Жилец
Автор: Ролан Топор
Издателбь: Опустошитель; Издательство ИКАР
"Он с трудом дошел до двери справа и потерся кровоточащим предплечьем о ее поверхность, а потом плюнул на дверную ручку. Изо рта вылетел осколок зуба. "Ага! — воскликнул он.— Прекрасно! Вот теперь у вас чистая и опрятная квартирка!""
Ролан Топор — один из членов французского постсюрреалистического общества "Паника" (помимо него туда входили Фернандо Аррабаль и наиболее известный в России Алехандро Ходоровски). Писатель, художник, режиссер, автор песен и сценариев к мультфильмам, издатель и перформансист, хотя в начале 1960-х, когда начиналась деятельность "Паники", это слово еще не вполне существовало. Практически ренессансная личность, с той оговоркой, что в центре его многообразных занятий находилось исследование не гармонии, но, напротив, предельной раздробленности, безосновательности мира. Вышедший в 1964 году "Жилец" — его самый известный роман.
Некто Трелковский снимает в одном парижском доме квартиру, пустующую после гибели девушки по имени Симона Шуле, покончившей с собой по неведомым причинам. Главный недостаток вполне приличной квартиры — соседи, нервно реагирующие на любой звук и, что важнее, постоянно намекающие на странную преемственность между Трелковским и Симоной. Постепенно мысль об этой связи овладевает героем. Его скромная личность будто бы замещается персоной совершенно незнакомой ему девушки, и процесс этот уверенно подталкивает Трелковского к жуткому концу.
Через 12 лет Роман Полански, в это время — тоже парижанин польского происхождения, поставит по "Жильцу" один из своих лучших фильмов. Однако даже ему придется слегка умерить безумие текста Топора. Впрочем, обилие диких подробностей здесь — не главное. Важнее другое, и эта линия в фильме Полански почти исчезает (у него Трелковский вызывает безусловную симпатию). Роман Топора построен на концепции личности как отталкивающего вакуума, пульсирующей пустоты, колеблющейся между гигантоманией и ничтожностью. Сокровенное желание этой страшной пустоты — стать чем-нибудь заполненной. А единственное значение, которое в действительности может приобрести человек,— смерть. В данном случае это значение носит имя Симоны Шуле. И чудовищный конец слияния с чужим существом, вопреки логике, оказывается не потерей, а обретением разрушительного смысла.
Дизайн вещей будущего
Автор: Дональд А. Норман
Издатель: Strelka Press
Язык вещей
Автор: Деян Суджич
Издатель: Strelka Press
В издательстве института "Стрелка" одновременно вышли две книги с близкой тематикой. Обе касаются вещей — в самом буквальном, будничном смысле — тех предметов, что нас окружают. Или будут окружать в ближайшее время. "Дизайн вещей будущего" Дональда Нормана (бывшего вице-президента Apple) посвящен "умным машинам", холодильникам, автомобилям и прочим аппаратам, способным к принятию собственных решений. То есть желанию людей переложить на вещи как можно больше собственной работы и опасению, что перекладывание это может зайти слишком далеко. Впрочем, Норман вовсе не алармист. Напротив, он — апологет тотального удобства, искренне верящий в появление совершенных машин, в продуктивный диалог человека и его создания. Этот техницистский оптимизм может пугать, но, при некоторой страсти к техническому прогрессу, может по-своему и увлекать. Другая книга, авторства директора лондонского Музея дизайна Деяна Суджича, посвящена вещам не только новаторским, надвигающимся на нас, но и вполне привычным. Это на самом деле — введение в дизайн как таковой: рассказ о том, как внешний вид и устройство вещей может нести то или иное сообщение. В поле рассмотрения здесь попадает очень многое — от ложек до шрифтов, от церквей до ноутбуков. При этом Суджич — автор гораздо более ехидный, критически настроенный к своему объекту, чем Норман. Дизайн у него — немного язык обмана, принуждения к желанию, обладанию. Суджич учит его расшифровывать, понимать, но не доверять полностью, и это, конечно, полезный навык.
