7 февраля на стадионе «Фишт» прошла церемония открытия Олимпийских игр. Как российский факелоносец, зажегший огонь Игр, готовился к этому событию и как к нему готовились Константин Эрнст и его команда, специальный корреспондент «Коммерсантъ-BoscoSport» АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ передает из гущи российской делегации, прошедшей по полю стадиона.
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ
Накануне церемонии, поздно вечером я оказался на стадионе. Это было на следующий день после генеральной репетиции открытия. На ней зрители, в основном волонтеры, не увидели кульминации — зажжения олимпийского огня от факела. Репетиция кульминации происходила сейчас.
По дорожке стадиона бежал Владислав Третьяк, великий вратарь великой хоккейной сборной. Бежать ему было пару сотен метров, то есть это была обычная дистанция факелоносца. Вот он замер перед небольшой трибуной, вытянул руку и около минуты ждал, пока огонь, так сказать, разгорится. То есть сейчас никакого огня не было, но время, отведенное на эту часть церемонии, должно было пройти.
И так три раза.
Потом он поднялся в control room, отсюда шло управление всей церемонией: свет, хореография, звук… все, что даже нельзя себе представить.
Здесь были Константин Эрнст, Андрей Болтенко, Георгий Цыпин. Они втроем и придумали эту церемонию, за ночь, и дальше было дело техники, которой оказалось в конце концов, конечно, чертовски много.
Владислав Третьяк до сих пор выглядел взволнованным. Спрашивал, как у него получается. Рассказал, что два часа назад ему звонил президент страны и поздравлял с выбором на роль решающего факелоносца.
— А вы? — спросил я Третьяка.
— А я сказал: «Спасибо за честь». И еще он спросил, нет ли проблем с проходом на арены… Знаете, так получилось, что меня выбрали… Не знаю почему. Ну, меня все-таки знают… В Финляндии, Швеции… В США, Канаде…
И во всех остальных странах, хотел добавить я.
Над полем стадиона мерцали огромные фигуры спортсменов из стали в прямом смысле этого слова. Сделали их в Англии. Эти конструкции потом сыграли свою роль на церемонии.
Кто-то из обслуживающего персонала там, внизу, фотографировал их, режиссер наверху, в control room, замечал это и укрупнял его изображение так, что можно было разглядеть, какая у него модель телефона. Человека таким образом фиксировали — и не знаю, что с ним было потом. Режим на стадионе был жестким.
Я спросил Константина Эрнста, много ли частей ушло из начальной версии церемонии.
— Да нет,— пожал он плечами.— Летающих кораблей не будет. Медного всадника. Это было уже совсем нереально. Да и кто не знает, как должно быть, этого не заметит.
Я знал, что некоторые части церемонии зрители увидят, но без определенных подробностей. Так, «Бал Наташи Ростовой» должен был начинаться с того, что под колонны на поле из-под самой крыши стадиона должна была спускаться гигантская люстра, из которой дирижировал, честно говоря, маэстро Гергиев. Люстра готова и лежит на складе тут же, на стадионе. Но ее так никто и не увидел. Не вышло смонтировать ее. Это оказалось уже выше человеческих сил. Может, и слава богу.
— Сажаем оркестр в центр поля,— говорил Андрей Болтенко.— Другого выхода я не вижу.
— Нам в центре нужна только струнная группа…— возражал ему Георгий Цыпин.
— Сажаем в центр поля струнную группу,— эхом отзывался Андрей Болтенко.
Мне рассказывали, что в какой-то момент церемония лишилась и летающего под крышей голубя, состоявшего из сорока воздушных гимнастов (тоже в конце концов осели где-то на складе).
— Вообще-то компания, которая занималась монтированием оборудования под крышей, сделала свое дело,— сказал Эрнст.— Сначала они мысли не допускали, что все получится. Они все рассчитали и сказали: «Мы можем сделать это за 76 дней». Я тоже посчитал и сказал, что у них есть 32 дня и что если работать в две смены, то 76 дней я вам, конечно, не гарантирую, но 64 у вас считайте что есть.
Впрочем, на земле остался голубь из балерин в светящихся юбках, из-за которых многие на репетиции принимали голубя за медуз.
Да и вообще, осталось по сравнению с замыслом, как ни удивительно, почти все.
Правда, нужно сказать еще об одном. До последнего момента Константин Эрнст боролся за минуту молчания на стадионе. У каждого зрителя на кресле должен был оказаться пакет с фотографией погибшего на Великой Отечественной войне человека. Это были сорок тысяч людей. С фамилиями и именами, с датой рождения и смерти. Ведущий объявлял минуту молчания, зрители поднимали эти фотографии. Минута молчания на олимпийском стадионе.
МОК не пошел на это. Константину Эрнсту рассказывали, что если сделать так, то на всех Олимпиадах появятся такие минуты молчания (ближайшая зимняя, в Корее, почтит память погибших на корейско-японской войне), и что МОК вне политических акций, а эти фотографии станут именно такой акцией… Он возражал, говорил, что это же не просто война, что в ней погибли миллионы… Но МОК так и не решился.
Была уже почти полночь. Вот-вот, прямо с самолета должна была подъехать на репетицию Ирина Роднина, тоже часть церемонии.
Я вышел на поле. Прямо надо мной, начиненные лампочками, мерцали гигантские полозья коньков стального хоккеиста высотой с четырехэтажный дом. Поле под моими ногами светилось звездным небом. Оставалось два дня.
