«Государство ушло из китаистики»

Поворот к Азии требует углубленных знаний о партнерах, в особенности о крупнейшем из них — Китае. Когда-то в России была одна из ведущих мировых школ китаеведения. «Власть» изучила, что от нее осталось.

Александр Габуев

«Нарядный камень на могиле китаеведения»

12 июня 2011 года в Георгиевском зале Кремля Дмитрий Медведев, работавший тогда президентом России, вручал государственные премии РФ. Единственными представителями гуманитарных наук, получившими госпремию (до того три года подряд гуманитарии на нее не номинировались), оказались китаисты Артем Кобзев, Анатолий Лукьянов и Михаил Титаренко. Премию они получали как редакторы-составители энциклопедии «Духовная культура Китая» в шести томах. «Их труды позволяют лучше понять традицию и духовную культуру Китая, они углубляют, обогащают и современную синологию. Их трудами пользуются во всем мире, в том числе и в самом Китае»,— подчеркнул Медведев в своей речи. Ответное слово Артем Кобзев начал с того, что «Святая Русь в XIII веке входила в единое государство с Китаем». «Вслед за созданием Российской Империи Петр Великий создал отечественную китаистику. На первое издание китайско-русского словаря Александр I утвердил грандиозную сумму — 140 тысяч рублей, Большой китайско-русский словарь в СССР также получил госпремию,— сказал он.— Само сочетание — государственная премия России и “Духовная культура Китая” — символично, поскольку российская синология генетически — государственная и духовная наука. Да не оскудеет рука дающего, осененная высшими государственными и духовными силами!»

После завершения церемонии, как рассказал «Власти» сам Кобзев, на торжественном фуршете он подошел к президенту и дополнил свое выступление маленькой деталью: только что удостоенный госпремии РФ шеститомник был издан на китайские деньги. Проект, работа над которым началась в конце 1980-х, могла ждать судьба долгостроев советской науки: после выпуска в 1994 году энциклопедического словаря «Китайская философия» денег на публикацию серьезно доработанного труда, в котором поучаствовали китаисты со всей России, не было. На помощь пришел глава Банка развития Китая (ныне кредитор многих российских госкомпаний) Чэнь Юань. Он сжалился и открыл финансирование в память об отце — известном руководителе КНР 1980-х Чэнь Юне, который тепло относился к СССР.

После развала СССР китаеведение пережило все то же, что пережили в 1990-е другие страноведческие дисциплины

Как рассказывает «Власти» Артем Кобзев, тогда на кремлевском банкете он довел до президента всю информацию и передал письмо с предложениями, как исправить ситуацию. Дмитрий Медведев, по его словам, был крайне раздосадован услышанным. Вскоре Кобзеву пришло письмо из Кремля, что его предложения сочтены важными, а помощникам президента Сергею Приходько и Аркадию Дворковичу (сейчас — вице-премьеры) поручено принять меры. Вскоре Российский гуманитарный научный фонд (РГНФ) выделил вне очереди пять грантов по 6 млн рублей на изучение Китая. Действие грантов закончится в этом году. (Один из пяти грантов в 6 млн на проект «Духовно-нравственные основы межкультурного диалога России и Китая в условиях глобализации» получил философский факультет Саратовского государственного университета, на котором нет ни одного китаиста). «Я потом писал в Минобрнауки. Оттуда пришло письмо, что наши предложения учтены и интегрированы в программы министерства, так что спи спокойно, дорогой товарищ»,— смеется Кобзев.

По словам китаиста Александра Лукина, возглавляющего департамент международной политики на факультете мировой политики и мировой экономики НИУ «Высшая школа экономики» (ВШЭ), профинансированную китайцами и награжденную в Кремле президентом энциклопедию можно назвать нарядным надгробным камнем на могиле отечественного китаеведения: «Подобных работ по Китаю в России не будет еще очень долго, если будут когда-нибудь вообще».

«Остались пенсионеры, дебилы и сумасшедшие»

История изучения Китая в России насчитывает более 300 лет (см. справку). Особенно плотно контакты начали развиваться после победы коммунистов в гражданской войне в Китае (одержанной не без помощи СССР) и образования КНР в 1949 году. Начавшийся в 1960-х советско-китайский раскол имел для китаистики и позитивные, и негативные последствия. С одной стороны, были свернуты контакты между двумя странами, в том числе академические. С другой стороны, ЦК КПСС инвестировал огромные средства в изучение КНР, которая из «младшего брата» превратилась в «предполагаемого противника» (а после пограничного конфликта на острове Даманский в 1969 году — в реального). Накануне развала СССР советская школа китаеведения считалась одной из лучших в мире. «Советская структура имела всякие недостатки, но, как и в современном Китае, в ней был элемент государственного подхода. Считалось, что надо изучать все систематически. У нас были специалисты по всем периодам китайской истории, по всем проблемам, и эта комплексность подхода обеспечивали и вузы, и система академии наук»,— вспоминает Александр Лукин.

После развала СССР китаеведение пережило все то же, что пережили в 1990-е другие страноведческие дисциплины. Были и позитивные моменты. «Развалу СССР предшествовала нормализация отношений с Китаем в 1989 году. В результате за последние 25 лет у нас появилось огромное количество людей, которые хорошо выучили язык, учились и жили в Китае, щупали его руками, а не просто сидели где-то в советском НИИ и критиковали левацкий уклон в Китае»,— говорит китаист Василий Кашин из Центра анализа стратегий и технологий (ЦАСТ). «Произошла деидеологизация науки. Стало можно писать как угодно, а ведь именно изучение современного Китая было в СССР наиболее зашоренной областью — многие именно поэтому хотели заниматься классикой, а не современностью»,— говорит замдиректора Института стран Азии и Африки МГУ Андрей Карнеев. Другим важным достижением, отмечает китаист Михаил Карпов из ВШЭ, стало знакомство постсоветских китаистов с работами западных коллег и изучение методологии социальных наук, отличной от единственно верного марксистского учения.

