фестиваль театр
Под занавес Чеховского фестиваля в Москве показали шестичасовой спектакль-сагу о канадцах в ХХ веке. Поставленный Робером Лепажем еще в середине 80-х, он остается в репертуаре его театра "Ex Machina" по сей день. Побывав на спектакле, АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА поняла, почему.
"Раньше здесь были дома, в них жили китайцы. Это был китайский квартал",— произносит в прологе женский голос по-французски. В темноте кто-то вторит ему на респектабельном английском и дребезжащем китайском. Покосившийся фонарь да будка старой прачечной — вот и все декорации (их авторы Жан-Франсуа Кутюр и Жиль Дюбе), выстроенные на узкой полоске между двумя трибунами для зрителей. Все сценическое пространство усыпано мелким гравием. Увязая в нем, герои движутся нестойко и зыбко — этой зыбкостью выдавая, что существуют лишь в пространстве памяти.
Крошечные лампочки, утопающие в мелком гравии, сперва воспринимаются как поминальные свечи, но оказываются частью инсталляции, придуманной героем-художником; инсталляция называется "Солнечная система". А само плетение людских судеб в разные моменты спектакля напоминает то схему строения человеческих органов, то карту звездного неба. Восемь актеров, меняясь ролями, заменяют целую Канаду с ее разномастными обитателями — квебекскими французами, англичанами, китайцами и японцами.
Две девчонки, Жанна и Франсуаза, забравшись на крышу китайской прачечной, смотрят в звездное небо и мечтают о женихах, или, спустившись вниз, раскладывают обувные коробки, стучатся в крышки, как в двери, и, помирая со смеху, изображают своих соседей — обитателей Квебека 30-х годов. Наивный мир прошлого, где кожаные башмаки стоят пять долларов, а китаец в прачечной угощает соседей опиумом, таит в себе кучу опасностей. Рыжеволосый мальчишка прямо в кресле парикмахерской делает Жанну беременной, потом пьяный папа-парикмахер проигрывает ее в карты китайцу, а безмолвные китаянки, прислуживающие в прачечной, вдруг кажутся парками, плетущими нити людских судеб...
В этом давнем спектакле, ставшем его пропуском на театральный Олимп, Робер Лепаж, как и в своих поздних работах, легко мешает реализм с условностью, неожиданно высвечивая какой-нибудь эпизод, намеренно ускоряя или замедляя ритм. Наивная детская игра может в секунду превратиться в магический ритуал и обратно. Меняется и ракурс, и оптика: режиссер чередует телескоп (все сюжетные линии спектакля стягиваются вокруг кометы Галлея) с микроскопом. Вполне натуралистичная любовная сцена сменяется зловещим ритуалом игры в покер: каждый ход знаменуется гулким ударом в пустую бочку или, совсем как в японском "Но" — звуком бьющихся друг о друга деревяшек. А вот "парки", снующие среди пустых обувных коробок, вдруг открывают одну, колдуют над ней, и кто-то из героев корчится от боли. Стоит им плеснуть вина в другую коробку, и стоящий рядом парикмахер уже шатается от хмеля. И пронзительно кричит Жанна, расстающаяся с сестрой...
История этих девчонок, одна из которых прожила жизнь в Квебеке, а другая, насильно выданная замуж за китайца, уехала в Торонто, а после родила слабоумную дочь и заболела раком,— история матери Робера Лепажа и ее рано умершей кузины. Но Лепаж, насыщая сюжет кучей побочных линий и случайных, казалось бы, деталей, умеет так передать аромат времени, что каждый, сидящий в зале, может расслышать в нем что-то свое, бередящее душу. И пусть сегодня спектакль кажется затянутым, приемы чуть архаичными, а рассуждения о второй мировой войне, трагедии Хиросимы или о диктатуре Мао в устах канадцев, страна которых не знала ни диктатур, ни серьезных войн,— наивными, все же "Трилогия драконов" — впечатление незабываемое. К пятому часу спектакля уже кажется, что все это происходит с тобой.
Действие переносится в Ванкувер, где художник, сын Франсуазы, встречает японскую девушку, нарисовавшую трех драконов — чудовищ, живущих в каждом из нас. И вот мы уже в Китае. В том самом, о котором мечтала юная Франсуаза в конце 30-х и о котором вспоминает она теперь, в 1985-м, пытаясь разглядеть в темном квебекском небе комету Галлея. "Когда-то здесь были дома, в них жили китайцы... Теперь здесь автостоянка. А в будущем будет парк, вокзал или кладбище",— рассказывает она сыну, а голос, отделяясь от самой актрисы, начинает звучать сверху. Точно как у Бродского: "Когда-нибудь, когда не станет нас, / Точнее — после нас, на нашем месте / Возникнет тоже что-нибудь такое..."