Фальсификаций, нарушений и поддельных бюллетеней на прошедших выборах было так много, что корреспондент "Власти" Олеся Герасименко даже не пыталась их искать.
Я вообще не хотела работать на этих выборах. Не записалась загодя общественным наблюдателем, не стала членом какой-нибудь избирательной комиссии, даже уговорила редакторов не заказывать мне обычный репортаж. Я собиралась тихо проголосовать против "Единой России", сделать маникюр и пойти в кино. Но в полдень, когда пришла на свой участок, в школу, первое, что я услышала, была ругань председателя комиссии с наблюдателями. Юные розовощекие ребята отвоевывали свое право заглянуть в учетные книги, ходить по залу и приглушить звук запущенного в актовом зале на всю катушку радио "Динамит ФМ". Я подошла к наблюдателям, спросила, какие еще нарушения были, выслушала ответ из десятка пунктов, оставила свою визитку, поняла, что на сегодня меня уже лишили маникюра с кино, и разозлилась.
Я отправилась в Дорогомилово, где коллега и приятель инспектировал участки с удостоверением ТИКа в кармане. Не успела поздороваться с Сашей, как попала на "хоровод": пятеро крепких мордатых парней вышли с одного избирательного участка, свернули в соседний и выстроились в очередь — голосовать. За ними вбежал встревоженный седой мужчина — наблюдатель от КПРФ. Он метался по залу, искал полицию и приговаривал: они только что по открепительным голосовали в соседней школе, надо поймать. Пока я зло думала: "Шли бы шпалы класть, а не бумажки за 500 рублей по урнам разносить", крепкие ребята как один развернулись и побежали вниз по лестнице. Коммунист ринулся следом: за ним летел его светлый шарф, за шарфом бежали мы с Сашей. На первом этаже всех остановили дежурные полицейские, предполагаемых участников хоровода увели в комнату — допрашивать и обыскивать, а я пошла на крыльцо — подслушивать телефонный разговор сотрудника уголовного розыска, который вместе с обычными оперативниками дежурил на участке. "Ну и вот, я так считаю: у двоих есть открепительные, еще двое пришли с ними в очереди за компанию постоять, вот зачем они убегают, это, конечно, проблема. Но раздувать не будем, в общем. Вас понял".
Я разозлилась еще больше, и мы с Сашей пошли по другим избирательным участкам Дорогомилово. На одном не была заполнена увеличенная копия протокола, на другом наблюдатели сидели слишком далеко от урн, а столы членов комиссии вообще стояли за углом, на третьем член "Яблока" плакался, что обнаруженные им участники хоровода вытащили его же на улицу и "едва морду не набили". В это время вышли первые репортажи коллег, которых по объявлению набрали "водить хоровод", даже не проверив имен и род занятий: организаторам махинаций не пришло в голову, что в их летучие отряды могут попасть журналисты, члены оппозиционных партий или просто не готовые продаться за пятисотрублевую купюру горожане. Мы с Сашей читали вслух рассказы об инструктаже, о способах спрятать бюллетени с заранее проставленными галочками и злились, злились, злились. В начале девятого, когда все избирательные участки уже официально закрылись, мне позвонил наблюдатель с одного из них с совсем уж анекдотическим вопросом: "А может ли председатель комиссии голосовать после 20:00?". Я решила, что его все-таки ударили по голове участники хоровода, но тот пустился в объяснения: "Понимаешь, тут милиционеры пришли, говорят, пора все закрывать, а она говорит, что так как целый день была занята, то сама не проголосовала, и сейчас она с членами комиссии будет выполнять свой гражданский долг. Я думаю, они просто в тишине хотят вбросить недостающее". Я тоже так думала. И злилась.
У меня снова зазвонил телефон: розовощекие ребята с моего участка N2648 нашли на столе председателя 182 заполненных за "Единую Россию" бюллетеня. Мне показалось, что я слышу, как члены комиссии хором думают о самоубийстве. Наблюдатели написали заявление о готовившемся вбросе, члены избиркома сели составлять акт об обнаруженных бюллетенях. Акт членам УИКа не давался, восемь строк черновика они писали больше трех часов, явно тянули время и поглядывали, не уйдут ли наблюдатели. Не дождавшись, в третьем часу ночи они сами встали и покинули актовый зал. "Мы тут сидим одни с урнами,— докладывали мне по телефону розовощекие ребята.— Их еще даже не открывали. Не знаем, что делать". Я сидела дома за компьютером, искала для наблюдателей телефоны юристов, вызванивала людей из ТИКа, давала новости о злополучном участке на радио, в газеты и ленты информагентств. Близилось утро, московский ЦИК уже рапортовал об обработке 90% бюллетеней, на моем участке их по-прежнему не начинали считать. Только после вызова полиции, в присутствии оперативников комиссия подписала акт, а испорченные бюллетени запечатали. В 4:30 открыли урны. Половину содержимого успели пересчитали при наблюдателях: побеждала КПРФ, за ним шло "Яблоко", на третьем месте "Единая Россия".
Неожиданно на участке появился сотрудник ТИКа, по совместительству представитель "Единой России". Ребята позвонили мне и остались на линии, чтобы я могла слышать происходящее. Сотрудник ТИКа заявил наблюдателям, что они мешают работе комиссии, что ее члены единодушно проголосовали за их удаление, и выставил розовощеких ребят вон из школы.
К восьми утра, не выдав на руки протокол, им сообщили результаты: 719 голосов за "Единую Россию", 169 — за КПРФ, 31 — за "Яблоко", а общее число голосов оказалось на пару сотен больше, чем пришедших голосовать избирателей. "То, что вы делаете,— уголовное преступление. В другой стране вы бы все сели",— кричала приехавшему спасать ситуацию единороссу одна из наблюдателей. Я прижала телефон к уху: она плакала — от злости. Я тоже.