С другой стороны, зарплаты в 1990-е, как и в целом по экономике, резко сократились. «Если при СССР старший научный сотрудник по китайскому направлению мог получать 400–500 рублей, то после 1992 года это превратилось в $30–50 в месяц,— говорит Александр Лукин.— Кто мог остаться в науке? Либо пенсионер, который получает пенсию и ему некуда податься. Либо какие-то молодые дебилы, которые не смогли уйти в бизнес или устроиться в другое место. Или сумасшедшие, которые просто любят это дело. Такие всегда в китаеведении были, но на этих людях нельзя выстроить систему». С похожими проблемами столкнулись и государственные органы: как признаются многие собеседники «Власти», в 1990-е госслужбу покинули многие подававшие надежды дипломаты и разведчики. Стратегии отхода были разные: кто-то уезжал за границу, кто-то уходил в бизнес или журналистику, стараясь при этом сохранить связи с Китаем, большинство же просто ушли из китаистики и забыли язык. Несмотря на это китаеведение обеспечило научное сопровождение политики Москвы в отношении Китая, ставшей одним из немногих реальных достижений внешней политики постсоветской России, полагает Владимир Портяков.

Если спросить наш МИД, где у нас кто-то что-то знает про Китай, они говорят: "Вся экспертиза только у нас"

После этого в 2000-х товарооборот с Китаем начал увеличиваться, а после кризиса 2008–2009 года КНР уверенно заняла место главного торгового партнера России. Еще в 2011 году по поручению Дмитрия Медведева была подготовлена снабженная грифом секретности концепция интеграции РФ в Азиатско-Тихоокеанский регион, в которой основное внимание уделялось развитию отношений с Китаем. Ту же линию после возвращения в Кремль продолжил Владимир Путин. Сейчас на фоне санкций выстраивание партнерства с Пекином неформально объявлено одной из важнейших задач государства и бизнеса. На решение брошены крупные силы. Попавший под санкции Геннадий Тимченко (шестой человек в российском рейтинге Forbes с состоянием в $15,3 млрд) в апреле возглавил Российско-китайский деловой совет (РКДС). А в сентябре Игорь Шувалов возглавил уже четвертый диалоговый формат с китайцами на уровне вице-премьеров: помимо него с Китаем работают Дмитрий Рогозин (возглавляет межправкомиссию), Аркадий Дворкович (стратегический диалог в сфере ТЭК) и Ольга Голодец (социальная и гуманитарная сферы).

В каком же состоянии подошла российская экспертиза по Китаю к тому моменту, когда она нужна Кремлю, Белому дому и крупному бизнесу больше всего?

«Шире они редко смотрят»

«Если спросить наш МИД, где у нас кто-то что-то знает про Китай, они говорят: “Вся экспертиза только у нас”»,— говорит собеседник «Власти» в аппарате правительства. Действительно, из всех ведомств именно МИД обладает наиболее обширным штатом экспертов по Китаю — несколько десятков человек работают в первом департаменте Азии, который возглавляет китаист Андрей Кулик. Еще больше дипломатов в посольстве РФ в Пекине, а также в консульствах в Шанхае, Шэньяне, Гуанчжоу и Гонконге. В отличие от американского Госдепа, в МИДе гораздо меньше ротация сотрудников между регионами мира, то есть дипломаты могут концентрироваться на Китае и Восточной Азии.

По отзывам опрошенных «Властью» экспертов, бизнесменов и чиновников, в МИД РФ есть ряд классных экспертов по Китаю. Особенно выделяют троих: курирующего Азию замглаву МИДа 53-летнего Игоря Моргулова (был советником-посланником в Китае, одним из синхронистов, работавших с первыми лицами РФ), посла в Таиланде 50-летнего Кирилла Барского (был спецпредставителем президента России по делам ШОС, много работал в Китае и странах Юго-Восточной Азии), а также посла в Китае 62-летнего Андрея Денисова. Помимо этой тройки собеседники «Власти» выделяют советника-посланника посольства Евгения Томихина и нескольких заместителей директора профильного департамента, а также генконсула в Шанхае Андрея Смородина.

Именно выпускник МГИМО Андрей Денисов, знакомый с министром Сергеем Лавровым еще со студенческих времен и сплавлявшийся с ним по горным рекам, считается в МИДе главным экспертом по КНР. В отличие от коллег, свою карьеру он начинал экспертом в международном отделе ЦК КПСС, который играл роль «мозгового центра» советской внешней политики. Знакомые отзываются о нем как о человеке, обладающем системным мышлением и не столь заточенным на детали бюрократического процесса, как люди, нигде кроме МИДа не работавшие. Кроме того, Денисов долгое время занимался на Смоленской площади вопросами экономической дипломатии, а именно эта сфера выходит в отношениях с Китаем на передний план.

Впрочем, с оценкой МИДа как главного российского центра компетенций по Китаю согласны далеко не все, особенно бизнесмены. «Люди на топовом уровне бывают нормальные. Но исполнители обычно очень среднего качества, в плане поддержки бизнеса или просто экспертизы толку от них мало»,— говорит топ-менеджер работающей с КНР крупной частной компании. Главная беда многих дипломатов (правда, не только китаистов) — заточенность на формальной стороне вопросов в сочетании с отсутствием кругозора, который по службе требуется только на старших должностях. «В МИДе очень хорошие специалисты, но они определенной направленности, они знают свое дело узкое. Шире они редко смотрят»,— признает Александр Лукин из ВШЭ, сам работавший в посольстве в Пекине. На это накладываются такие проблемы министерства, как маленькие зарплаты во время работы в центральном аппарате в Москве (разница с оплатой в загранкомандировках в несколько раз), отток молодых кадров после возвращения из первой командировки, долгая карьера, сопряженная с занятием технических должностей. По признанию собеседников «Власти» в МИДе, развить экспертную компетенцию по Китаю можно только за счет желания или при удаче попасть под руководство умного начальника.

Расходятся собеседники «Власти» и в оценках качества аналитической работы посольства и МИДа. «Отправляемые “верхом” бумаги (зашифрованные телеграммы.— “Власть”) бывают толковыми, но далеко не все. Особых откровений там нет»,— говорит источник «Власти», близкий к правительству. Одна из основных причин, отмечают собеседники, не слишком диверсифицированный круг общения дипломатов и неумение системно работать над расширением круга источников. В этом, говорят собеседники «Власти», российским дипломатам есть чему поучиться у их китайских коллег — при появлении какого-то конкретного вопроса по России из Пекина расспросами начинают заниматься все: дипломаты, заезжие эксперты-русисты и аккредитованные в Москве китайские журналисты.

