знали, что Павел Григорьевич был арестован, но о том, что он был расстрелян в 1931 году, стало известно только спустя 60 лет. Ни бабушка, ни дети не дожили до этого времени. О его судьбе узнали уже мы, его внуки и правнуки, благодаря тому, что в 1990-х годах общество «Мемориал» (организация ликвидирована судом по иску Минюста в декабре 2021 года, до этого объявлена иностранным агентом) начало публиковать расстрельные списки и данные о жертвах сталинских репрессий в газете «Вечерняя Москва».

Из этих же публикаций я узнала о месте захоронения дедушек. Оказалось, и Георгий Степанович, и Павел Григорьевич покоятся на одном кладбище — Ваганьковском. Вот такое еще одно трагическое пересечение их судеб.

О жизни до казни: карьера инженеров, революция, работа при советской власти

Предки Георгия Тахтамышева происходили из крестьян, они были государственные крестьяне, а до этого — однодворцы и дети боярские (сословие детей боярских существовало в России в конце XIV — начале XVIII веков, про него я написала отдельную книгу). Его отец, мой прадед Степан Антонович Тахтамышев, очень хотел учиться, для этого он даже ушел из деревни, начал работать на железной дороге, стал дорожным мастером. Но хорошего образования так и не смог получить. Георгий Степанович родился в Белгороде. Он был единственным ребенком в семье. Прадед мечтал, чтобы сын получил хорошее образование и приносил пользу России, а самыми полезными он считал две профессии — инженера и почему-то прокурора. Георгий Степанович выбрал профессию инженера.

После гимназии он поступил в Институт инженеров путей сообщения императора Александра I и активно погрузился в общественно-политическую жизнь: участвовал в студенческих сходках, а на пятом курсе даже был отчислен из института за революционную деятельность. Через полгода администрация института пожалела отчисленных студентов-пятикурсников и дала им возможность закончить институт — в декабре 1901 года дедушка получил диплом инженера.

К тому моменту Георгий Степанович уже был женат — в мае 1901 года он женился на моей бабушке — Варваре Александровне Кононович, дочери астронома, директора обсерватории и профессора Новороссийского университета.

В 1902 году у них родился первый сын — Борис. Благополучному развитию карьеры Георгия Степановича мешала его политическая деятельность, у него не раз возникали проблемы с работой. В такие моменты молодую семью выручали родители бабушки — Александр Константинович и Эмилия Андреевна. Варвара Александровна с сыном жила у родителей в Одессе, пока Георгий Степанович пытался найти работу по специальности.

В 1903 году ему удалось устроиться на станцию Славянск Курско-Харьковско-Севастопольской железной дороги на должность помощника начальника участка службы пути. Бабушка с сыном перебрались в Славянск. Быт молодой семьи стал налаживаться. На свет появился второй сын, Сергей, еще через полтора года родился третий сын, Георгий. Георгий Степанович продолжал революционную деятельность, создал кружок молодых рабочих, где читал лекции по математике, астрономии, физике. Обсуждались там и политические вопросы. Бабушка его в этом всячески поддерживала.

В 1905 году произошла Октябрьская всероссийская стачка, началась та самая революция, которую дедушка ждал. Конечно, он не мог остаться в стороне: он призывал рабочих бастовать, сам участвовал в забастовках. В январе 1906 года его арестовали и поместили в Белгородскую тюрьму. Пробыл дедушка там недолго — около месяца. Георгия Степановича выпустили под залог в 100 рублей благодаря хлопотам тещи и тестя. Но риск повторного ареста сохранялся, и, чтобы избежать ссылки в Сибирь, весной 1906 года дедушка вынужден был оставить семью в России и нелегально эмигрировать в Швейцарию. Он ждал амнистии для политэмигрантов и рассчитывал, что скоро сможет вернуться на родину. Но жизнь распорядилась иначе: в эмиграции он прожил 11 лет.

В Швейцарии он какое-то время вращался в среде политэмигрантов, из-за безукоризненной честности его даже назначили казначеем эмигрантской кассы. Но довольно скоро он отошел от этой среды. Никакой реальной политической деятельности эмигранты не вели: были лишь бесконечные разговоры, споры, перетягивание на себя общего одеяла. Полагаю, дело в том, что Георгий Степанович был человеком дела: мог организовать забастовку, митинг, выступить с критикой правительства. Но быть профессиональным политиком-эмигрантом в тихой Швейцарии — это было не для него. Поэтому никакой политической деятельности дедушка в эмиграции не вел. Сказалось и разочарование, наступившее после близкого знакомства с лидерами русской политической эмиграции.

Чтобы устроиться в Швейцарии на работу инженером, русского диплома было недостаточно. Поэтому дедушка подрабатывал репетиторством, высылал понемногу деньги семье, но начать полноценную семейную жизнь вместе они не могли. Когда Георгий Степанович понял, что вернуться на родину в ближайшее время не удастся, он начал учиться в Политехникуме в Цюрихе, чтобы поскорее получить хорошую должность и перевезти за границу семью. В 1908 году бабушка приехала к нему в Цюрих с детьми.

Но в 1909 году ей пришлось уехать: заболела, а затем умерла ее мать, в 1910-м — отец. Денег, чтобы поехать к мужу, у бабушки не было, а у Георгия Степановича в это время были одни долги. Осенью 1908 года они увиделись в последний раз перед разлукой, которая длилась девять лет. В 1909 году в Одессе у них родился четвертый сын Андрей, мой отец. Увидеться с ним Георгий Степанович смог только в июне 1917 года. Все эти девять лет бабушка отправляла ему фотокарточки сына, семья делала попытки воссоединиться, но мешали события истории.

К 1914 году материальное положение дедушки улучшилось — он был переведен на работу в Италию, семья собиралась переехать к нему. Но в августе в Европе началась Первая мировая война — бабушка и дети оказались отрезаны от Георгия Степановича. Их встреча отодвинулась еще на три года. В Италии Георгий Степанович хорошо адаптировался, но все же чувствовал себя иностранцем и не вмешивался в политические процессы. К тому же различия между революционными настроениями в Италии и в России были для него очевидны. В своих письмах он описывал эту разницу, называя забастовки в Италии «опереточными», где все смеются и поют. С трагическими событиями 1905 года в России это не имело ничего общего.