Приключения казахского акына в советской стране
Автор: Джамбул Джабаев
Издатель: НЛО
Любопытнейший сборник статей, посвященных главному сталинскому акыну Джамбулу. Среди авторов — видные исследователи советской культуры: Константин Богданов, Евгений Добренко, Оксана Булгакова и другие. История эта совершенно авантюрная, в духе тыняновского "Подпоручика Киже" или даже каких-то концептуалистских, почти приговских выдумок. В 1936 году несколько казахских литературных деятелей нашли в одном колхозе девяностолетнего старика с домброй по имени Джамбул Джабаев и решили попробовать его на роль нового советского акына. Они стали то ли указывать, о чем ему писать, а затем публиковать свои крайне вольные переводы на русский, то ли вовсе плодить бесконечные собственные сочинения от его лица, и идеально попали в ожидание читателя, точнее — режима. За пару лет никому не нужный и явно не особенно разбиравшийся в том, что с ним происходит, старичок превратился в одну из главных литературных звезд эпохи, невероятного богача, участника всех возможных торжеств и своеобразного певца большого террора. Тексты Джамбула (или написанные от его имени) почти полностью посвящены воспеванию Сталина и проклятию врагов народа. Изобретение советской восточной поэзии, достигшее в Джамбуле своего пика, оказалось своего рода идеальным поэтическим фоном конца 30-х годов, поэзией, очищенной от индивидуалистических помех, монументальным рупором народного энтузиазма, застывшей истерикой, величественной, страшной и — как кажется сейчас — невероятно комичной. Исследователи описывают взлет и закат Джамбула, конструкцию возникшей вокруг этого литературного миража индустрии, иконографию и поэтику Джамбула, анализируют его тексты с точки зрения фольклористики и политологии. Сборник научных статей — чтение на любителя, но здесь они образуют связный и крайне интересный фантасмагорический рассказ о создании грандиозного монумента из абсолютной пустоты.
Империя: чем современный мир обязан Британии
Автор: Ниал Фергюсон
Издатель: Corpus
Главная книга известного шотландского историка Ниала Фергюсона — большой труд о Британской империи. Рассказ о том, как небольшой остров превратился в громадный организм, контролирующий самую большую на планете территорию, о том, что Британия брала от своих владений и что она им приносила, как грандиозная идея превращалась в самопародию и как, несмотря на это, мир продолжал существовать по придуманным Британией правилам. Фергюсон — историк-провокатор, но провокатор необычного толка. В молодости, когда все британские интеллектуалы протестовали против политики покойной Маргарет Тэтчер, он был убежденным тэтчеристом. Он занялся исследованиями Британской империи на фоне расцвета постколониализма, превращения его почти что в обязательную позицию, а чувства вины перед бывшими колониями — в основной движок интеллектуальной работы для белого гуманитария. Вопреки этому, Фергюсон выбрал позицию вдохновенного апологета империи, очарованности этим жестоким миссионером, гигантским поставщиком европейских ценностей. Эта книга — не сухая история, это заинтересованный взгляд из современности, причем взгляд совсем не беспристрастный. "Империя" Фергюсона может — а точнее, конечно же, должна — раздражать читателя. Именно в этом ее ценность.
Моя Венеция
Автор: Андрей Бильжо
Издатель: НЛО
"Моя Венеция" Андрея Бильжо — книжка очень психотерапевтическая. В том смысле, что если даже читателю страсть как хотелось, но не довелось побывать в Венеции, он непременно прочтет этот увесистый, приятный на ощупь томик — и успокоится. Со страниц словно звучит голос Бильжо — тембр ровный, ноты бархатные, фразы недлинные, внятные, округлые. И тема чудесная — прогулки по венецианским закоулкам с подробными остановками в реперных точках общепита. Реперные они прежде всего для автора: часть остерий, тратторий и джелатерий — кафе-мороженых, если пренебречь транслитерацией,— почти не имеет шансов попасться на пути туриста. Сам автор не считает себя в Венеции туристом, о чем периодически упоминает не без гордости: у него там квартира, что делает его почти-совсем-венецианцем. Переходя из заведения в заведение, Бильжо подробно ест рыбу бранзино, пьет граппу и поясняет, что круассан в Венеции называют "бриошь". Еще он рассказывает, как воровал кофейные чашечки и не всегда возвращал официантам особо понравившиеся меню,— зато теперь книга богато иллюстрирована последними. Текст журчит, течет, иногда прерываясь фотографиями — как будто вы идете вместе по набережной Неисцелимых и Бильжо показывает: "Смотри, смотри туда!",— иногда принимая форму рюмки — как будто вы зашли пропустить по глоточку в винотеку Al Bottegon, любимую Бродским,— на таких страницах причудливая верстка, кажется, даже издает легкий алкогольный дух... Эта книга — не очень путеводитель и совсем не записки пытливого странника, скорее неспешный монолог сотрапезника, собутыльника, сопутешественника по сырому прекрасному городу. Читателю, который любит есть и жить,— понравится.