Наши при доступных ресурсах стараются как могут, но оптимизм некоторых руководителей по поводу качества экспертизы спецслужб, мягко говоря, завышен

При этом, говорят сразу несколько собеседников «Власти» в бизнесе и госорганах, влияние мидовской экспертизы на принятие решений по Китаю невелико (исключением является разве что посол Денисов), это является отражением низкого статуса министерства. МИД воспринимают как лидера в вопросах классической дипломатии или узких тем вроде ядерного нераспространения, а в отношениях со странами, где главную роль играет экономика, его функции скорее технические. Правда, в отвечающих за экономику ведомствах (вроде Минфина или Минэнерго) китаистов нет вообще, как нет их и среди помощников вице-премьеров, отвечающих за связи с КНР. Единственное исключение — Минэкономразвития (директор департамента Азии и Африки Евгений Попов — китаист), которому подчинено и торгпредство. Несколько китаистов есть и в Кремле — в управлении внешней политики администрации президента, однако, по отзывам источников «Власти», управление занято не столько стратегией, сколько текущей работой по подготовке визитов и встреч Путина.

Среди госведомств, занимающихся КНР, особняком стоят спецслужбы. О работе СВР и ГРУ в Китае нынешние и бывшие сотрудники предпочитают не распространяться. Опрошенные «Властью» люди, знакомые с этой темой, обращают внимание на ряд принципиальных моментов. Во-первых, и политическая, и военная разведка столкнулись в 1990-х с теми же проблемами, которые переживали гражданские китаисты: безденежье, сокращение штатов и отток молодых кадров. В результате возник разрыв поколений, а с уходом на пенсию специалистов старшего возраста качество аналитики просело. Во-вторых, на китайском фронте СВР и ГРУ сталкиваются с теми же проблемами, что и разведки всего мира: разграничение между оперативниками и аналитиками и запрет аналитикам покидать пределы РФ приводит к тому, что современный Китай в Москве анализируют люди, последний раз бывавшие в КНР в начале 1990-х.

Наконец, в-третьих, на китайском направлении российская разведка в силу фенотипических особенностей оперативников не может иметь людей такого уровня, как разоблаченные в результате предательства в 2010 году в США нелегалы Андрей Безруков или Михаил Васенков, долгие годы выдававшие себя за местных. Еще один удар по компетенциям военных спецслужб был нанесен реформой вооруженных сил, когда во всех подразделениях, в том числе в ГРУ, сокращались ставки. В итоге на многих ключевых направлениях аналитики, в том числе по КНР, остались молодые и не слишком опытные офицеры, пусть и с сравнительно высокими окладами. «В тех же США все системные проблемы купируются тем, что есть “вращающаяся дверь”, когда топовые аналитики могут уйти на гражданку, а потом вернуться в Национальный совет по разведке. Ну и контакты среди своих же юристов и инвестбанкиров, которые помогают снимать массу информации, не говоря уже о технологиях,— говорит один из собеседников “Власти”.— Наши при доступных ресурсах стараются как могут, но оптимизм некоторых руководителей по поводу качества экспертизы спецслужб, мягко говоря, завышен».

Cвою долю в формирование экспертного знания по Китаю всегда вносила журналистика. К журналистам, работающим за рубежом, всегда предъявлялись особые профессиональные требования — далеко не всегда даже блестящий ученый мог стать хорошо пишущим журналистом или умеющим общаться с китайцами интервьюером. С другой стороны, присущая популярным статьям поверхностность столь же не всегда позволяла журналистам быть допущенным в условный круг экспертов по Китаю. Российские СМИ в Китае традиционно представлены ТАССом, РИА «Новости» (МИА «Россия сегодня»). Долгое время в Пекине работали корреспонденты «Интерфакса». Есть также корпункты Первого телеканала и ВГТРК. Корпунктов центральных печатных СМИ в Пекине нет. Больше всего присланных из России корреспондентов — в пекинском представительстве ТАСС (семь человек, все со знанием китайского языка). Есть планы по интенсификации работы на китайском направлении у недавно созданного МИА «Россия сегодня», правда речь идет, скорее об информировании жителей Китая о ситуации в России, новостях и экспертных материалах — поэтому расширение штата будет обеспечено китайцами. По количественному составу российские СМИ в Китае существенно уступают как западным СМИ в КНР (большие коррпункты в Пекине есть у всех крупных СМИ, информагентства представлены и в крупных городах Китая), так и китайским СМИ в России. Например, в московском коррпункте агентства «Синьхуа» трудятся около 70 человек.

«Ограниченность задач и отсутствие интереса к большим сюжетам»

Помимо государства знания о Китае все больше нужны бизнесу. Во многих крупных компаниях созданы собственные аналитические подразделения по работе с КНР. Впрочем, топ-менеджеров с китаеведной подготовкой в российских компаниях практически нет. По словам собеседников «Власти», несколько месяцев назад Геннадий Тимченко озаботился поиском человека в РКДС, который смог бы заниматься координацией ежедневной работы совета. Кандидат должен был великолепно знать китайский, быть россиянином и иметь топ-менеджерский опыт в российской или глобальной компании. Несколько лучших хедхантинговых агентств перебрали весь рынок китаеведов от бизнеса, но человека, удовлетворяющего этим требованиям, не нашли. Единственным китаистом на уровне вице-президента крупной компании оказался 57-летний Сергей Григорьев из СУЭК, отвечающий в компании за PR и GR. При этом даже Григорьев, хотя и окончил ИСАА с китайским, значительную часть карьеры потом занимался США.

Китайские команды крупных компаний обычно невелики и занимаются, как правило, узкой отраслевой аналитикой. Ничего похожего на аналитические команды китайской нефтегазовой госкомпании CNPC, изучающей Россию комплексно и с привлечением независимых экспертов (см. материал «Китайские советы» в №40 от 13 октября), в крупных российских компаниях нет. Обычно корпорации берут молодых специалистов с китайским и планомерно выращивают их в хороших экспертов со связями на своем рынке. Экспертные компетенции этих специалистов могут быть высоки, но только в узком секторе — за пределы бизнес-этикета и базовых знаний об этнопсихологии их кругозор выходит редко.