Тем временем дедушкин талант инженера и организатора в Италии заметили — его пригласили стать директором завода металлических конструкций в Кастелламмаре-ди-Стабиа. К 1917 году он улучшил условия для рабочих и сумел наладить производство настолько, что совершенно убыточный завод стал приносить прибыль. В благодарность акционеры завода начали строить для Георгия Степановича виллу на берегу Неаполитанского залива, с расчетом на его жену и детей, которые готовились к переезду из России. Но в их планы вновь вмешалась история.

В это же время позитивными переменами на заводе заинтересовалось правительство Италии. Дедушку пригласили к премьер-министру Паоло Бозелли. На встрече Бозелли предложил Георгию Степановичу «работу, соответствующую его дарованию» — должность главы большого концерна по производству металла и металлических конструкций, обещая платить ему столько, сколько он запросит. К удивлению итальянского премьера, дед ответил: «Благодарю за предложение, но я должен ехать в Россию, которая стала свободной, чтобы служить возрождению своей страны». Тогда Бозелли спросил, может ли он чем-то помочь. Шла война, перемещаться было непросто, и дедушка попросил помочь ему вернуться в Россию. Бозелли предложил ему оформиться итальянским дипломатическим курьером, но предупредил, что эта поездка опасна — Германия топила корабли в Северном море. Дедушку это не остановило: через Францию, Англию, Норвегию, Финляндию он добрался до России в мае. Это было не просто формальное оформление, а разовое выполнение миссии дипкурьера. Очевидно, Георгий Степанович вез какие-то документы. Насколько они были важны, не знаю, не исключаю, что Бозелли так деликатно обставил помощь. В письме жене дедушка писал, что у него много дел в Петрограде и ему еще надо съездить «по итальянским делам» в Москву, прежде чем приехать к ним в Одессу.

Оказавшись в Петрограде, он обратился к министру путей сообщения Временного правительства Николаю Некрасову для зачисления на любую должность. Георгий Степанович был высококвалифицированным специалистом, а новая власть нуждалась в хороших кадрах. Его зачислили инженером V класса, а уже через две недели Тахтамышев был назначен главным инспектором при министре путей сообщения, еще через три недели — товарищем министра (то есть заместителем министра.— «Ъ»).

К семье ему удалось вырваться в июне, тогда он впервые увидел своего младшего сына Андрея, которому к тому моменту было восемь лет. Дедушка хотел забрать семью с собой в Петроград, но из-за болезни третьего сына Георгия это сделать не удалось. Он взял с собой только двух старших мальчиков. Дальше начались передряги революции и Гражданской войны, которые вновь не давали семье полностью соединиться.

3 июля Николай Некрасов покинул пост министра путей сообщения, и обязанности министра легли на Георгия Тахтамышева. С 11 июля дедушка официально занял пост управляющего Министерством путей сообщения Временного правительства. Здесь, мне представляется, важно сказать о трансформации его политических взглядов, которая произошла к этому моменту. Если в первые дни после приезда в Россию Георгий Степанович находился в эйфории от возвращения на родину, то к июлю от этой эйфории не осталось и следа — он много ездил по стране и получил хорошее представление о степени анархии и разрухи на железных дорогах. С 15 июля по 25 августа в Москве проходил 1-й Всероссийский железнодорожный съезд, на котором Георгий Степанович выступил с речью, где обозначил свою позицию в качестве управляющего министерством. Призвав делегатов съезда к построению новой России и преодолению разрухи на дорогах, он заявил: «Вся ответственность за железнодорожное хозяйство лежит на мне. Я облекаюсь полнотой власти, а потому Временное правительство потребовало от меня, чтобы административная власть на железных дорогах принадлежала исключительно Министерству путей сообщения. И я неуклонно буду проводить то, что поручило мне Временное правительство. Никакой отмены моих распоряжений, как это было при министре Некрасове, я не допущу. Роль железнодорожных комитетов будет сводиться к контролю и к праву совещательного голоса в административных комиссиях».

Позднее в общении с журналистами он назвал «самым ужасным» отсутствие понимания железнодорожными комитетами на местах пределов своей власти и повторил, что будет требовать исполнения всех своих распоряжений. От революционера и человека левых взглядов столь жесткой позиции не ожидали. Ведь в далеком 1905 году Георгий Степанович сам призывал железнодорожников брать управление дорогами в свои руки. Делегаты съезда несколько дней обсуждали выступление нового управляющего министерством, а затем съезд принял резолюцию с осуждением выступления Тахтамышева.

Через несколько дней, 25 июля, Временное правительство освободило дедушку от этой должности и назначило вместо него Петра Юренева. Полагаю, причина была еще и в том, что во Временном правительстве тогда шел передел сфер влияния между партиями, и портфель министра путей сообщения достался кадету. Георгий Степанович был беспартийным. Но до самого конца существования Временного правительства он занимал пост товарища министра, фактически — первого заместителя. Когда случилась Октябрьская революция, Георгий Степанович, как представитель администрации Министерства путей сообщения, открыто выступал за противостояние новому режиму, участвовал в заседаниях подпольного Временного правительства и стал одним из лидеров протестного движения в Министерстве путей сообщения. Он не верил в возможность построения прекрасной жизни в России при большевиках.

После этого увольнения какое-то время Георгий Степанович не работал, а в начале 1918 года был назначен помощником начальника Управления ирригационных работ в Туркестане (Управление создано для освоения земель Средней Азии. Сокращенное название — «Иртур». Руководитель «Иртура», известный специалист по мелиорации Георгий Ризенкампф, набрал в управление таких же «старорежимных» инженеров, каким был он сам. Многие из них были дворянами и имели титулы.— «Ъ»). В ноябре 1918 года дедушка был арестован вместе со всеми сотрудниками «Иртура» за контрреволюционную деятельность. Но в феврале 1919-го Президиум ВЦИК закрыл дело, всех фигурантов освободили. После освобождения многие из них эмигрировали, но дедушка выбрал иной путь. Он хотел жить только в России.

