«В тех вещах, которыми мы занимаемся, даже несколько минут могут стоить очень дорого»

Работы по созданию системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН) велись в СССР с 1960-х годов для того, чтобы исключить возможность внезапной атаки со стороны потенциального противника — прежде всего США. О том, в каком состоянии сейчас находятся ее наземный и космический эшелоны, почему генеральным конструкторам необходимо расширение полномочий и в каком ключе можно вести импортозамещение, генконструктор СПРН и гендиректор Радиотехнического института (РТИ) имени Минца СЕРГЕЙ БОЕВ рассказал специальному корреспонденту “Ъ” ИВАНУ САФРОНОВУ.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

«Безопасность страны зависит от того, насколько быстро мы обнаружим цель»

— Как обстоят дела с созданием наземного эшелона СПРН?

— В этом году у нас завершились работы по испытанию станций на востоке и западе нашей страны, проводится целый комплекс дополнительных проверок. Это связано с тем, что так быстро и одновременно мы еще никогда не вводили в строй такое количество сложных интеллектуально-информационных систем: что-то нужно подкрутить, где-то повысить характеристики… Создать задел на будущее, в конце концов: ведь в 2016 году запланировано начало испытаний на Барнаульском узле. Он вберет в себя все то лучшее, что было на всех предыдущих объектах. Сейчас полным ходом идут работы по строительству РЛС в Енисейске и Орске. По требованию заказчика на Армавирском узле была проведена работа по усовершенствованию характеристик, она поставлена на дежурство. Аналогичная работа будет вестись и на других станциях. Сама же задача перед нами стоит по своим масштабам просто беспрецедентная: в сжатые сроки создать на границах страны сплошное радиолокационное поле. Этого не было даже в Советском Союзе.

— Эта работа будет завершена к 2020 году?

— У нас действительно стоял этот срок. Однако во время одного из совещаний под руководством Владимира Путина было принято решение об ускорении темпов работ по созданию радиолокационного поля наземного эшелона СПРН. Понимаю, что мы взяли повышенные обязательства, но серьезных препятствий в выполнении этой задачи не вижу. Единственное, что огорчает,— это темпы работы строителей, которые не всегда обеспечивают должный уровень готовности объектов для того, чтобы мы могли своевременно начать там монтаж и настройку оборудования.

— Какие надежды возлагаете на космический эшелон СПРН?

— Здесь предстоит очень большая работа: мы в скором времени ждем от наших коллег завершения работ по первому космическому аппарату системы. Его запуск сразу же снимет ряд имеющихся сейчас проблем.

— То, что сейчас на орбите нет ни одного спутника СПРН, сильно сказывается на возможностях системы?

— Могу заверить, что станции высокой заводской готовности надежно перекрывают все ракетоопасные направления, то есть со своей основной задачей наземный сегмент справляется. Но в отсутствие космического эшелона на него ложится дополнительная нагрузка. А из-за этого характеристики СПРН хоть и несущественно, но снижаются. Например, с точки зрения ложных тревог.

— И много примеров ложных тревог было?

«Масштабы трагедии стали такими, что скрывать их уже стало невозможно»

— Частым это явление быть не может по определению, поскольку технические возможности средств СПРН сводят их практически к нулю. Другое дело, что наземный эшелон системы — это исключительно сложные технические средства, и сбои исключать нельзя. И здесь многое зависит от того, как разные компоненты СПРН взаимодействуют между собой: те ложные тревоги, которые могут возникнуть на одном средстве, должны в рамках командного пункта системы быть быстро проанализированы и верифицированы. Ввод в строй космической компоненты позволит кратно увеличить характеристики СПРН в целом.

— Но ведь космический сегмент позволяет засечь пуск баллистической ракеты всего на несколько минут раньше, чем ее увидит РЛС.

— В тех вещах, которыми мы занимаемся, даже эти минуты могут стоить очень дорого. Они влияют на принятие очень важных решений.

— Какими видите перспективы развития СПРН в целом?

— С учетом того, что было принято решение об интеграции СПРН в систему разведки и предупреждения о воздушно-космическом нападении, поле для работ у нас огромное: до 2020 года появятся шесть мощных локаторов разных диапазонов. То есть в России будет развернута принципиально новая система обнаружения стартов ракет потенциальных противников. Учитывая, что недавно были созданы Воздушно-космические силы, я вижу большие возможности для работы в сфере радиолокации. В свое время основатель РТИ академик Александр Львович Минц предполагал объединение информационного сегмента СПРН и боевой составляющей противовоздушной и противоракетной обороны в одно целое. Интеллектуальный комплекс, который мог бы обнаружить цель, оценить степень ее угрозы и при необходимости уничтожить. Могу сказать, что сейчас ведутся работы по созданию новых типов мобильных локаторов различных диапазонов, которые оперативно смогут перекрывать нужное направление. Они будут определять перспективы системы на ближайшие 10–20 лет.