У больших компаний важную роль играют представительства в КНР, которые занимаются и аналитикой, и GR. Их часто возглавляют отставные чиновники вроде экс-торгпреда Сергея Цыплакова, ныне возглавляющего представительство Сбербанка в Пекине, или возглавлявшего представительство «Роснефти» отставного дипломата Сергея Гончарова (оба считаются одними из наиболее компетентных специалистов по КНР). Нередко аналитикой заняты и граждане КНР (так дело поставлено, например, в «Роснефти»). Другая особенность — многие госкомпании предпочитают брать на работу бывших сотрудников спецслужб (особенно этим славится «Газпром»). Среди госкомпаний наиболее эффективные представительства, считают собеседники «Власти», у «Росатома» и ВЭБа, среди частных компаний — у En+. Правда, учитывая, что российские компании не продают на китайский рынок уникальные решения в сфере консалтинга, финансов или IT, связи глав их представительств в Пекине не идут ни в какое сравнение с уровнем контактов западных фирм вроде Goldman Sachs или McKinsey.

«Ограниченность задач и отсутствие интереса к большим сюжетам — удивительная черта российских компаний. В то время как на Западе ваши госкомпании и олигархи интересуются политикой и экономикой, на китайском рынке этого интереса нет»,— рассказывает один их работающих в Китае глобальных консультантов. Олег Дерипаска, до назначения Тимченко в РКДС считавшийся главным среди олигархов активистом сотрудничества с Китаем, первый задумался и о создании внутри En+ своей экспертизы по темам вроде макроэкономики КНР и политических рисков. При этом в объявлении о вакансии, которое перекидывали друг другу по почте московские китаисты, не жалея смайликов, знание китайского указывалось в качестве желательного, но не обязательного навыка.

Глубокой экспертной компетенции по проблемам вроде политических рисков нет и у профильных бизнес-организаций при ТПП и РСПП вроде РКДС или Российско-китайской палаты по содействию торговле машинотехнической продукцией. Аналитические подразделения, которые существуют при любом деловом совете развитых стран с Китаем, в России отсутствуют. В руководстве отвечающих за взаимодействие с КНР структур также находятся не китаисты: ответсек РКДС Алексей Калашник долго работает с КНР, но по-китайски не говорит, глава Российско-китайской палаты Сергей Санакоев, работающий также помощником у министра по развитию Дальнего Востока Александра Галушки, по образованию японист и китайским не владеет.

«Образовательная и научная система находятся в двойном кризисе»

В условиях отсутствия собственных компетенций по широким сюжетам, важным для работы в КНР, компании теоретически могли бы использовать знания независимых экспертов. Именно так на китайском рынке работают западные компании, финансирующие мощнейшую англосаксонскую синологию. Так работают китайские корпорации, инвестируя большие деньги в русистику. Дополнительный мотив владельцев компаний или чиновников — желание проверить выводы своих аналитиков, получив альтернативную точку зрения. Но в России этого не происходит.

Опрошенные «Властью» эксперты в академических и университетских центрах говорят об отсутствии спроса на свои компетенции со стороны бизнеса, а еще больше жалуются на отсутствие интереса со стороны государства. «Государство просто ушло из китаистики. И это является грубейшей ошибкой. В Китае, наоборот, государство пришло в русистику»,— говорит декан отделения востоковедения ВШЭ Алексей Маслов. В свою очередь бизнесмены и чиновники в общении с «Властью» ругают экспертов. «Никакой практической пользы от общения нет. Ответ на короткий простой вопрос люди начинают со времен китайского царя Гороха, причем ясности из ответа не прибавляется. Одно слово — ученые»,— говорит федеральный чиновник, имеющий отношение к азиатскому направлению.

Случаи заказа экспертных исследований независимым организациям можно пересчитать по пальцам. Алексей Воскресенский из МГИМО приводит пример издания коллективной монографии «Энергетические измерения международных отношений и безопасности в Восточной Азии» в 2007 году, где на деньги нефтяной компании BP были проанализированы геополитические аспекты работы энергетического комплекса в АТР. Другой пример, когда бизнес заказывает связанную с Китаем экспертизу у независимых исследовательских структур — изучение перспектив создания Азиатского энергетического кольца, который реализует Центр энергетических систем Сколковского Института науки и технологий (СколТех) совместно с Институтом систем энергетики им. Мелентьева (ИСЭМ РАН). Азиатское энергетическое кольцо, предусматривающее объединение энергосистем стран АТР с энергосистемами Сибири и Дальнего Востока России, поддерживается российскими генерирующими компаниями, заинтересованными в выходе на новые рынки. В частности, среди госкомпаний интерес к реализации проектов в рамках энергокольца проявляет Интер РАО, возглавляемая Борисом Ковальчуком, а в АТЭС эту тему продвигал владелец En+ Олег Дерипаска. Как рассказывает «Власти» руководитель исследования Ксения Кушкина, в рамках проекта российские компании, в частности, финансируют исследования развития электросетевого комплекса на севере и северо-востоке КНР и перспектив поставок российской электроэнергии энергии в Китай и на Корейский полуостров. «К нам обращаются, потому что на базе СколТеха созданы все условия для взаимодействия бизнеса, научных институтов и органов государственной власти. Центр энергетических систем учитывает интересы различных сторон и при этом сохраняет объективность»,— говорит Кушкина.

Впрочем, эти примеры единичны. Ученые продолжают жаловаться на отсутствие заказов, бизнесмены — на то, что заказать исследование по Китаю в России некому. Каково же состояние российской экспертизы по Китаю, не связанной с ведомствами и корпорациями?

Главной исследовательской организацией по современному Китаю в России является созданный в 1966 году Институт Дальнего Востока (Институт востоковедения РАН, в котором тоже есть отдел Китая, занимается в основном изучением традиции, а не современности). С 1985 года ИДВ бессменно возглавляет 81-летний академик Михаил Титаренко, выходец из структур международного отдела ЦК, один из главных сторонников дружбы с Китаем. Перед развалом СССР в институте работало около 500 экспертов. Сейчас, как рассказывает «Власти» первый замдиректора ИДВ Сергей Лузянин, их осталось 147. «Титаренко человек сложный, но как руководитель смог сохранить коллектив»,— говорит Александр Лукин. По словам Лузянина, зарплата научного сотрудника в ИДВ составляет 16 тыс. рублей в месяц, максимальная зарплата исследователя у старшего научного сотрудника, доктора наук — 27 тыс. рублей. В результате перед институтом остро стоит проблема разрыва поколений: большинству сотрудников за 60, многим звездам уже за 80, а молодежь работает во многих местах помимо ИДВ.