В 1919 году Георгий Степанович руководил Управлением по снабжению железных дорог топливом и лесными материалами НКПС, затем стал членом коллегии Главного лесного комитета (Главлеском). Помимо заготовки топлива, проектирования и строительства новых железных дорог он выполнял множество других поручений. Работал он, как и прежде, с чувством личной ответственности и полной самоотдачей. Работал без выходных и до глубокой ночи. Сохранилась записка Ленина к коллеге дедушки, одному из членов Высшей коллегии по постройке топливных ветвей К. А. Алферову (Обмен записками происходил на заседании Совета труда и обороны 4 июня 1920 года, на котором присутствовал Георгий Тахтамышев.— «Ъ»).

В 1919 году, несмотря на руководящую должность, Георгию Степановичу выделили только одну комнату в коммуналке на Пречистенке. Перевезти в одну комнату всю семью он не мог. Но в 1921 году дедушке удалось перевезти жену и младших сыновей в Подмосковье.

В эти годы семья фактически жила на два дома: старшие сыновья поступали в институты и переселялись к отцу, выходные они все вместе проводили в подмосковном домике. Бабушка и младшие сыновья тоже часто бывали в Москве. В 1924 году дедушке удалось отстоять свое право на дополнительную жилплощадь — он получил вторую комнату в коммуналке и смог окончательно перевезти всю семью в Москву.

Из 28 лет брака Георгий Степанович и Варвара Александровна под одной крышей прожили лишь около десяти лет, остальные годы они виделись урывками и жили ожиданием встреч.

В Москве они жили очень дружно, хотя и в тесноте. Георгий Степанович старался наверстать упущенное и уделять сыновьям как можно больше времени. Он воспитывал детей мягко, демократично, при этом пользовался непререкаемым авторитетом. Все четыре сына хотели по примеру отца стать инженерами, засиживались за чертежами допоздна. Георгий Степанович очень это приветствовал и поощрял их в том, чтобы они работали на совесть.

Общительный и жизнерадостный, Георгий Степанович притягивал к себе людей, дома часто бывали гости: и молодежь (друзья сыновей), и интеллигенция того времени — поэты, прозаики. Обсуждали ли в семье политику? Мне об этом неизвестно. Знаю только, что после прихода большевиков к власти дедушка понимал, что происходящее в России бесконечно далеко от его юношеских идеалов. Но в 1920-х страна становилась на новые рельсы НЭПа, была надежда, что она пойдет по демократическому пути развития. Ради этого Георгий Степанович и работал, не жалея сил.

В этом они очень похожи с Павлом Таллако. Павел Григорьевич тоже без остатка отдавал себя любимой работе. Он родился в 1878 году в селе Далматовщина в Минской губернии. Его отец, Григорий Иванович Таллако, был наставником в Далматовском народном училище и имел статус потомственного почетного гражданина. Предполагаю, что отец прадеда был священником — дети священников получали такой статус автоматически, если они уходили из духовного сословия. Иначе просто неоткуда было взяться этому потомственному почетному гражданству. Фамилия Таллако довольно редкая. Скорее всего, у семьи были белорусские корни. Однако Павел Григорьевич считал себя украинцем и указывал это в документах. Со временем семья перебралась в Гродно. Павел Григорьевич очень любил этот город — здесь прошла его юность. Закончив гимназию, он отправился в Петроград и в 1897 году успешно прошел большой конкурс в Институт инженеров путей сообщения императора Александра I.

В отличие от Георгия Тахтамышева Павел Григорьевич отрицательно относился к любым политическим выступлениям, не участвовал в них и воспринимал как досадную помеху учебе. Да и было ему в студенческие годы не до этого — в 1899 году умер его отец. Павлу Григорьевичу пришлось совмещать учебу с работой репетитором и чертежником, чтобы помогать матери, младшему брату Иллариону и сестре Нине, которой было всего полтора года. По этой же причине сразу после окончания института он устроился на работу начальником дистанции по постройке Санкт-Петербургско-Витебской линии Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги (МВРЖД), а в 1905 году был принят на госслужбу. В 1912 году он по собственному желанию увольняется с должности начальника Управления Санкт-Петербургской сети МВРЖД и переезжает в Харьков, где становится начальником службы пути, заместителем начальника и одним из акционеров только входившей в эксплуатацию Северо-Донецкой железной дороги. Это была интересная работа и существенное повышение по службе.

К 1916 году Павел Григорьевич расстался со своей первой женой Марией Добрыниной (когда именно и почему между ними случился разлад, не знаю) и женился на моей бабушке — Валентине Викторовне Пешель. Его не смутило, что у бабушки было четверо детей от первого брака: Елена, Наталья, моя мама Екатерина и сын Павел. С первым мужем, моим родным дедушкой инженером Юлиусом Пешелем, бабушка развелась. Павел Григорьевич был другом Пешеля и был знаком с бабушкой. По семейной легенде, он давно был влюблен в нее, но, как порядочный человек, не проявлял своего отношения к жене друга и признался в своих чувствах, только когда семья Пешель распалась.

Предыдущая фотография

Следующая фотография

В 1917 году начались забастовки рабочих, захват предприятий. Незадолго до Октябрьского переворота Таллако занял пост директора Северо-Донецкой железной дороги. Работать на дороге было в то время сложно и небезопасно. Когда власть захватили большевики, Павел Григорьевич с семьей уехал из Харькова. Юлиус Пешель революцию не принял и вскоре эмигрировал из России. Поэтому после Гражданской войны Валентина Викторовна с Павлом Григорьевичем стремились скрыть нежелательное родство с эмигрантом, и Павел Григорьевич оформил всех детей как своих — все они носили его фамилию и отчество. Кроме того, в тяжелые и голодные годы Гражданской войны и послевоенной разрухи гораздо проще было получать пайки на детей, не объясняя, почему у них другая фамилия.