— СПРН будет способна засекать пуски крылатых ракет?

— Эти средства воздушно-космического нападения являются для нас новым вызовом. Безопасность страны зависит от того, насколько быстро мы обнаружим цель, поэтому работы по созданию средств адекватного реагирования на подобные угрозы у нас ведутся. В первую очередь это станции загоризонтного обнаружения, сейчас одна из таких настраивается на западном радиотехническом узле. По результатам испытаний мы получили подтверждение, что эта станция реально способна обнаруживать такие носители, как крылатые ракеты. Но работы предстоит еще много.

— А как быть с гиперзвуковым оружием? Возможно ли засечь объект, летящий на пятой-шестой скоростях звука? Времени-то на принятие решения практически не остается.

— Сказать, что у нас сейчас есть готовый рецепт по тому, как предотвратить такую угрозу, было бы некоторым преувеличением. Но пристальное внимание к этой теме уже обращено: наши станции типа «Воронеж» способны обнаруживать гиперзвуковые цели, у РЛС загоризонтного обнаружения есть существенный потенциал. С точки зрения работ по ПРО, которые ведут наши коллеги из концерна «Алмаз-Антей», также есть серьезные успехи.

«Генконструктор — это всегда штучная должность»

— Как вы относитесь к введению института генеральных конструкторов по стратегическим направлениям, которых будет назначать президент?

— Пока без восторга. Те нормативные документы, которые регулируют сегодня положение генерального конструктора, на мой взгляд, требуют тщательной шлифовки. Они очень четко очерчивают его ответственность, но не так много говорят о его правах и реальных полномочиях. Генконструктор — это всегда была штучная должность, это были люди, которых долго искали. Я по своему опыту могу сказать, что найти генконструктора на большой проект — это целая эпопея. Очень сложно найти человека, который будет готов взять на себя огромную ответственность, который готов жертвовать своим личным временем, был бы готов добиваться принятия решений на самых высоких уровнях. Это призвание. По формальным признакам генконструктора найти можно, но искать-то нужно по сути. Чувствуете разницу?

Вторая проблема заключается в том, что генконструктор должен обладать очень широкими полномочиями. Как можно требовать от него ответственности за конечный результат, но при этом не давать инструментов воздействия? Вы можете себе представить, что академик Королев или академик Челомей по тендеру выбирали бы себе поставщика какого-то изделия при разработке ракеты? А мы сегодня очень часто вынуждены месяцами по конкурсу выбирать поставщика — так устроено законодательство. А если такой поставщик — единственный? Я не могу прийти к нему и заключить контракт, мне нужно его выбор обосновывать. Зачем мне это как генконструктору? Если вы уж наделяете генконструктора ответственностью вплоть до уголовной, то, значит, доверяете. Если бы не доверяли, то и не назначили бы. А если уж доверили, так делайте это до конца. Дайте самому выбирать, с кем работать. И эти проблемы не единичны. Я убежден, что только генконструктор может закладывать финансовые параметры проекта — и для всех, кто ведет договорную работу и со стороны заказчика, и со стороны исполнителя, это должно стать законом. Но это не всегда так. А для того, чтобы что-то поменять, я должен пройти десять этажей согласований. Зачем? И потом, нельзя забывать, что генконструктор имеет дело с новациями, а они могут принести иногда и отрицательный результат. А как быть в этом случае, как регулировать такие ситуации?

— То есть вы предлагаете оставить совмещение должностей гендиректора и генконструктора одного предприятия?

— Генконструктору необходимы серьезные административные полномочия, в том числе в вопросе распределения ресурсов. Не зря ведь раньше они совмещали свой пост с должностью гендиректора своих конструкторских бюро или проектных институтов. Сейчас их разделяют, поскольку считается, что руководить предприятием может топ-менеджер, а генконструктор — это уже другая ипостась. То есть создавать сложнейшие системы он может, а руководить предприятием — нет. Может просто ему грамотных помощников добавить — по финансам, по управлению персоналом — но дать полномочия. Мне представляется, что в сегодняшнем положении полномочия генконструктора больше продекларированы, нежели созданы условия для улучшения его работы. Поэтому работа по расширению и совершенствованию полномочий генерального конструктора требует своего дальнейшего развития.