В этих условиях ученые выпускают по несколько десятков статей в год, печатают главный китаеведческий журнал в России «Проблемы Дальнего Востока» (выходит шесть раз в год на русском и ежеквартально на английском), издают монографии (официально тиражи должны составлять не менее 500 экземпляров, но реально бывают меньше), а также реферативные выпуски экспресс-информации по Китаю (нередко отставание бывает на пару лет). Как рассказывает Сергей Лузянин, значительную часть продукции ИДВ не выкладывает в открытый доступ — это справки для руководства страны, которые пишутся накануне важных визитов или по ключевым событиям. Правда, денег за это ИДВ не получает.

В международных базах работы российских китаистов почти не индексируются. Во многом это связано с тем, что ученые в силу материальных обстоятельств выпадают из контекста мировой науки. «Главный китаеведческий журнал Journal of Contemporary China мы сейчас не выписываем, он дорогой. С 1991 года никакие международные научные связи не финансируются государством. Ни копейки на литературу, ни копейки на поездки, только иногда целевым назначением на конференции или какие-то книги. Иногда залетают бесплатные экземпляры западных книг, которые по библиотекам распространяются, бывают приличные книги. Но это немного. С Китаем у нас есть обмен: мы им заказываем литературу, они нам»,— говорит замдиректора ИДВ Владимир Портяков. Новую научную литературу ИДВ покупает на деньги, которые получает от сдачи помещений в аренду в изрядно обезлюдевшем с 1991 года панельном здании института на Нахимовском проспекте. Нет денег и на проведение полевых исследований. Например, вышедшая в 2013 году монография «Фондовый рынок КНР» (первая работа в России по этой теме) написана исследователем Иваном Вахрушиным по материалам открытых источников. А классическую западную работу 2005 года «Приватизируя Китай» (одну из многих) писали китаисты-инвестбанкиры Карл Уолтер и Фрейзер Хоуи, лично работавшие на фондовом рынке КНР с момента его зарождения и знающие ключевых игроков.

В похожих материальных условиях существуют многие китаеведные вузы, в советские времена бывшие «мозговыми центрами» и кузницей кадров. В Москве одним из главных центров подготовки китаистов считается ИСАА МГУ. Зарплата доцента в нем — до 30 тыс. рублей, профессора получают около 45 тыс. рублей в месяц. Учитывая разрыв поколений и уход молодежи из науки и преподавания, учить студентов китайскому и некоторым страноведческим дисциплинам ставят магистрантов и аспирантов — они получают не полные ставки, при этом имея большую нагрузку. По словам замдиректора ИСАА Андрея Карнеева, у МГУ, как и у ИДВ, нет фондов для финансирования поездок сотрудников на конференции, не говоря уже о финансировании каких-либо полевых исследований. «Получается ситуация, что мы ездим в Китай по 45 раз на китайские деньги. Но даже вежливые китайцы на 46-й уже вкрадчиво спрашивают, когда же мы организуем ответную конференцию в Москве»,— говорит он.

В чуть лучших условиях существует МГИМО, где зарплата преподавателей в среднем на 10–20% выше, чем в ИСАА. «Молодые поставлены в такую систему, когда на зарплату жить невозможно, а значит, надо где-то подрабатывать. Отсюда в аспирантуре все не учатся, а работают. Все молодые работают в пяти местах. О каком качестве этой работы можно говорить? Невозможно профессионально расти, если ты работаешь в пяти местах,— говорит декан факультета политологии МГИМО, китаист Алексей Воскресенский.— У меня есть аспиранты, и я должен им честно сказать, что следующие 10 лет будут трудными. Деньги появились, но нужно будет стараться. Если у человека решен квартирный вопрос или благополучная финансовая ситуация, он остается в науке. А если квартирный вопрос не решен, то откажется, пойдет в какую-то другую область».

Отличие МГИМО от остальных китаеведных вузов в том, что он востребован в качестве центра экспертизы. Правда, только одним ведомством — МИДом, для которого МГИМО является подведомственным университетом. «В рамках план-заказа раз в год приходят темы, которые нужны Смоленской площади по Китаю. В МГИМО есть ряд сотрудников, которые занимаются только написанием этих работ за зарплату,— рассказывает Александр Лукин.— Дипломаты по внутренней мидовской инструкции обязаны эти справки читать и даже присылать отзывы. Отзывы, конечно, не присылают, но в частных беседах говорят, что читают, интересно».

Единственным столичным вузом, где китаисты получают много денег, является ВШЭ — система оплаты труда у сотрудников устроена так, что максимально стимулирует сотрудников заниматься наукой и публиковаться в журналах с высоким индексом цитирования, получать гранты на исследования. «Вышка — самый лучший оплачиваемый вуз в области китаеведения. У нас есть люди, которые получают и 150, и 200 тыс. рублей»,— говорит Маслов. По его словам, у ВШЭ, как вуза, занявшегося созданием китаеведных компетенций лишь пару лет назад, есть плюсы и минусы: «С одной стороны, нет шлейфа пережитков, не очень профессиональных сотрудников. С другой стороны, школа не может сложиться за четыре-пять лет, она закладывается десятилетиями». «У нас создаются новые центры китаеведения, но почти не появляется новых специалистов. Обычно в новые центры перетаскивают кого могут из старых центров, потому что нет людей даже нормального среднего уровня»,— добавляет Владимир Портяков из ИДВ.

В регионах дела обстоят не лучше. Главным после Москвы в советские годы всегда считался ленинградский центр китаеведения. «Исторически в Санкт-Петербурге, а затем Ленинграде доминировало изучение классического Китая, прежде всего культуры, текстов, языка. Если изучалась история, то, как правило, древняя и средневековая,— рассказывает “Власти” и. о. завкафедрой теории общественного развития стран Азии и Африки СПбГУ Николай Самойлов.— В 2000-х мы смогли организовать две магистерские программы по современному политическому развитию, экономике и международным отношениям стран Азии и Африки и прежде всего Китая. Мы начали подготовку бакалавров по профилю “Экономика Китая”. Данная программа сочетала знания экономики и политики КНР с классическими достоинствами петербургской школы: языковой подготовкой, углубленным изучением истории и литературы. К сожалению, в настоящее время, несмотря на популярность и актуальность такой специализации, ее дальнейшее развитие не находит должной поддержки». Два года назад программа «Экономика Китая» была закрыта, набор не нее прекращен. «Помимо востфака СПбГУ реальных центров компетенций по современному Китаю в Санкт-Петербурге не осталось. На восточном факультете очень хорошо преподается китайский язык, однако сегодня этого недостаточно. Сейчас китайский язык в Петербурге, как и по всей стране, изучается (по образному выражению) “чуть не в каждой подворотне”, но о каком-то высоком уровне, тем более об исследованиях, говорить не приходится»,— резюмирует он.

