Вечная смерть в искусстве

Выставка "Новая Академия. Санкт-Петербург" примечательна по двум причинам. Во-первых, это, как ни странно, первая ретроспектива, посвященная "Новой Академии Изящных Искусств" Тимура Новикова — самому яркому явлению в искусстве Петербурга 1990-х годов. Во-вторых, ретроспективой занимается Аркадий Ипполитов, знаток искусства маньеризма, один из лучших в России и, как это часто бывает с лучшими, сделавший мало выставок куратор.

Наиболее известная его работа — проект "Роберт Мэпплторп и классическая традиция", показанный не только в Петербурге и Москве, в Эрмитаже, где Аркадий Ипполитов служит хранителем итальянской гравюры, и Московском доме фотографии, но прокатившийся по филиалам Музея Гуггенхайма в Берлине и Нью-Йорке. Тут надо понимать, что если опус русского куратора показывают в Европах и Америках, то это обычно оттого, что он имеет дело с русским материалом, авангардом, иконой или, на худой конец, современным искусством. Эрмитаж предоставил Гуггенхайму гравюры Гольциуса и компании, тиражные отпечатки, какие можно найти в любом приличном музее старого искусства. То есть у нас — чуть ли не впервые в истории — купили не вещи, а идею. Аркадий Ипполитов, отталкиваясь от формального сопоставления гравюр харлемских маньеристов и фотографий Мэпплторпа, благо мифологические сцены первых на удивление точно рифмуются с обнаженными последнего, сделал выставку о самой сути маньеризма. О том, что маньеризм — искусство смерти и поэзия умирания. Выставку изысканную и пронзительную, где отвлеченная культурологическая концепция срасталась с живой и трагической историей самого фотографа. И скорее всего, "Новая Академия. Санкт-Петербург" станет продолжением, если не ремейком, "Роберта Мэпплторпа и классической традиции".

Дело не в том, что и Мэпплторп, и "новые академики" присягали на верность классической красоте — с серьезностью и ироничностью, смешанными, правда, в несколько разных пропорциях. Не в том, что фотографии Роберта Мэпплторпа имелись в коллекции Тимура Новикова и он выставлял их в стенах своего неоакадемического музея на Пушкинской, 10. Не в схожести их биографий в том, что оба умерли молодыми от чумы XX века. "Новая Академия" с ее модниками и безобразниками, с ее клубными вечеринками и рейвами, "Новая Академия", вокруг которой в 1990-е в Петербурге жизнь била ключом, это тоже искусство смерти и поэзия умирания. Даже в том, как вместе с болезнью основателя прогрессировала не столько эстетика, неизменно эклектичная, сколько этика "Новой Академии", двигавшейся от бесшабашного ерничанья к "новой серьезности", не сказать набожности, видится свойственная маньеризму и маньеристам эволюция.

Конечно, Роберт Мэпплторп был идеальным героем неоакадемического пантеона — наравне с Энди Уорхолом, Лени Рифеншталь, Оскаром Уайльдом, Даниилом Хармсом, Густавом Климтом, Арно Брекером, Пьером и Жилем, Людвигом Баварским и Иоанном Кронштадтским. Этот всеядный пантеон был открыт, в него легко могли войти и Йозеф Бойс, и Александр Дейнека, и "новые дикие", и прерафаэлиты, и декаденты всех мастей — застревал, как верблюд в игольном ушке, лишь московский концептуализм, всегда бывший для неоакадемиков абсолютным синонимом скуки. Как, впрочем, и для московских хулиганов, единомышленников тимуровских "новых художников": для "Мухоморов" и "Чемпионов мира", вышедших на сцену в 1980-е с хармсовским намерением растрепать одну концептуалистскую компанию. Аркадий Ипполитов и тут верен себе, предлагая сравнить "Новую Академию" Тимура Новикова с болонской "Академией вступивших на истинный путь" братьев Карраччи, которую называет "сквотом конца XVI века", созданным в пику заправлявшим делами в искусстве маньеристам.

"Новая Академия Изящных Искусств" (все — с прописных букв, как и слово "Красота" в неоакадемических манифестах) родилась в 1989-м из тимуровской "Академии Всеческих Искусств", когда перестроечный угар проходил, "новая волна" спадала, а Ленинград готовился вновь стать Петербургом, чтобы встретить свой "бронзовый век". Ее действительные и почетные профессора — новообращенные в академическую веру вчерашние панки — выступали во всех жанрах, кроме скучного. Новое академическое "всечество" выражалось в хулиганских роликах "Пиратского телевидения" и выставках на разведенном Дворцовом мосту (в смысле использования петербургских мостов группа "Война" не изобрела велосипеда), в первом в России рейве, Gagarin-Party на ВДНХ, и в оформлении балета "Леда и Лебедь" в Эрмитажном театре, в костюмных постановках к "Золотому ослу" и в бесконечном живом перформансе Владислава Мамышева-Монро, в возрождении фотографических процессов дореволюционной светописи, в традиционной живописи маслом и в компьютерных монтажах. Сцены из жизни "Новой Академии" в манере Энгра и Альма-Тадемы, освоенной Олегом Масловым и Виктором Кузнецовым, монументальная пропаганда Третьего рейха, пропущенная сквозь волнистые гравюрные растры Егором Островым, пикториалистские ангелы Исаакиевского собора в гуммиарабиках Стаса Макарова, героические матросы и авиаторы Георгия Гурьянова, томные валькирии Беллы Матвеевой — все было во славу Красоты и Вечных Ценностей, преданных модернизмом. "Новая Академия" бралась их если не возрождать, то по крайней мере оплакивать, поднимая на знамя из золотой парчи тимуровского "Аполлона, попирающего красный квадрат".

Шитые золотом и бисером парчово-бархатные "иконы" Тимура Новикова стали красной тряпкой как для авангардистов, принявших его абсурдистское мракобесие на веру, так и для ретроградов, всерьез эту пародию на академический официоз не воспринимавших. А "Новая Академия" лишь подливала масла в огонь, раскланиваясь направо и налево, с Эдуардом Лимоновым и с Зурабом Церетели. О степени серьезности "новых академиков" может свидетельствовать неподражаемый фильм "Золотое сечение", где Учитель Новиков втолковывает принципы классического искусства Ученику Мамышеву-Монро методом сечения розгами. Или акция памяти Савонаролы, когда "новые академики" сожгли все "суетное" из своего прошлого в одном Кронштадтском форту (Монро, например, бросил в костер журналы "Птюч" с собственным портретом на обложке). Но за всеми ужимками и прыжками неоакадемиков, скакавших амурами и фавнами средь райских кущей Павловского парка, проступала вечная петербургская тема. Тема смерти, в Аркадии и в Венеции. В Северной Венеции. Прекрасной смерти. Тимур Новиков превратил свою в перформанс с открытым финалом под названием "Новая Академия Изящных Искусств".

Фонд "Екатерина", со 2 ноября по 29 января