«Мир глобален, кто бы и что ни говорил»

— РТИ в своих разработках использует сложную элементную базу, сложные микросхемы. Запрет на приобретение иностранных комплектующих как-то сказался?

— Пока это отразилось только на цене изделий. Это влияет на наши издержки, повышает себестоимость нашей продукции и, как следствие, снижает нашу конкурентоспособность на внешнем рынке, а также затрудняет организацию производственного процесса. Мы просто не можем рассчитывать, что все заказанное за рубежом будет нам поставлено в срок. Сильного влияния в этом году компания не почувствует, поскольку у нас был достаточный запас ЭКБ (электронная компонентная база.— “Ъ”) и других комплектующих. В 2016 году будет уже сложнее, поскольку в нашей аппаратуре на 70% так или иначе присутствуют импортные изделия. Сразу скажу, что проблема поставки комплектующих с Украины для нас неактуальна.

— Приходится заниматься импортозамещением в сжатые сроки?

— Я задаюсь риторическим вопросом: а нужно ли нам полное импортозамещение проводить сейчас? Может быть нужно просто по-другому выстраивать работу с поставщиками или поменять их так, чтобы иметь возможность приобретать часть импортной ЭКБ. В одночасье-то заместить импорт не получится, а техника нужна уже сегодня. Тем более что сами мы все полностью создать не сможем: здесь не надо питать иллюзий. Вольно или невольно, но мы обречены на поиски оптимальных путей приобретения ЭКБ за рубежом. Хотя уже завтра вопрос глобального импортозамещения встанет в полный рост, и тех областей, в которых мы комфортно жили вчера, практически не станет. То, что мы способны создавать собственную ЭКБ, в том числе классов space и military, у меня сомнений нет. Но для этого нужно время, средства и дополнительный опережающий госзаказ. Нужны четкие правила игры и системная работа: тогда станет возможным не замещать, не догонять, а создавать новое и лучшее. Все, что сегодня делается, построено на реактивных принципах: реакция на санкции, реакция на проблемы, реакция на отношения с Украиной. Системной работы пока недостаточно. Для того чтобы продвигаться в области отечественной микроэлектроники, должна быть не одна, а несколько выстроенных госпрограмм. Ведь для того, чтобы обрести технологическую независимость, требуются большие вложения — ни один частный капитал в одиночку с этим не справится.

— Но ведь проблема лежит глубже: у нас нет производственной базы для того, чтобы создавать передовые технологии.

— За последние годы правительство вложило очень серьезные деньги в модернизацию производства ведущих предприятий с государственным участием. Для нас получение господдержки такого рода было связано с тем, что наши акции, которые мы купили на рынке, мы должны были бы отдавать государству в обмен на деньги. Это не совсем бизнес-тактика для нас: мы, когда покупаем актив, рассчитываем его не просто развить, а сделать элементом большой синергии. Поэтому схема «сегодня взять, а завтра отдать» не совсем подходит, хотя иногда нам приходилось это делать. Есть и другой аспект: эти акции стоят немного, а на модернизацию производства требуются огромные средства.

Важно, чтобы предприятия, получившие господдержку, не имели собственного удельного хозяйства, в котором у каждого одно и то же оборудование. Нужно стремиться это как-то отрегулировать, тем более что правительство само выделяет на это деньги и вправе контролировать создание необходимых производственных кластеров. Нужно сегментирование рынка, и за соблюдение баланса территориально-производственных интересов должно отвечать Министерство промышленности и торговли как проводник решений правительства в этой области. Кроме того, в условиях санкций есть возможность активно развивать государственно-частное партнерство — оно в нынешнем состоянии не соответствует вызовам времени. Нужно, чтобы оно работало быстро, мобильно, без бесконечного количества бюрократических порогов, которые сегодня, к сожалению, присутствуют.

— Какие финансовые показатели закладываете для РТИ на этот год?

— Пока сложно это прогнозировать, поскольку больший объем выручки формируется, как правило, во второй половине года. Могу сказать, что ожидаю увеличения выручки в области оборонных программ — там положительная динамика наблюдается уже несколько лет подряд. Акционер (АФК «Система».— “Ъ”) ставит перед нами задачу по росту выручки на 20% в год. Хочешь не хочешь, но надо ее реализовывать, хотя, признаюсь, сделать это будет сложно. У нас сократились некоторые международные рынки, поэтому надо будет проявлять дополнительные усилия, бороться и конкурировать интеллектуально даже с теми, кто мощнее и сильнее нас за счет своих административных ресурсов. Представить несколько лет назад, что мы окажемся в списке «Топ-100 оборонных предприятий мира», никто даже не мог. И оказавшись там четыре года назад впервые на 99-м месте, сейчас мы занимаем уже 69-е место.