Во Владивостоке же, который всегда считался третьим центром, не так давно закрыли Восточный институт — один из старейших дореволюционных брендов в российском китаеведении. Теперь руководство Дальневосточного федерального университета (ДВФУ) планирует создать центр изучения стран АТР. По словам преподавателя ДВФУ Александра Голикова, китаистика в университете в последнее время страдала теми же проблемами, что и в других вузах. «Рецензирование, научное редактирование — в большинстве случаев отсутствует, либо носит формальный характер. Когда в университете проводилось что-то серьезное и специализированное по китайской проблематике — не помню. Конечно посиделки время от времени устраиваем — но больше в жанре «для отчетности». Ну а с переездом на остров Русский даже коллег по кафедре видишь редко»,— говорит он «Власти». Сказывается и коммерциализация вузов, стремление взять как можно больше платных студентов: «Экзаменов уже лет 15 нет. Берут кого попало. Потом плачут, но тянут отстающих. А те тянут своих однокашников — назад. Те, кто мог бы получить от образования в университете намного больше, этого не получают». «В университетах Владивостока, как мне кажется, китаеведческие центры просто развалились — кроме филологов. Кто-то ушел в другие организации, кто-то, к сожалению, ушел физически. Нагрузка там такая, что не до науки: фактически там есть отдельные китаеведы, но у каждого из них будет одна-три публикации в год в каких-нибудь сборниках статей»,— рассказывает «Власти» Сергей Иванов из Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока (ИИАЭ) РАН. Единственным во Владивостоке академическим центром по изучению Китая остался ИИАЭ, который возглавляет известный китаист Виктор Ларин. Однако и этот институт, по словам Иванова, испытывает общие для академического китаеведения проблемы: низкие зарплаты, разрыв поколений (ученые в возрасте 35-55 лет почти отсутствуют), катастрофическое состояние библиотечного фонда, трудности с поиском денег для проведения полевых исследований, отсутствие запроса на экспертизу со стороны власти и бизнеса (многие ученые подрабатывают переводчиками, обслуживая приграничную торговлю).

«Образовательная и научная система находятся в двойном кризисе: внутреннем кризисе этих институтов и внешнем перманентном реформировании. Как только начались реформы в академии наук, понятно, что вся наука встала вообще»,— заключает Алексей Воскресенский.

«Нет сквозных критериев»

Разрыв между потребностями государства и бизнеса в знаниях о Китае и тем, что может производить экспертная среда, объясняется и изменившейся по сравнению с 1980-ми и 1990-ми номенклатурой интересующих заказчиков проблем. Если в годы СССР основное внимание уделялось внешней и внутренней политике КНР, то теперь всех больше волнует экономика.

Но начавшийся с 1992 года после перезапуска реформ период усложнения китайской экономики и появления новых реалий (от фондового рынка до новых систем правового регулирования) совпал с массовым оттоком специалистов из китаеведения. В России просто не появилось поколение специалистов и преподавателей, которые бы в деталях владели сложными рыночными реалиями и методологическим инструментарием для их анализа, а также имели обширный круг источников. Лучшие академические специалисты по экономике КНР вроде замдиректора ИДВ 64-летнего Андрея Островского, 67-летнего Владимира Портякова, 84-летнего профессора ИСАА Вили Гельбраса или 85-летний Яков Бергер из ИДВ, изучавшие экономику еще в советские годы — скорее исключение. В итоге многие аспекты экономической жизни КНР являются для российских экспертов неизученными — какое-то представление о них можно получить, разве что читая работы зарубежных коллег. Эта ситуация отражается и на подготовке новых кадров. «Стало возникать большее количество узко специализированных вопросов, по ним трудно готовить специалистов»,— говорит Алексей Воскресенский. В учебных планах российских китаеведных вузов нет курсов по энергетике, финансам, праву КНР — всем тем темам, которые привлекают теперь повышенное внимание государства и бизнеса. «Отдельные молодые специалисты появляются лишь благодаря собственной любознательности — никакой школы по многим критически важным направлениям нет»,— говорит Василий Кашин.

В итоге большинство китаистов, пользующихся авторитетом в экспертной среде как специалисты по современной КНР — в основном специалисты по политике и международным отношениям. Опрошенные «Властью» чиновники, бизнесмены и эксперты называют несколько имен. В академической среде это 52-летний Александр Ломанов (специалист по философии Китая и идейным течениям в КНР), 58-летний Сергей Лузянин (по первой специальности — монголовед, ведущий специалист по интересам Китая в Центральной Азии и ШОС), Андрей Островский (возглавляет в ИДВ Центр социально-экономических исследований Китая, изначальная специализация — рабочий класс и рынок труда в КНР) и Владимир Портяков (занимался проблемами экономических реформ в КНР и общей дипломатической стратегией Пекина, работал в торгпредстве и посольстве в Пекине) из ИДВ, а также 62-летний Виктор Ларин из владивостокского ИИАЭ (занимается региональными связями России и Китая, а также безопасностью в АТР). Среди преподавателей университетов это 54-летний Алексей Воскресенский (международная политика КНР и российско-китайские отношения) и 63-летний Владимир Корсун (внешняя политика КНР) из МГИМО, 50-летний Андрей Карнеев из ИСАА (идейные течения в современной КНР и борьба в руководстве КПК), 53-летний Александр Лукин (российско-китайские отношения) и 47-летний Михаил Карпов (институциональные основы экономики КНР) из ВШЭ, 59-летний Николай Самойлов с востфака СПбГУ (российско-китайские отношения). Далеко не все они занимаются современной КНР как основной темой, однако их считают наиболее компетентными — другие видные специалисты заняты традицией и по актуальным проблемам ничего не публикуют. Среди влиятельных специалистов по современной КНР также называют Алексея Маслова из ВШЭ, хотя его основной профиль — как раз изучение культурной и духовной традиции (считается самым известным в РФ специалистом по китайским боевым искусствам, жил в Шаолине и получил монашеское имя «Странствующий орел», много писал об ушу и духовных практиках).

