В четверг президент России Владимир Путин встретился с членами своего Совета по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ), отказался отменять закон об иностранных агентах, но согласился уточнить понятие «политическая деятельность»; не взял в Париж фотографии искалеченных в Донбассе детей; рассказал, что независимая пресса не может рассчитывать на поддержку власти. С подробностями из Андреевского зала Кремля — специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Выглядело немного странным, что председатель совета Михаил Федотов, войдя в зал перед началом заседания, бросился целовать руку Элле Памфиловой, уполномоченному по правам человека, а с президентом России, когда тот тоже появился, даже не поздоровался.
Впрочем, через некоторое время выяснилось: да они только что долго разговаривали один на один.
Владимир Путин прежде всего сказал о том, что больше всего, видимо, по его мнению, могло интересовать правозащитников: о государственных грантах участникам правозащитного движения. В 2015 году их будет выдано на 4,2 млрд руб. И господин Путин пообещал не сокращать эту сумму (а видимо, соблазн есть).
Более того, в 2016 году будет вручена учрежденная президентом премия за выдающиеся достижения в области благотворительности размером в 2,5 млн руб. И интересно посмотреть, кто из меценатов на вручении такой премии не скажет, что жертвует ее на благотворительность.
Владимир Путин рассказал, что на пересечении проспекта Сахарова и Садово-Спасской улицы будет установлена Стена скорби — памятник жертвам политических репрессий, о котором столько лет мечтают правозащитники. По крайней мере, из 336 проектов уже выбрали один.
Михаил Федотов прочел свою речь так, как она была написана, то есть с большим пафосом.
— Идея сакральности прав человека… — говорил он, и это было только самое начало.
Он стал коротенько пересказывать историю правозащитного движения в Советском Союзе и России, и я понял, что раньше, чем часа через три, мне отсюда, конечно, не выйти: вряд ли его коллеги уступают ему в амбициях.
Михаил Федотов читал свою речь запоем. Он хвалил участников заседания за то, что «уровень узнаваемости нашего с вами совета за последний год вырос с 44% до 62%, а уровень доверия к нему достиг 82%. Это очень высокий уровень доверия!..»
Через несколько минут пришлось убедиться в том, что правозащитникам по-прежнему не дает покоя тема иностранных агентов. Михаил Федотов признался, что ему «часто приходится слышать от прокуроров, что в нынешних условиях прокуратура стала правозащитной организацией».
— И не надо этого стесняться, это правильно, так оно и должно быть! — воскликнул он.— Но если прокуроры понимают, что занимаются правозащитной деятельностью, то тогда почему они с таким упорством записывают правозащитные организации в так называемые иностранные агенты? Ведь если правозащитную деятельность признавать политической, то прокуроров надо увольнять, потому что им по закону запрещено заниматься политикой!
Логика была замысловатой.
Председатель совета с удовольствием цитировал Конституцию, одним из авторов которой он, надо сказать, и является. И даже, быть может, прежде всего и цитировал то, что сам написал.
— Конституция,— расшифровывал он,— не только идеал, но и средство приближения к этому идеалу! Поэтому когда правозащитник пытается приблизить государство к идеалу, он защищает человека, а не занимается политикой. Отличия очень существенные: политика — искусство возможного; правозащита, напротив, искусство невозможного!
Можно ли было не говорить всего этого, а перейти к какому-нибудь делу? Можно было. Но раз можно было и не переходить, то, конечно, Михаил Федотов и не переходил.
Впрочем, нет, вот он в какой-то момент очень трезво вдруг предложил административную амнистию, «которая могла бы коснуться миллионов законопослушных граждан, совершивших, например, выезд на встречную полосу и вследствие этого надолго лишенных водительских прав». Правда, признал эту идею пока что невозможной к реализации.
Вроде бы заканчивая, Михаил Федотов неожиданно позвал Владимира Путина в Мемориальный центр «Пермь-36» — «чтобы за себя и за потомков наших навсегда отречься от преступлений тоталитарного прошлого, точно так, как в христианском обряде крещения нужно трижды отречься от сатаны, от всех дел его и всей гордыни его!»
Господин Путин смотрел на председателя совета, по моему, с некоторой тревогой.