Около года бабушка с детьми жили в салон-вагоне, передвигаясь по стране. Сам Павел Григорьевич продолжал выполнять свои служебные обязанности начальника железной дороги и при Антоне Деникине. Уверена, что они были хорошо знакомы лично. Ведь Павел Григорьевич отвечал за жизненно важное для успеха военных операций железнодорожное сообщение, устанавливал мосты при наступлении белых, при отступлении — руководил эвакуацией всего железнодорожного оборудования, угоном подвижного состава. Когда я начала изучать документы, выяснилось, что в те годы большевики даже вели охоту на Таллако и заочно приговорили его к расстрелу. В июне 1919 года Павел Григорьевич вместе с войсками Деникина вернулся в Харьков, снова возглавил железную дорогу и выпустил первый после возвращения приказ. В этом приказе не было политических требований, в нем содержалось указание уволить с дороги тех, кто поддержал революцию и разрушал имущество дороги.

Через десять лет этот приказ сыграет в судьбе Павла Григорьевича печальную роль… И хотя в 1919 году у белого движения еще оставалась надежда на победу, в 1920-м отступление уже было неизбежно. Из воспоминаний мамы и ее сестер я знаю, что Деникин звал Павла Григорьевича уехать вместе с ним за границу. Но этому воспротивилась бабушка. Валентина Викторовна сказала, что она никуда не поедет, потому что нельзя оставить детей без родины. Семья приняла сложное, ставшее судьбоносным решение остаться в России.

Тогда Павел Григорьевич решил, что будет служить не новой власти, а своей стране и любимому делу. Однако это требовало от него мужественных действий. На дрезине он прорвался из Петровска (сейчас — Махачкала) в Грозный, чтобы предложить большевикам услуги инженера-путейца. Павел Григорьевич понимал, что его вполне могли бы расстрелять, но каким-то образом красные поверили в искренность его намерений. Первая его должность при советской власти звучала, как может показаться, немного странно — уполномоченный по разливу нефти. Но это было очень важно — организовать передачу нефти из Грозного было непросто. При Павле Григорьевиче объем отгрузки нефти в несколько раз вырос. Таллако не симпатизировал большевикам, но свою работу выполнял добросовестно и честно. По-другому не умел.

В 1920 году его назначили помощником начальника Владикавказской железной дороги. В 1921-м — начальником Юго-Восточной железной дороги. На восстановление дорог, разрушенных в годы Гражданской войны, Павел Григорьевич направил весь свой талант.

В 1923 году он становится начальником Сибирского округа путей сообщения по личной просьбе наркома путей сообщения Феликса Дзержинского. По воспоминаниям, которые сохранились в семье, Дзержинский говорил Павлу Григорьевичу, что только он с его талантом и опытом сможет наладить движение на железных дорогах Сибири. Прежде чем согласиться, Таллако напомнил, что поддерживал белых. Но советская власть его заверила, что это неважно.

Хотя Павел Григорьевич все равно наверняка чувствовал повышенное внимание ГПУ к себе. Приказом Дзержинского он был назначен начальником Сибирского округа путей сообщения и членом правления Сибирских железных дорог 20 января 1923 года. В этот же день, полагаю не случайно, Дзержинский подписывает еще одно назначение — председателем правления Сибирских железных дорог становится чекист Иван Павлуновский, человек хитрый, властный и жестокий, возглавлявший сибирскую ЧК в годы Гражданской войны. В железных дорогах Павлуновский не разбирался, но был хорошим организатором многочисленных карательных экспедиций, арестов и казней  (Иван Павлуновский был расстрелян в 1937 году)  . Таллако не мог подписать ни одного документа без Павлуновского. Вероятно, работать с таким человеком, которого приставил к нему Дзержинский, Павлу Григорьевичу было непросто.

Вообще, отношение Дзержинского к Таллако очень интересно. Дзержинский занимал два поста — наркома путей сообщения и главы ВЧК. Как нарком путей сообщения он очень благоволил к Павлу Григорьевичу, потому что понимал, что он хороший и добросовестный инженер. А как руководитель ВЧК — не переставая следил за ним. Я нашла документы, которые подавали Дзержинскому,— записки о «бывших», оставшихся в стране, в том числе о Павле Таллако. Дзержинский давал указание продолжать наблюдение. Доносы и слежка продолжались, даже когда Павел Григорьевич стал начальником Сибирского округа путей сообщения.

Обычно после очередного назначения Павла Григорьевича на новую должность бабушка вместе с детьми следовала за ним. Павел Григорьевич старался поселить их в наиболее безопасных районах. Сам он жил ближе к месту службы, периодически навещая семью. Но Сибирский округ с самого начала считался временным местом службы — Дзержинский планировал перевести Таллако в Москву, поэтому его семью поселили в столице, в доме Наркомата путей сообщения на улице Солянка. Им выделили пятикомнатную квартиру. Такой сказочный подарок свидетельствовал о признании заслуг Павла Григорьевича Дзержинским. Дети учились в хорошей школе, все девочки были на тот момент религиозными, посещали храмы. При этом лишних денег не было: семья была из семи человек, к тому же Павел Григорьевич посылал деньги матери и сестре. С 1925 года Валентина Викторовна регулярно получала деньги в долларах от первого мужа, Юлиуса Пешеля, из-за границы. Когда об этом узнал Павел Григорьевич, он попросил ее не компрометировать себя иностранными связями. Семья жила достаточно замкнуто, придерживаясь того уклада, который сохранился из прошлой жизни. Взгляды, ценности, праздники, которые насаждались советской властью, они не приняли.

У истории нет сослагательного наклонения, но я часто думаю, что, если бы дедушки уехали из России в 1920 году, они не были бы расстреляны по выдуманному делу. Судьба их детей тоже могла сложиться более счастливо. Думаю о том, всегда ли это благо — патриотизм и любовь к родине. И что вообще такое патриотизм? Ведь Антон Иванович Деникин и многие другие эмигранты тоже были настоящими патриотами.