Стоящий рядом Константин Эрнст сказал:
— Если все это получится…
— Как это? — переспросил я.— Что значит «если»?.. «Если» может говорить кто угодно, но только не человек, который все это сделал.
— Поэтому я и говорю «если»… Нет ведь никаких гарантий.
За два часа до начала церемонии в Олимпийской деревне было подозрительно тихо. Изредка шуршали шины велосипедов. В двух случаях из трех это были голландцы — в оранжевых куртках на оранжевых велосипедах, оранжевые песни, оранжево поют.
Такое впечатление, что на церемонию открытия никто тут и не собирался.
Из 11-го дома вышла четверка бобслеистов и в полном составе проследовала в экипировочный центр: хотели прикрепить на шапки фирменные кокарды с символикой RU. Я спросил у Александра Зубкова, знает ли он, как нести, собственно говоря, флаг. Его же только позавчера выбрали знаменосцем российской сборной.
— Знаю! — воскликнул он,— вот так!
И он, сжав кулак, вытянул руку вперед.
На самом деле ему, конечно, объяснили, что выдадут ремень через плечо и на ремне будет крепление для флага.
Признаков волнения не было на лице Александра Зубкова. Между тем к нему, безусловно, пришла слава, и она была волнующей: даже спортсмены здесь, в Олимпийской деревне, подходили и просили сфотографироваться с ним.
Я увидел конькобежца Ивана Скобрева, который, кажется, тоже никуда не собирался. И в самом деле, у него на следующий день был старт: пять тысяч метров.
— Хорош, конечно, голландец,— признал Иван Скобрев.— И мне хороший стимул нужен, чтобы пробежать. А против меня выставили в пару, по-моему, из Новой Зеландии, не самого сильного. В общем, удача нужна.
Подошел проводить спортсменов на парад и фигурист Евгений Плющенко.
— На парад, я смотрю, не идете? — поинтересовался я.
Одет он был по-домашнему.
— Нет, силы коплю! — подтвердил он.
— Пока, кажется, все хорошо идет? — спросил я.— Или даже очень хорошо.
— Все, что мог, я вчера сделал (выступая за команду, Евгений Плющенко занял второе место в одиночном катании с личным рекордом по очкам.— А. К.). На сегодня больше, чем получилось вчера, быть не могло. Но на самом деле все, конечно, впереди. Медаль в командных соревнованиях точно цепанем, но есть же шанс на золото. И потом еще выступать…
— То есть в личных соревнованиях вы тоже будете участвовать? — спросил я.
— Нельзя загадывать. Вот этого точно нельзя делать. Сначала надо эти закончить,— сразу сказал он.
Постепенно спортсмены выстраивались у входа в 11-й дом. Подошли две девушки, одна из которых делилась последними впечатлениями:
— Фотографировалась с бобслеистами! Ты понимаешь, он меня обнял — и все!..
Главная улица Олимпийской деревни заполнилась людьми вдруг. В считаные минуты произошло самопостроение. За российской делегацией по дороге на стадион «Большой», ставший для спортсменов залом ожидания, выстроились румынская делегация (два человека) и таджикская (один человек). (Позже российскую делегацию поставили в самый конец очереди: принимающая сторона замыкает парад.)
Все здесь устроено так, что не пришлось садиться в автобусы и ехать до стадиона: вход в «Большой» — в паре сотен метров от выхода из деревни.
Родные стены помогали: волонтерские крики «Рос-си-я!» за пару минут превратились в мощный хор (а некоторые девушки просто визжали).
А одна юная регулировщица движения, когда спортсмены переходили дорогу, так виртуозно дирижировала светящейся в темноте гаишной палкой, что это вызвало ответный восторг у российских спортсменов.
— Здорово получается! — не удержался и крикнул ей кто-то.
— Меня учили! — вертя палку в руках, крикнула она.— Я еще и не так умею!
Восторженные крики превратились в восторженный стон.
Условия ожидания были не очень человеческими. В бетонированном коридоре «Большого» встала в ожидании элита мирового спорта. Присесть ей было негде (хотя некоторые в конце концов стали устраиваться на два тощих поребрика). Сухпаек не выдавали, а это в конце концов традиция таких мероприятий: бутерброд с сыром, бутерброд с помидорами, два яблока, бутылка воды… (позже, когда очередь стала двигаться, мы добрались до воды и яблок, расставленных на столах, но это уже не считалось). В Афинах, Турине, Пекине, Ванкувере, Лондоне спортсмены ждали момента своего появления на стадионе по крайней мере на трибунах соседнего стадиона, где им транслировали ту часть церемонии открытия, в которой они сами не участвовали.
Так что те, кто не пошел на церемонию, имея в виду отдохнуть, сделали, похоже, правильный выбор.
Около «Фишта» мы несколько раз на несколько минут останавливались. Безумствовали волонтеры: «Надерите им задницу!.. Нас не догонят!..» Кто-то из опытных спортсменов в колонне уговаривал остальных не спешить:
— Вас будут гнать по стадиону, а вы не торопитесь. Американцы ведут себя как хотят: вообще встают, когда заходят на стадион. А мы тут хозяева!
— Да мы вообще с поля не уйдем! — крикнула в ответ хоккеистка.
Мы входили на «Фишт». Номер подписывался в печать.