Но все-таки Михаил Федотов еще раз, конечно, сказал про иностранных агентов:
— Совсем недавно в реестр иностранных агентов включили «Экологическую вахту Сахалина» на том основании, что эта НКО получила гранты от Центра дикого лосося и фонда Леонардо Ди Каприо. И это при том, что в законе черным по белому написано, что к политической деятельности не относится деятельность в области защиты растительного и животного мира.
Впрочем, о том, что в законе записано, что иностранным агентом НКО становится не только за политическую деятельность, а и за зарубежное финансирование, Михаил Федотов ничего не сказал. Так что формальные основания записать «Экологическую вахту Сахалина» иностранным агентом были. А никакие другие Министерству юстиции и не нужны — к сожалению, конечно.
Не смог в своем выступлении Михаил Федотов обойти еще одну проблему:
— Недавно столичная ГИБДД сообщила, что в 2014 году в России было продано, вы только вдумайтесь, 400 тыс. бейсбольных бит! (Странно, впрочем, что столичная ГИБДД так пристально следит за российским рынком бейсбольных бит.— А. К.) И только один бейсбольный шарик! Ясно, что бейсбольная бита становится товаром массового спроса!
Он заключил, что «с таким настроением процветающую Россию не построишь», и все-таки закончил.
Элла Памфилова начала доклад с темы во всех отношениях актуальной, то есть с Сирии. Она вступилась за права военнослужащих, которых направляют в Сирию (эти права, правда, пока еще не нарушены, но, видимо, никто не сомневается, что будут нарушены).
— Не хотелось бы, чтобы повторилась неприглядная ситуация с теми, кто в свое время исполнял свой долг в Таджикистане, в других горячих точках. Каждый военнослужащий, участвующий в проведении и обеспечении авиаударов по ИГИЛ, должен получить статус участника боевых действий, причем без изнурительного доказывания того, что он там был, как это приходилось делать, скажем, участникам событий в Южной Осетии и в других горячих точках,— сказала Элла Памфилова, и я подумал, что да, так все оно обязательно и будет.
После этого Элла Памфилова говорила о судебной системе. «До сих пор не реализована идея обязательной хотя бы уж не видео-, так аудиозаписи всех судебных заседаний»... «Суд присяжных…, к сожалению, не развивается, а где-то даже деградирует»…
Она вступилась за эколога Евгения Витишко:
— Если взять всем известное дело эколога Витишко, который за надпись на заборе дачи Ткачева (бывшего губернатора Краснодарского края, а теперь министра сельского хозяйства РФ Александра Ткачева.— А. К.) получил три года, и сейчас мы сколько бьемся! Я уже сколько раз подавала апелляции — постоянно, не только по УДО… Какие-то сложности… А настолько оно вопиющее и абсурдное!
Спорить с этим было сложно. Поэтому никто и не спорил.
Она рассказала про 61-летнего Владимира Кондрулина:
— Ему было отказано в УДО, несмотря на его диагноз, входивший в перечень заболеваний, препятствующих серьезному отбыванию наказания, утвержденный постановлением правительств. Так и умер в Челябинске, так и скончался в больнице ГУ ФСИН Челябинской области.
Потом она, повернувшись к Владимиру Путину, ударила совсем по больному:
— Я не буду говорить, уже и так много говорилось по делу «Оборонсервиса», но я хочу маленький пример привести. Васильевой, осужденной за эти многомиллионные хищения, было разрешено присутствовать на похоронах бабушки в Санкт-Петербурге, а Удальцову, осужденному по «болотному делу», не разрешили даже выехать на похороны родной матери! Примеров таких много.
Хотя Васильева такая, кажется, все-таки одна.
— А Миронов, которому три года назначили с отбыванием в колонии строгого режима за распыление газового баллончика на концерте Макаревича…— вздохнула Элла Памфилова.— Даже сам Макаревич признал, что это очень неадекватное наказание!
Она добавила, что не должно быть «ВИП-правосудия и правосудия для остального народа».
Впрочем, разве не об этом же правозащитники говорили со своим президентом и год назад? И два? И десять?
Член СПЧ Людмила Алексеева олицетворяет собой правозащитное движение. С нее оно начиналось в СССР, из нее оно и состоит. Вчера она говорила исключительно об иностранных агентах. Боль по поводу обидного этого слова не утихла и не утихнет, видимо, уже никогда.
Она тоже напомнила, что иностранным агентом у нас становятся те НКО, которые занимаются политической деятельностью.