Арест, суд, казнь

Новый виток репрессий в стране начался внезапно. В 1927–1928 годах отношение советской власти к интеллигенции, «бывшим», «старым специалистам» стало резко негативным. К концу 1920-х и Таллако, и Тахтамышев, конечно, понимали, что над ними навис дамоклов меч чекистского «правосудия».

В 1927 году семья Тахтамышева внезапно решила поехать в отпуск во Францию. Возможно, это было попыткой бегства, но запоздалой, потому что тогда «старого специалиста» уже никто не выпустил бы за границу. Мой папа в тот момент был на учебной практике в Кичкасе. В письме к нему Георгий Степанович кратко упоминал о «чистках».

Папа вспоминал, что последние несколько месяцев перед арестом у Георгия Степановича в прихожей стоял портфель со сменой белья и туалетными принадлежностями.

Над Павлом Таллако тучи начали сгущаться еще раньше — с середины 1920-х. В 1925 году его сместили с поста начальника Московско-Казанской железной дороги. В 1928-м — внесли в список лишенцев. В вину поставили работу при Деникине и тот самый приказ №1. И это при том, что Павел Григорьевич неоднократно сообщал и напоминал большевикам о своих прошлых связях с белым движением, но его каждый раз заверяли, что это не имеет значения.

Возможно, за Павла Григорьевича вступился бы Дзержинский, но к тому времени его уже не было в живых. Положение Таллако становилось все более шатким, а атмосфера в доме — мрачной.

Первый открытый судебный процесс над инженерами-вредителями — Шахтинский — грянул в 1928 году. После этого дела против инженеров пошли одно за другим. В 1929 году по обвинению в деятельности совета мифического Союза инженерных организаций  (Придуманная ОГПУ тайная антисоветская организация. Второе название — Промышленная партия. В 1930 году по делу Промпартии был организован показательный судебный процесс)  были расстреляны инженеры Петр Пальчинский, Александр Величко и предприниматель Николай фон Мекк. Они прошли через пытки, но не признали за собой никакой вины. А советской власти нужны были именно показательные судебные процессы, поэтому чекисты начали фабриковать новые дела. В июне 1929 года по делу «О вредительско-шпионской организации в центральном и местном управлениях шоссейно-грунтовых путей сообщения» арестовали Георгия Степановича Тахтамышева. Вместе с ним по этому делу проходило около 30 человек.

Знаю, что сыновья Тахтамышева, мои дяди Борис и Сергей, ходили на прием к соратнику Сталина Серго Орджоникидзе с просьбой, чтобы тот заступился за Георгия Степановича. Дядя Сергей вспоминал, что, выслушав их, Орджоникидзе заплакал, потому что даже он ничего не мог сделать.

Следствие длилось год. Все это время дедушку держали в Бутырской тюрьме. Его обвиняли в том, что он «является непримиримым врагом рабоче-крестьянской власти и в 1928 году вошел в контрреволюционную вредительскую организацию». По версии ОГПУ, Тахтамышев был главным руководителем этой никогда не существовавшей организации. 4 апреля 1930 года Коллегия ОГПУ приговорила его к расстрелу за шпионаж в пользу иностранных государств и подрыв государственной промышленности. Вместе с ним 27 мая были расстреляны еще три фигуранта дела  (Борис Жерве, Вячеслав Пиларь, Павел Велихов)  .

В конце 1990-х, когда я еще не занималась историей семьи, я встретилась с историком Николаем Зензиновым. Он изучал биографии инженеров железнодорожного транспорта еще тогда, когда к этим делам ни у кого не было доступа. Я передавала Николаю Александровичу какие-то фотографии из семейного архива. Помню, он сказал мне: «Вы можете гордиться своим дедом. Он единственный, кто ничего не подписал и ни в чем не сознался».

Георгий Степанович не только не оговорил себя, но и отказался давать показания против других. За это в тюрьме его лишали прогулок, передач, книг и даже письменных принадлежностей. Что еще ему пришлось испытать за последний год своей жизни — даже страшно представить. Но благодаря его стойкости чекистам не удалось довести дело до публичного суда. Такие результаты совершенно не устраивали руководство ОГПУ.

После этого провала органы госбезопасности принялись фабриковать новое дело — о контрреволюционной, шпионской и вредительской организации на Московском железнодорожном узле. По нему в 1930 году и был арестовал Павел Таллако. И здесь в судьбах дедушек вновь возникают горькие совпадения. Павла Григорьевича поместили в Бутырскую тюрьму, когда там еще находился Георгий Степанович. Виделись ли они в тюрьме, мы уже никогда не узнаем. Как и Георгию Степановичу, следователи отвели Павлу Григорьевичу роль руководителя никогда не существовавшей организации. Думаю, это связано с тем, что оба занимали высокие посты и из фигурантов дел были наиболее крупными инженерами. Ну и, конечно, сказалась их «небезупречная» с точки зрения советской власти репутация в годы Гражданской войны.

Таллако обвиняли в подготовке терактов, шпионаже в пользу Чехословакии, Литвы, Латвии, Польши. Целый список обвинений. Среди них было нелепое и бездоказательное обвинение, что он хранил какие-то склады с оружием. Зная Павла Григорьевича, даже вообразить такое было трудно. Всего вместе с ним по делу проходило около 50 человек. Среди арестованных был инженер Леонов, который работал под руководством Таллако, часто бывал в его доме и которому Павел Григорьевич помогал. На первом же допросе Леонов признал все, что от него требовали следователи, и оговорил Таллако.

В хорошие времена этот инженер так бы и оставался другом семьи. Сам он был приговорен к десяти годам концлагеря. Выжил ли — не знаю.

Поскольку Павел Григорьевич был в числе главных обвиняемых по делу, следователи любой ценой стремились добиться от него признательных показаний. Он до последнего мужественно держался. Из-за этого следствие тянулось больше года. Можно только представить, что он испытывал каждый день в течение этого года, каким изощренным пыткам подвергался.

Из материалов дела известно, что, находясь в тюрьме и не выдержав пыточного следствия, Павел Григорьевич пытался покончить с собой. Но попытка не удалась.