Ярких и публичных академических специалистов по Китаю моложе 45 затрудняются назвать все опрошенные «Властью» эксперты, чиновники и бизнесмены. Единственное исключение — 41-летний Василий Кашин из ЦАСТ, ведущий специалист по китайскому ВПК и силовым структурам. Кашин — один из немногих экспертов, регулярно использующий публичные площадки для рассказа интеллектуальной и деловой элите о Китае (статьи в «Ведомостях», блоги на Forbes.ru и Slon.ru). Сергей Лузянин из ИДВ отмечает, что значительная часть поколения 30-50-летних не пошла в науку и преподавание, а занялась бизнесом или журналистикой. В качестве примера он приводит 51-летнего Игоря Денисова из «Голоса России» (также работает в Центре исследования Восточной Азии и ШОС при МГИМО). «Есть люди, которые не являются частью академической среды, но тесно с ней интегрированы, по-прежнему занимаются аналитикой по Китаю. Например, перед XVIII съездом Компартии в одном журнале был такой игровой проект, где китайская элита была представлена в виде игральных карт. Эти публикации, хоть и не были научными, сильно качнули нашу дискуссию в ИДВ о новом поколении руководителей Китая»,— говорит Лузянин.

В китаеведной среде есть несколько фигур, узнаваемость которых в элите и среди широкой публики гораздо больше, чем у других представителей сообщества. Прежде всего, это 57-летний Бронислав Виногродский (имя и фамилия вымышленные). Выпускник востфака Дальневосточного университета, Виногородский представляется как «китаевед, переводчик основополагающих китайских текстов, писатель, общественный деятель». Он появился в Москве в 1980-х, хотел заниматься наукой, однако в академические институты не попал. В 1996 году Виногродский основал в московском саду Эрмитаж клуб китайской чайной культуры, который стал местом паломничества для алчущих восточной мистики бизнесменов, политиков, бандитов и простых граждан, которые были в состоянии оплатить немалый по тем временам счет. Виктор Пелевин вывел его в романе «Числа» (2003 год) в качестве учредителя Городского клуба чайных перемен (ГКЧП): «Внешне Простислав напоминал Кощея Бессмертного, переживающего кризис среднего возраста. Все в нем выдавало осведомителя ФСБ: восемь триграмм на засаленной шапочке, нефритовый дракон на впалой груди, расшитые фениксами штаны из синего шелка и три шара из дымчатого хрусталя… А когда Простислав предложил принять ЛСД, отпали последние сомнения». Как рассказывает «Власти» сам Виногродский, на Пелевина он не обижается: «Классный пиар». Сейчас Виногродский в своем офисе в одном дворе с булгаковской «нехорошей квартирой» на Большой Садовой преподает духовные практики, гадает бизнесменам на «Книге перемен», продает привезенный из Китая нефрит. Он активно общается с чиновниками и олигархами, рассылает им именные экземпляры своих переводов китайской классики (большинство из этих текстов уже неоднократно переведены на русский в 1960-70-е). Корреспонденту «Власти» Виногродский показывает перевод стратегического трактата «Сунь-цзы», изданный для шефа СВР Михаила Фрадкова, и делится планами издания новых книг, где оригинальный китайский текст будет перемешан с его размышлениями. По словам собеседников «Власти», для многих федеральных чиновников и крупных бизнесменов Бронислав является непререкаемым авторитетом по китайской теме, а недавно был главным экспертом по Китаю на форсайт-флоте Агентства стратегических инициатив. «Власти» Виногродский говорит, что запрос на системную экспертизу по Китаю пока не сформирован, а академических китаистов журит за то, что они живут «как пауки в банке» и своими дрязгами распугивают клиентов: «Все это не помогает, невозможно создать взаимодействие. Что это за предъявы: “Этот плохо язык знает, этот чего-то не знает”. О чем это все?»

Другой широко известный китаевед — бывший сотрудник ГРУ Петр Гваськов (псевдоним — Андрей Девятов). Гваськов окончил Институт военных переводчиков, затем в 1970-1990-х работал в Китае, занимался технической разведкой, а, выйдя в отставку, пытался заниматься бизнесом в КНР, но из-за конфликта с китайскими партнерами был вынужден покинуть страну. Он представляется как «действительный член Российского отделения Международной академии исследования будущего, поверенный в делах войны смыслов Русского стратегического совета, учредитель российской Академии небополитики». «Сейчас именно грядущий Евразийский Союз на Пути Неба и способен концептуально Духом Азии покрыть как бык овцу приземленное благополучие Китая и тем зачать росток желанного общества великого единения»,— говорится в рекомендательной части его публичной аналитической записке по поводу недавнего визита премьера КНР Ли Кэцяна в Москву. Впрочем, Гваськов и его бывшие коллеги занимаются и прагматикой — в 2010 году они сопровождали в поездке в Китай делегацию «Русала». По словам нескольких собеседников «Власти», к экспертизе Гваськова с вниманием относится вице-премьер РФ, курирующий МПК с Китаем, Дмитрий Рогозин. Связаться с Гваськовым не удалось.

Источники «Власти» сходятся в одном — любые списки авторитетных экспертов по Китаю являются условными, поскольку единой шкалы оценки не существует. «Неясно, как считать влиятельность. Кто больше в СМИ светится? Кто больше зарабатывает? Кто больше в год статей тиснет? У кого выше индекс Хирша? Или кто больше с чиновниками общается? Нет сквозных критериев»,— говорит один из экспертов. По критерию востребованности со стороны бизнеса и госорганов «у нас вообще нет авторитетных экспертов по Китаю», категоричен другой. В итоге многих ведущих российских экспертов по современному Китаю можно встретить на статусных мероприятиях вроде Петербургского экономического форума, но не в качестве советников высокопоставленных чиновников и олигархах, а в кабинках синхронистов — для многих экспертов синхронный перевод остается главным источником заработков.