— А политикой объявляется не борьба за власть, а попытка влиять на общественное мнение!.. А что такое влияние на общественное мнение?.. Да это и песня может быть! И даже музыка без слов!
Она дала понять, что тогда и государство, Россию, надо считать политическим агентом.
— Государственный Пенсионный фонд тоже использует средства из-за рубежа! Вкладывают деньги в государственные бумаги США! Но Пенсионный фонд не объявляют агентом иностранного государства! И «Газпром» не объявляют!
Тут она, конечно, подставилась, и Владимир Путин потом этим воспользовался.
— Агент — это тот, кто выполняет поручения,— добавила правозащитница.— Но мы не выполняем! Агент иностранного государства — это оскорбление для НКО! (Ей позволено было, конечно, легкое передергивание — в законе сформулировано другое понятие: «иностранный агент».— А. К.) Агент — это шпион, предатель!
Так Людмила Алексеева сформулировала главную претензию к этому слову, которую остальные правозащитники предпочитают не озвучивать, потому что эта претензия может кому-то показаться смехотворной.
— Наше мнение: закон (об иностранных агентах.— А. К.) принят, чтобы задушить гражданское общество!.. Отмените этот закон! Не надо подозревать нас в том, в чем мы не виноваты!
Через полчаса Владимир Путин, отвечая Людмиле Алексеевой, вообще никак даже не прокомментировал эту просьбу, а сосредоточился на том, что ни Пенсионный фонд, ни «Газпром» не получают гранты — в отличие от истинных иностранных агентов, которых он вчера оставил в силе.
И так он делает уже не один год, то есть всякий раз, когда возобновляется эта дискуссия. А еще не было случая, чтобы она не возобновлялась на встрече с членами СПЧ.
Евгений Ясин, научный руководитель Высшей школы экономики (ВШЭ), занял минут 30 общего времени лекцией на тему перспектив экономического роста РФ и пожаловался, что мог бы, конечно, рассказать еще очень и очень много, но не хочет быть многословным.
Профессор той же ВШЭ Илья Шаблинский был, напротив, очень предметным, хотя я, конечно, опасался, что он повторит участь своего начальника: все-таки, в конце концов, коллеги.
Но он ярко говорил о проблемах избирательной системы, тоже, как и Элла Памфилова, называл фамилии (когда он спросил, какую общественную опасность представляет, например, задержанный Андрей Пивоваров, глава предвыборного штаба Демократической коалиции в Костроме Вячеслав Володин наклонился к Владимиру Путину и стал ему что-то быстро рассказывать — как потом оказалось, именно про Андрея Пивоварова).
Президент решил ответить на уже состоявшиеся выступления, но сначала сосредоточился на Сирии, воспользовавшись тем, что про нее упомянула Элла Памфилова. Он категорически опроверг любую информацию о том, что российская авиация там бьет по гражданским:
— Другие страны уже больше года наносят удары по территории Сирии! Больше года! И без санкции ООН, без запроса сирийского правительства… Идут информационные атаки… (Действительно, как с воздуха, так с земли и моря.— А. К.) Мы к этим атакам готовы. Первая информация, что страдает гражданское население, вообще появилась до того, как взлетели самолеты!
Людмиле Алексеевой он обещал подумать о том, как четче обозначить понятие «политическая деятельность»:
— Да, оно не должно быть размытым, резиновым…
Это было все, чего она вчера от него добилась.
Владимир Путин среагировал на упоминание в речи Евгения Ясина фигуры бывшего ректора РЭШ Сергея Гуриева:
— Я не знаю, чего он убежал… Просто у него жена работает за границей (во Франции.— А. К.)…И там больше платят… Захочет вернуться — пусть возвращается, мы будем только рады…
Видимо, отъезд и правда задел Владимира Путина.
Тем временем выяснилось, о чем рассказывал ему Вячеслав Володин:
— Пивоваров, мне сейчас рассказали, залез в базу данных МВД и заплатил за это деньги! Он дал взятку! Сотрудник полиции дал признательные показания! Ну?!!
То есть господин Пивоваров представляет несомненную общественную опасность: а вдруг захочет еще кого-нибудь искусить?
