Выставка живопись
В петербургской AL Gallery открылась выставка недавно появившегося на местной художественной сцене художника Ильи Орлова — "Женевьева". Выставка маленькая, и галерея хоть и стабильно заметная, но тоже маленькая. Однако сам проект показался КИРЕ ДОЛИНИНОЙ разговором странным и неожиданно серьезным, большим разговором о пейзаже как таковом.
В истории средневековой Европы есть две Женевьевы, по отражению легенд о которых вполне можно изучать смену стилевых парадигм в европейской культуре. Женевьева Парижская жила в V веке, была девицей бедной и набожной, верила во всякие знамения, спасла Париж от голода и после смерти стала его покровительницей. Понятно, что эта легенда, религиозная и героическая, больше всего пришлась ко двору суховатым французам, и особенно в национально ориентированном XIX веке, когда из бытия и небытия вынимались всевозможные национальные герои, и апофеозом ее жизни в искусстве стали "символистские" панно Пюви де Шаванна в Пантеоне.
Вторая Женевьева — Брабантская (Геновефа) — дама совсем иного рода. Она младше (легенда относится к VIII веку), она красавица, голубых кровей (дочь герцога Брабантского), замужняя (жена пфальцграфа Зигфрида) и никакая не героиня. Если не считать героизмом верность мужу и непротивление злу. Ее оклеветали, обвинив в супружеской измене, осудили на смерть, но слуга, которому была поручена казнь, сжалился над Женевьевой и ее сыном, они сбежали и пять лет прятались в глухом лесу — пока муж случайно на них не набрел, клевета была раскрыта, а несчастная жена отомщена. Понятно, что пройти мимо такой фактуры ни один уважающий себя романтик не мог. Эту историю писали в красках и стихах, Роберт Шуман сочинил оперу, Жак Оффенбах — оперу-буфф, а Марсель Пруст населил героями легенды о Женевьеве Брабантской волшебный фонарь в вечерней спальне своего героя.
Фото: Александр Петросян, Коммерсантъ
Про эту-то Женевьеву и сделал свои пейзажи Илья Орлов. То есть и заглавным именем, и собственным присутствием героини на паре полотен с самыми забористыми лесами и пещерами художник отправляет нас прямиком во тьму романтизма. И делает это так мастерски, без постмодернистского заигрывания, без игривого цинизма, без реверансов и танцевальных па — вот так вот прямо берет и пишет романтический пейзаж a la Адриан Людвиг Рихтер. А рядом c неменьшей серьезностью прячет свою Женевьеву в пейзажи а la Коро, Шишкин, Курбе, Лоррен. Импрессионистические и реалистические, французские и русские, немецкие и швейцарские. Большие и маленькие, горизонтальные и вертикальные, овальные и квадратные, на картонках, старых стендах, подарочных упаковках, обломке мрамора, под стеклянным колпаком классического сувенира. Все виртуозные, с легкой иронией того, кто знает, что будет дальше, все "красивые", но без декораторства.
Вот в этой-то точке и начинаются странности этого проекта. По отдельности это как бы просто пейзажи. Вместе — размышления о жанре, способном вынести и тяжеловесный корсет многословного сюжета, и невыносимую легкость его отсутствия. Жанре с богатейшими интонациями и глубочайшей традицией, которому подвластны и политические, и религиозные, и философские коннотации. Внешний консерватизм этого искусства рушится под такой сложносоставной идеологией. Как рушится и уверенность случайного зрителя в том, что это "красивое" искусство радует его глаз именно своей "красивостью". Илья Орлов слишком долго учился немецкой и иным философиям в Смольном колледже, чтобы позволить себе такую невинность. Он последовательно и методично перебирает стили и манеры, чтобы составить свой персональный словарь. Его интересует пейзаж как часть художественной речи. То есть то, чем занимаются люди, пишущие об искусстве, но никак не делающие его сами. Как человек, отметившийся на поле подобных штудий, свидетельствую — у него это получилось.