Многие связывают такое положение дел с тем, что о китаистах никто не знает, поскольку они варятся в собственном соку. Так, по мнению Сергея Лузянина, одна из главных причин невостребованности ИДВ со стороны коммерческих структур — низкая узнаваемость бренда. «Люди думают, что мы находимся во Владивостоке и занимаемся Дальним Востоком»,— сетует он.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Китаисты вообще обладают определенной устойчивостью»

Низкий спрос на экспертизу транслируется и на подготовку будущих поколений китаистов. Несмотря на популярность языка и растущий товарооборот с Китаем, многие выпускники даже топовых московских вузов остаются без работы по профилю. В науку и образование идут лишь немногие, учитывая, что зарплата преподавателя или научного сотрудника в три раза меньше средней по Москве (в 2013 году составляла почти 54 тыс. рублей в месяц). В результате разрыв поколений лишь усиливается, а многие области российского китаеведения уже прекратили свое существование — у пожилых специалистов не осталось учеников. По-прежнему немного людей находят себя как китаисты на госслужбе: количество вакансий с китайским ограничено даже в МИДе. Бизнес, несмотря на рост торговли с Китаем, также не может трудоустроить всех желающих. Объяснение кроется в структуре товарооборота: около 70% российского экспорта — сырье, так что значительную часть торговли обеспечивает несколько крупных компаний, немногочисленные позиции китаистов в которых давно заняты. Китайские же компании предпочитают нанимать своих русистов. Сказывается и традиционная для китаеведения клановость: дети многих преуспевших китаистов наследуют профессию и сразу после окончания университета получают хорошие места. Из-за такой структуры рынка многие одаренные молодые китаисты либо пытаются найти хоть как-то связанную с Китаем сферу, либо вообще меняют траекторию карьеры сразу после выпуска, и к изучению КНР уже не имеют отношения. Многие находят себя за рубежом: резкий взлет синологии в Израиле в последние годы (в том числе цитируемости в международных журналах) не в последнюю очередь обеспечен притоком талантов из РФ.

Главная опасность, по словам Владимира Портякова, заключается не в том, что нынешняя система российской китаистики не способна наращивать знания о Китае в нужном для государства и бизнеса качестве: «Есть и такая функция — поддерживать знания. Даже не приращивать, а поддерживать, чтобы не рухнуло все. Вот сейчас, по-моему, еще есть критическая масса людей для поддержки знаний. А что будет через пару лет?»

Сами эксперты считают, что для создания системы производства знаний о Китае нужно решить несколько проблем. Первая из них — отсутствие единого централизованного заказчика со стороны власти. «По сравнению с советским периодом нет органа в центре, который бы понимал существо проблем, выступал бы настоящим заказчиком, каким был ЦК КПСС. МИД РФ не способен выполнять эту функцию,— отмечает Портяков.— Для стратегического видения нужна аналитика, причем не только ситуативная, но и долгосрочная».

Вторая проблема — создание финансовых механизмов для стимулирования комплексных долгосрочных исследований. Гранты РГНФ распределяются ситуативно, по линии администрации президента через сайт госзакупок с 2010 года пока что проводился лишь один тендер на исследование по Китаю (контракт на 200 тыс. рублей с заданием написать исследование «Особенности стратегии и тактики китайских экспортеров вооружения и военной техники: феномен успеха и основные конкурентные преимущества» в 2010 году выиграл Центр анализа стратегий и технологий). Крупные же корпорации, как рассказывал на Сочинском экономическом форуме на сессии «Как научиться понимать Китай» глава ВЭБа Владимир Дмитриев, также не спешат заказывать аналитику, в том числе, опасаясь проверок со стороны контролирующих органов.

Ответ на короткий простой вопрос люди начинают со времен китайского царя Гороха, причем ясности из ответа не прибавляется. Одно слово — ученые

Третья проблема — падение качества подготовки специалистов. «Сегодня у нас более 160 университетов преподают китайский язык. Если брать на душу населения, это колоссальное число, это почти 20% от всех университетов. Такого нет ни в США, ни в одной другой стране мира. Однако многих людей, которых учат китайскому языку, потом почти невозможно использовать в реальной жизни,— говорит Алексей Маслов.— Это создает ощущение, что у нас китаистов очень много. В реальности это не китаисты, уровень китайского языка у них очень низкий». Девальвация специальности ведет к потере профессионализма. «До 1990-х годов китаеведение было замкнутой кастой, это был очень закрытый круг людей, и там абсолютно ценили профессиональные знания. Где-то пять лет назад у меня впервые появились списанные курсовые работы. У китаеведов этого не было просто никогда»,— говорит Алексей Воскресенский.

Четвертая проблема — это разобщенность экспертной среды. Причем как между сегментами (чиновники, бизнес, ученые), так и внутри этих сегментов. «Вот новый замминистра экономики Станислав Воскресенский начал общаться с учеными, но это пока единичный случай. А такое общение должно быть системным»,— говорит Маслов. «На протяжении последних 25 лет для китаеведения характерна одна общая для всей науки проблема — отсутствие горизонтальной и вертикальной мобильности. В каждом отдельном научном центре, институте и университете сформировалась своя замкнутая система, в которой намного важнее личные отношения с коллегами, нежели профессионализм. Общение между этими системами происходит достаточно редко. Если одна из организаций проводит конференцию, то, как правило, на ней вы не увидите докладов руководителей других организаций»,— говорит Сергей Иванов. По словам Портякова, в советские времена ученые общались гораздо больше между собой, было много круглых столов и конференций. Теперь же единственное мероприятие, куда иногда заходят,— организуемая Институтом востоковедения РАН конференция «Общество и государство в Китае». Все ходят туда, потому что площадка слабенькая и нейтральная, никому не обидно, говорит один из экспертов.

Правда, в этих условиях некоторые китаисты нашли выход — и пошли в баню. Раз в две-три недели около 20 видных китаистов-ученых, а также люди из МИДа и других ведомств собираются в бане в районе Рублевки, чтобы обсудить ситуацию в КНР, и, передавая друг другу веники, говорят о решениях третьего пленума ЦК или антикоррупционной кампании генсека Си Цзиньпина. «Наши китаисты вообще обладают определенной устойчивостью, наверное, потому еще чем-то и занимаются,— говорит Андрей Карнеев.— А то едешь в метро на работу, а зарплата у машиниста больше, чем у профессора МГУ. Но ничего, в машинисты не идешь — идешь читать лекцию».