— Никогда не задумывались над тем, чтобы получить право на внешнеэкономическую деятельность в рамках военных контрактов?

— Мы несколько раз заходили на эту тропу, но сказать, что очень бились за это, не могу. Мы долгое время были не слишком ориентированы на экспорт ввиду того, что наша продукция во многом относится к категории «чувствительной». Сейчас у нас выстроены отношения с «Рособоронэкспортом», каких-то серьезных проблем здесь я не вижу. Что касается права на продажу за рубеж финальной продукции гражданского и двойного назначений, надеюсь, что когда-нибудь произойдут изменения в законодательстве и мы сможем осуществлять поставку изделий самостоятельно на основании лицензии. Отчасти право на экспорт комплектующих у нас есть: наш «Микрон» поставляет микроэлектронику за рубеж, в том числе в США и Европу.

— Неужели они заинтересованы в этом в столь непростой политической обстановке?

— Послушайте, мир глобален, кто бы и что ни говорил. Чем больше у нас будет возможностей на равных обсуждать новые тренды, перспективные направления развития науки и техники, тем лучше. Я считаю, что тот занавес в виде санкций, который Запад пытается создать между нашими странами, ничего хорошего не даст ни нам, ни им. Но только если для нас это будет вызовом для активного развития наукоемких отраслей, то для их высокотехнологичных компаний это будет абсолютно безвыигрышно. Диалог ведь всегда обогащает обе стороны. Я не могу утверждать, что они серьезно проиграют в чем-то, но точно не выиграют. Да, они в некоторых направлениях ушли далеко вперед, но в некоторых-то и мы их обогнали! Наши локаторы, которые мы разрабатываем на протяжении нескольких десятков лет, по своим отдельным характеристикам превосходят свои западные аналоги.

— Это правда, что вы интересуетесь тематикой беспилотных летательных аппаратов и хотите развивать это направление в РТИ?

— У нас есть новое направление, в рамках которого мы занимаемся аэрокосмическими системами. За свой счет мы разрабатываем оптико-радиолокационный комплекс — систему освещения обстановки, которая может быть размещена и на БПЛА, и на дистанционно пилотируемом аппарате, и на космическом спутнике. Одну из таких платформ мы продемонстрируем на МАКС-2015, там покажем работу комплекса, состоящего из нескольких летательных аппаратов и наземного пункта управления. В целом же я очень заинтересован в проектировании и производстве беспилотников различных классов — от квадрокоптеров до тяжелых аппаратов аэродромного базирования. Нами не так давно был приобретен инженерный центр «Икар», который долгое время сотрудничает с концерном Airbus. Такая кооперация позволит нам выходить на создание собственных наработок в области авиации. Более того, скоро на Дубненском машиностроительном заводе начнется строительство специального цеха с таким оборудованием, которое позволит вести параллельную разработку и производство изделий. Я считаю рынок полезной нагрузки для летательных аппаратов крайне перспективным: кто это освоит лучше всех, за тем и будущее.

— Ощущаете ли вы дефицит кадров в отрасли? Как решаете эту проблему?

— У нас был горький опыт в середине 90-х, когда РТИ потерял большое количество высококвалифицированных специалистов. Тогда произошла деформация — провал между теорией и практикой. Преподаватели в вузах потеряли возможность проходить переподготовку и повышение квалификации в своих отраслях, что неминуемо отразилось на качестве выпускников высокотехнологичных вузов. В 1990-е годы к нам в РТИ в год на работу после окончания института поступало 20–25 выпускников, а увольнялось 35–50 — те, кто поработал два-три года. Решили разорвать этот порочный круг и сами стали подыскивать талантливую молодежь в вузах, чтобы с первого курса уже вести ее подготовку. Традиционно работаем с базовыми кафедрами в МФТИ, МГТУ имени Баумана и другими университетами. Но мы решили, что поиск талантов должен идти со школьной скамьи. Здесь мы теперь работаем по схеме «школа—вуз—предприятие». И пока сегодня нам удалось переломить ситуацию в лучшую сторону. Ведь человеческий капитал, капитал знаний и компетенций — это главное, что будет определять успех страны, успех бизнеса в XXI веке.