Знаете, когда я читала дела моих дедушек, иногда возникало ощущение, что от этих документов пахнет кровью. Вроде бы все описано сухим канцелярским языком, пытки, конечно, не зафиксированы, но ощущение такое возникает. Не знаю, как это объяснить. От одной очной ставки к другой подпись Павла Григорьевича под протоколом становилась все более нечеткой. В конце концов его заставили взять на себя вину. Когда он подписывал признательные показания, почерк был совсем неровным. Видимо, состояние у него было очень тяжелое. Многие коллеги Павла Григорьевича тоже держались до последнего и только в конце признали свою вину. Благодаря их стойкости открытый судебный процесс по этому делу чекисты тоже не смогли провести — добытые под пытками показания не выглядели убедительно. К тому же допускаю, что физически Павел Григорьевич и другие фигуранты этого дела были уже не в том состоянии, чтобы выступать на открытом процессе.

А в том, что чекисты стремились организовать публичные судебные процессы по этим делам, нет сомнений. В делах Георгия Тахтамышева и Павла Таллако я видела огромные красивые схемы, которые рисовали следователи. Там указано, как были устроены придуманные ими контрреволюционные организации, кто стоял во главе, расписаны роли фигурантов дел. Явно это готовилось не для внутреннего пользования, а для обнародования. Но не получилось. Большевики недооценили стойкость инженеров. Из инженерных дел только Шахтинское дело и дело Промпартии удалось довести до показательного суда  (Открытый судебный процесс по Шахтинскому делу прошел в 1928 году, по делу Промпартии — в 1930-м)  .

Я считаю, что в этом есть большая заслуга, подвиг и Тахтамышева, и Таллако, потому что они не пошли по тому пути, по которому их хотели повести, и показали, что можно не сдаваться.

О жизни близких после

Когда Георгия Степановича Тахтамышева арестовали, моему папе было 19 лет, он только окончил первый курс института. Последний раз он видел отца в начале июня 1929 года — тот провожал его на летнюю практику. Буквально через несколько дней, 10 июня, Георгия Степановича арестовали.

После ареста дедушки семью Тахтамышевых собирались выслать из Москвы, но по какой-то причине приговор о высылке был отменен. Тем не менее жить с клеймом родственников врага народа было сложно. Старшие сыновья Георгия Степановича успели получить дипломы, а младших — моего отца Андрея и дядю Георгия — исключили из институтов. Их вызывали на Лубянку, подолгу допрашивали, вынуждали отречься от отца, но никто из них этого не сделал.

В 1930 году семье сообщили, что Георгий Степанович умер. Без каких-либо подробностей. Где захоронен его прах, родным не сказали.

Семье Георгия Степановича пришлось выехать из квартиры на Пречистенке. Знаю, что они были вынуждены залезть в многолетние долги, чтобы построить небольшой деревянный дом в Кусково, тогда это было Подмосковье. В этом доме Варвара Александровна и прожила всю оставшуюся жизнь: сначала с сыновьями Борисом и Андреем, потом с Борисом и его семьей. Я хорошо помню бабушку: мы ездили в гости в Кусково, и она любила ездить к сыновьям, не только в Москву, но и на дачу, вплоть до 90-летнего возраста. Бабушка была маленького роста, худенькая, но в ней чувствовались несгибаемая воля и сильный характер. Она была строгой, неулыбчивой, сдержанной. Мне, девчонке, было тогда непонятно, что сделало ее такой. И уж, конечно, со мной она не обсуждала то давнее горе, обрушившееся на семью. Варвара Александровна пережила мужа на 40 лет. Ее прах захоронен на Ваганьковском кладбище. На этом же кладбище только в безымянной могиле чекисты захоронили тело Георгия Степановича. Два близких человека, которых судьба так часто разлучала при жизни, теперь покоятся почти рядом, на одном кладбище.

Папа после исключения из института окончил какие-то курсы для преподавателей и трудился в техникуме. В конце 1930-х поступил в МИСИ. Но началась война, и студентов-инженеров старших курсов отправили на работу в Магнитогорск. Диплом инженера папа получил только в 1946 году. Больше 40 лет он проработал в Государственном проектном институте «Проектстальконструкция» (ныне — Центральный научно-исследовательский и проектный институт строительных металлоконструкций им. Н. П. Мельникова.— «Ъ»), пройдя путь от проектировщика до начальника отдела, стал автором нескольких учебников и справочников по металлическим конструкциям.

Арест и гибель Георгия Степановича очень повлияли на папу, сказались на его характере и мировоззрении. Эта боль осталась с ним на всю жизнь. Она осталась со всеми сыновьями. Но характеры у них были разные. Мой папа, наверное, был наиболее ранимым и незащищенным. По нему всегда это чувствовалось. Сказать, в чем конкретно это проявлялось, мне сложно. Но я знаю, что это так. Иногда он делился своими мыслями о гибели отца. Говорил о том, как это несправедливо, тяжело и больно.

На моей маме, приемной дочери Павла Григорьевича Таллако, папа женился в 1946 году. Папа рассказывал, что обращал внимание на маму, еще когда они учились в школе. Он знал, что папа Кати Таллако, как и его отец, служит в Наркомате путей сообщения, и однажды спросил Георгия Степановича: «Знаешь ли ты Павла Таллако?» Дедушка ответил: «Да, знаю, это исключительно порядочный человек». Но тогда папа, конечно, и не думал, что сможет жениться на маме: она была девушкой его одноклассника и лучшего друга Георгия Сапожникова, за которого она и вышла замуж после школы.

Когда арестовали Павла Григорьевича, моей маме было уже 20 лет, она жила вместе с первым мужем отдельно от родителей. В институт ее не приняли еще раньше из-за того, что Павел Григорьевич был лишенцем. Она окончила какие-то курсы для учителей и всю жизнь преподавала математику в школе, так и не имея высшего образования.