Сергей Цыпленков, возглавляющий российское отделение Greenpeace, сосредоточился на теме пожаров в Сибири: власти до сих пор скрывают масштабы этой катастрофы, потому что поздно начали реагировать на нее:
— Пучков (Владимир Пучков, глава МЧС.— А. К.) сказал, что за два-три дня разберется на месте. У профессионалов это вызвало горькую усмешку… К сожалению, профессионалы оказались правы: не удалось и за месяц…
Сильно эмоциональным оказался журналист Леонид Никитинский. Он рассказал, что специально задержался на денек в Москве, чтобы сходить на встречу с президентом, прежде чем поехать на журналистский форум в Дагомысе, где «одних главных редакторов тыща человек».
О журналистике он и говорил, вернее об ее отсутствии. О «купленной лояльности СМИ»: чуть не во всех региональных бюджетах предусмотрены «расходы на самопиар губернаторов».
— А без журналистики даже наш сегодняшний разговор был бы невозможен! — воскликнул Леонид Никитинский.— Никто бы о нем просто не узнал!
И он спросил у президента, что тот может сказать сейчас журналистам, ждущим Леонида Никитинского в Дагомысе.
— А что бы вы хотели, чтобы я сказал? — со смешком переспросил его президент.
Но Леонид Никитинский уже на что-то отвлекся и не ответил.
— Все сказал и больше никого не слушает! — покачал головой Владимир Путин.— Вот такая у нас и журналистика!
Уверен, есть люди, которые обрадовались этому сообщению президента как дети.
— Ну почему? — искренне, кажется, расстроился Михаил Федотов.— У нас и Михаил Леонардович (Шевченко, член СПЧ.— А. К.) есть!
— Я знаю,— кивнул Владимир Путин.— Да это шутка была…
Уверен, есть люди, которые в этот момент расстроились не по-детски.
Господин Путин еще раз поинтересовался, что он может передать для Дагомыса. На этот раз Леонид Никитинский разъяснил, что деньги, которые идут на самопиар, надо направить на поддержку независимой прессы.
— Их же трудно отследить, они в разные статьи расходов записаны…— возразил президент.
Но журналист сказал, что, наоборот, очень легко.
— Органы власти любого уровня должны информировать о том, что делается,— добавил Владимир Путин.— Но не накачивать свой ресурс за счет регионального бюджета… Но независимая журналистика, критикуя власть, вряд ли может рассчитывать на то, что власть будет ее финансировать… Я, честно говоря, не знаю, как это сделать… Подумайте, и если идеи будут…
Леонид Никитинский согласился подумать. Но и прокомментировал мысль президента:
— Да нам должны платить именно за то, за что нас не любят,— за критику!
— Огромное желание поддержать вас, Владимир Владимирович,— исчерпывающе скажет позже еще один журналист Николай Сванидзе.— Но я поддержу коллегу Никитинского…
Елизавета Глинка передала Владимиру Путину фотографии раненых, подорвавшихся на неразорвавшихся снарядах детей из Донбасса, и Элла Памфилова подсказывала президенту:
— Может, вам снимки эти взять и показать завтра коллегам (президенту Франции и канцлеру Германии в Париже.— А. К.)? Взять и показать!
— Там аргумент простой, отвечал президент.— И с той стороны тоже есть раненые и погибшие…
Встреча шла четвертый час, когда Владимир Путин наконец сказал, что у него должно быть протокольное мероприятие, и предложил выступить последнему докладчику. Им, к несчастью, оказался адвокат, причем Юрий Костанов. Михаил Федотов предупредил, что у него не больше трех минут.
Через четверть часа Юрий Костанов расстраивался, что «адвокатам очень не везет в России» и что «адвокаты — пасынки правосудия…».
— Юрий Артемович!..— возвысил голос Михаил Федотов.
Юрий Костанов не счел нужным обратить на него малейшее внимание и говорил о тяжкой адвокатской доле еще несколько упоительных минут.
— Юрий Артемович! — голос Михаила Федотова стал похож на грозный.
— Я заканчиваю,— отмахнулся от него господин Костанов и сосредоточился на адвокатских замечаниях в протоколах допросов, которые являются «фиговым листком на теле беззакония…».
— Это давно придумано…— пояснял он.
— Юрий Артемович, если это давно придумано, то, может быть, закончить?..— молил его Михаил Федотов.
— Да заканчиваю…— адвокат по-прежнему даже не смотрел на него.
Он и на президента не смотрел.
Вряд ли ему вообще кто-нибудь нужен был в этом зале, кроме него самого.