Когда Павла Григорьевича арестовали, привычная жизнь семьи рухнула. Пока шло следствие, в течение года бабушка и ее младшие дети еще жили на Солянке. Год этот был страшным для семьи. Жили в страхе, что за ними придут. Однажды бабушку вызвали на допрос в отдел ГПУ на Казанский вокзал. После таких допросов люди часто не возвращались, и для того чтобы родственники знали, что ее забрали, бабушка повела с собой мою маму. На допрос она ее не взяла, мама просто сидела в зале ожидания. Бабушку допрашивали шесть часов.

Мама вспоминала, что много пережила, пока сидела в зале ожидания, не зная, увидит ли еще когда-нибудь свою мать. Валентину Викторовну отпустили. Что было на допросе, она никогда не рассказывала. Очевидно, им нужны были показания против Павла Таллако. Но этих показаний им получить не удалось — бабушка была очень волевым человеком. Протокол ее допроса даже не включили в материалы дела.

В 1931 году, когда следствие по делу Таллако закончилось, из пятикомнатной квартиры на Солянке его семью просто выгнали на улицу. Насколько я знаю, их приютила какая-то знакомая в одной комнатке деревянного домика в Пушкино в Подмосковье. Это был еще сравнительно легкий вариант. Потому что позже жен «предателей родины», как мы знаем, отправляли в специальные лагеря.

Помню, как однажды, когда я была маленькой, мама привела меня к дому на Солянке, где жила их семья до ареста Павла Григорьевича. Мы с ней вошли в подъезд, поднялись по лестнице и встали около квартиры. Я все удивлялась: «Мама, почему ты не позвонишь? Если мы пришли, давай позвоним». Но мы просто постояли возле квартиры, мама что-то повспоминала, и мы ушли…

После ареста Павла Григорьевича младшему брату мамы Павлу было 16 лет. Ему пришлось идти работать на стройку чернорабочим. Больше никуда не брали. Потом он поступил на завод, потом — в техникум. Все было вроде бы хорошо. Из техникума его, как успешного студента, перевели в институт. Но в какой-то момент на него донес однокурсник, заявив, что Павел скрывает судьбу своего отца — «врага народа». Из-за этого Павла исключили из института и из комсомола (кажется, он единственный из семьи, кто вступал в комсомол). Затем он работал на заводе, занимал инженерную должность. А после войны смог окончить техникум.

Наиболее страшное впечатление арест Павла Григорьевича произвел на его родную дочь Марину, которой тогда было всего 11 лет. Ей, как ребенку, тяжело было переживать и исчезновение отца, и то, что их выгнали из дома, и то, что они стали жить в какой-то хибарке с печкой и без удобств. В этом сельском домике они с бабушкой жили довольно замкнуто. Все старшие дети им понемногу помогали. Марина окончила сельскую школу. Она хорошо рисовала и пыталась поступить в Суриковский институт, но ее не приняли — не знаю, по какой причине. Марина поступила в Строгановское училище. Она стала художником по игрушке, работала главным художником Загорского института игрушки (в 1966 году переименован во Всесоюзный научно-исследовательский институт игрушки.— «Ъ») в Загорске, ныне — Сергиевом Посаде. Для одаренной дочери врага народа это было достижение. Но, конечно, ее жизнь сложилась бы лучше, если бы ее отец не был приговорен к смертной казни. Знаю, что Марина всю жизнь очень тосковала по нему.

Остальные дети были уже взрослыми, к тому же они были не так сильно привязаны к отчиму, как родная дочь. Поэтому на них это сказалось меньше. Но никто из семьи не отрекся от Павла Григорьевича. Даже выйдя замуж, его приемные дочери оставили фамилию Таллако. Наталья стала геофизиком и работала на Крайнем Севере. Елена уволилась и посвятила себя семье, после того как на работе на нее начали писать доносы за слишком хорошее знание иностранных языков.

Так или иначе, все они выстояли, все чего-то добивались и строили свою жизнь, хотя, конечно, со статусом детей врагов народа это было сложно.

После ареста Павла Григорьевича Валентина Викторовна жила замкнуто, перестала общаться даже с родными сестрой и братом. Возможно, она не хотела подвергать их опасности. Возможно, они боялись общения с женой врага народа. Ее очень поддерживали любовь и помощь детей. До конца жизни бабушка жила в том деревенском домике, куда переехала после ареста мужа.

Предыдущая фотография

Следующая фотография

Здесь она, некогда светская дама, прожила в уединении последние 15 лет своей жизни. Умерла внезапно — от сердечного приступа в 1946-м. Ей было всего 63 года. О смерти мужа ей не сообщили. До последних дней она надеялась, что Павел Григорьевич жив и находится где-то в лагерях, строит железные дороги. Она очень хотела в это верить.

О реабилитации

Павла Таллако реабилитировали в 1989 году. Георгия Тахтамышева — на 30 лет раньше. Произошло это так. В 1959 году в журнале «Огонек» вышла статья о Ленине — о том, какой Ленин человечный. В качестве одного из примеров его человечности приводилась история о том, как он обратил внимание на то, что инженер Тахтамышев слишком худой и бледный. Узнав, что у Тахтамышева большая семья и он получает только общий паек, Ленин распорядился выдать ему персональный паек.

Эта статья была очень значима для моего папы и его братьев. Помню, как они радовались, бегали с этим журналом. Естественно, не от того, что они сильно любили Ленина, а от того, что это было сигналом: отношение к Тахтамышеву поменялось, грядет реабилитация. И действительно, 30 октября 1963 года главный военный прокурор СССР направил протест по этому делу, и Военная коллегия Верховного суда СССР полностью реабилитировала Георгия Степановича за отсутствием состава преступления.

Копия справки о посмертной полной реабилитации Георгия Тахтамышева. 30 декабря 1963 года

Павел Григорьевич был очень крупным инженером-путейцем, поэтому и его приемные дети, и его родная дочь вслед за бабушкой долгое время надеялись, что он жив, что его талант инженера советские власти использовали и он возводит дороги где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке. К концу 1980-х, конечно, они понимали, что его уже нет в живых, но надеялись, что какая-то жизнь после ареста у него была. Днем его памяти в семье долгое время считали именно день ареста — 12 февраля. О том, что он был приговорен к казни, выяснилось в июне 1991 года, когда в газете «Вечерняя Москва» общество «Мемориал» (организация ликвидирована судом по иску Минюста в декабре 2021 года, до этого объявлена иностранным агентом) опубликовало расстрельные списки. Из них мы узнали, что Павел Таллако был расстрелян 25 марта 1931 года и реабилитирован в январе 1989-го.

Почему важно изучать историю семьи

Я изучаю историю семьи уже больше 20 лет. Можно сказать, стала доморощенным историком.

Образование у меня техническое, сейчас это называется IT. Но в начале 2000-х по состоянию здоровья мне пришлось рано уйти на пенсию. В 54 года я оказалась в четырех стенах, и мне нужно было чем-то себя занять. Поскольку история семьи меня всегда очень интересовала, я стала ее изучать, совершенно не надеясь, что найду что-то серьезное. Но когда нашлось так много всего интересного по линиям разных родов, постепенно стала складываться картина, выходящая за рамки семейной истории, показывающая «на фоне времени» жизнь представителей разных сословий Российской империи: технической интеллигенции, мещан, крестьян, купцов, духовенства. И я поняла, что надо писать книги. На сегодняшний день я выпустила три книги, связанные с историей семьи. Первой была книга о моих дедушках—инженерах путей сообщения «Инженеры путей сообщения. Три портрета на фоне времени»  (Вторая книга «Гороховец и благотворительность купца Михаила Федоровича Сапожникова» вышла в 2020 году. Третья — «Три века орловских детей боярских» — в 2021-м)  . Я начала писать ее в 2009 году, а закончила — к 2014-му.

Я не могла лично посещать архивы, потому что в то время по состоянию здоровья была уже практически невыездной, и отправляла туда своих родственников: ныне покойную двоюродную сестру, ее сына и своих дочерей. В интернете по описям я находила, что и где нужно смотреть, а они уже ездили и проверяли. Близкие очень меня поддержали и помогли.

Писать книгу о дедушках мне было очень больно. Погружаться в детали оказалось морально тяжело. Когда в материалах дела видишь, как у человека вдруг меняется ответ на тот же самый вопрос следователя, понимаешь, что за этим стоит и как выбивался этот ответ… Видишь, как все обвинения высосаны из пальца: никаких доказательств в делах дедушек не было… Я понимаю тех, кто не решается взять и прочитать материалы дел репрессированных родственников. Не все к такому готовы.

Мне помогало то, что я смотрела на документы не только как внучка, но и как исследователь. Во мне уживались два взгляда: холодный взгляд историка и сопереживающий взгляд родственника. Как внучка я часто думала о том, как было бы хорошо, если бы дедушки остались живы, увидели своих внуков и правнуков. Особенно часто так думала в отношении Георгия Степановича. Потому что он действительно был каким-то необыкновенно ярким, талантливым, веселым, жизнерадостным и очень энергичным человеком. Дети его сильно любили, причем не только его дети. Стоило ему выйти во двор и там немножко пообщаться с детворой, как дети начинали ходить за ним толпой. В нашей семье до сих пор не просто помнят, но и любят Георгия Степановича. Два внука, два правнука и праправнук носят имя Георгий в его честь.

А как историк — я старалась понять, сопоставить, проанализировать документы и что-то из них вынести. Как бы тяжело мне лично это ни было.

Почему для меня это важно? Этот вопрос кажется таким простым, что на него даже сложно ответить. Самый простой ответ: мне интересно знать историю семьи. Эта история оказалась настолько глубока и содержательна, что мне захотелось рассказать о ней. Написать книгу я хотела еще и потому, что стали появляться разные публикации о дедушках, в которых допущены фактологические ошибки. Особенно много таких статей вышло про Георгия Тахтамышева. Когда я это видела, мне хотелось, чтобы все было точно. Кроме того, были и ошибочные оценки его деятельности как члена Временного правительства. Может быть, и в моей книге есть ошибки в оценке, но мне хотелось, чтобы моя оценка тоже была представлена.

Не все мои родственники проявляют интерес к истории рода. Так и не бывает, чтобы все этим одинаково интересовались. Вообще людей, которые изучают историю своей семьи, немного. Странно, что это так. Мне кажется, эти знания расширяют кругозор и дают понимание своего места в цепочке жизни, которая тянулась издалека и будет тянутся дальше. Своим детям я это знание передала. Они сейчас помогают мне изучать родословную. Ну а внуки еще малы для того, чтобы этим заниматься. Старшим сейчас по 20 лет. Это еще не тот возраст, чтобы изучать историю семьи.

В 2019 году я обратилась в проект «Последний адрес», чтобы установить памятные таблички на доме, где жил Георгий Тахтамышев — такая табличка появилась на доме №13 на Пречистенке в июне 2019 года. А в 2021 году по заявлению моего племянника табличка «Последнего адреса» была установлена и на доме на Солянке, где до ареста жил Павел Григорьевич Таллако.

Об институте смертной казни

Моих дедушек обвиняли в попытке свержения государственного строя, ни больше ни меньше. Их казнили по ложным обвинениям, ни за что.

Но я против смертной казни в принципе: убеждена, что нельзя казнить даже настоящих преступников, даже самых нехороших людей. Кроме того, никогда нельзя быть уверенными на сто процентов, что приговор вынесен правильно, что человек действительно виновен. Даже в самой прозрачной системе судопроизводства могут быть ошибки, а если она далека от идеала — ошибки еще большее вероятны. Поэтому пожизненное наказание — да. Но не смертная казнь.

К сожалению, жизнь человеческая в нашей стране в течение многих лет ничего не стоила. Я пыталась показать это в своих книгах, пыталась выйти за рамки личной истории, чтобы напомнить о страшных временах. Потому что человеческая память избирательна, и сейчас в нашей стране снова слышатся голоса поклонников кровавого тирана, снова звучат призывы к смертной казни. То, что было, нам нельзя забывать. И нельзя повторять.