Премьера опера
Фото: Дамир Юсупов/Большой театр
На Исторической сцене Большого театра вновь поставлена вторая редакция оперы Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда", которую Шостакович к моменту премьеры в 1963 году снабдил уже другим названием, другим текстом и отчасти другой музыкой. В то время как в мире ставят в основном "Леди Макбет", свою "Катерину Измайлову", словно вытащенную на свет из архивов и сменившую на сцене Большого "Леди Макбет" в постановке Темура Чхеидзе, представили режиссер Римас Туминас и дирижер Туган Сохиев. Рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.
Возвращение "Катерины Измайловой" на сцену Большого театра изначально шло с политическим весом, даже если речь заходила не о консервативном тренде, а об аполитичности. Но результат и вовсе отменил тему консерватизма в репертуарной политике театра, что, впрочем, не повлияло на накал споров после премьеры. Заметная эстетическая облегченность — вместо как яда оперы Шостаковича, так и его академизма, привнесенного в партитуру во втором авторском чтении,— расколола аудиторию, вызвав эмоции в спектре от восхищения до раздражения. И это совсем не похоже на то почти единодушное смущение, какое в разной степени оправданно вызвала пара последних премьер театра, тоже сделанных режиссерами драмы. Последнее обстоятельство, в отличие от западной практики, в России вызывает специальную ажитацию.
Но худрук Вахтанговского театра Римас Туминас, практически дебютировав на оперной сцене, поставил "Катерину" так, что упреки в немузыкальности сценической драматургии здесь оказались неуместны. Действие выстроено, напротив, певуче и танцевально. Мизансцены сделаны так, что почти всегда есть верный баланс оркестра и голосов, солисты поют в зал, а хор, подчиняясь ловкому сценарию, превращающему его из массы в нечто вроде хореографического ансамбля, кажется, всегда видит дирижера. Несколько мелких размолвок между оркестром, хором и солистами на премьерном спектакле скорее случайны или ждут еще притирки, нежели вызваны недочетами режиссерского мизансценирования. Спектакль отличают цельность и качество, внятные рисунки ролей и плавно выстроенная цепь настроений.
В новой "Катерине Измайловой", скомпрометированной печатью авторской самоцензуры (партитура второй редакции появилась на свет через десятилетия после как минимум инспирированной, если не написанной Сталиным статьи "Сумбур вместо музыки", которая поставила крест на мировом триумфе "Леди Макбет" и всей оперной биографии Шостаковича), мы имеем дело со строго конвенциональной режиссурой, разве что несколько модернизированной и позволяющей облегчить накал художественной экспрессии авторского текста.
Вместе с выбором редакции (сам по себе этот выбор Тугана Сохиева вызвал много изумления — исторически "Леди Макбет", вернувшаяся на сцены после запрета стараниями Ростроповича, казалось, победила в мировой оперной практике "Катерину") такая ясная, спокойная конвенциональность впечатляет умножением одного спокойствия (партитурного) на другое (сценическое).
Действительно, от трагического и гротескного неистовства оригинальной версии истории Лескова в пересказе Шостаковича здесь не остается и следа. Сглаженные углы партитуры "Катерины" позволяют или по крайней мере дают основания приложить к ним гладкий, эстетски аккуратный, по-своему вестернизированный стиль нового, уже узнаваемого звучания оркестра Большого театра (на премьерном показе оно было чистым, почти стерильным). Так же как они ни в чем не конфликтуют с цельной режиссерской концепцией тщательно спетой и станцованной классики русского трагического романа, в роли которого в данном случае и выступает "Катерина Измайлова" Шостаковича.
Те, кто знает музыку первого варианта, слышат теперь в Большом второй, а в ушах все равно дозвучивает первый, создавая своеобразный эффект внутренней стереофонии. Однако постановщики словно доказывают: "Катерина" — именно вторая опера, она другая. Судя по их работе, в ней нет места разговору о неприличной и непреодолимой силе страсти и саркастических оболочках мрачной трагедии, прихотливой смеси вульгарности, насмешки и устрашающего гипнотизма. В ней все подчинено логике возвышенной драмы, которую Сохиев делает музыкально стройной и стерильной, а Туминас — одновременно поэтичной, насколько позволяет материал, и несколько эстрадизированной.
Между тем в постановке, несмотря на ее очевидную и выразительную цельность, есть несколько заемных моментов. Это в первую очередь образ Сергея в исполнении Джона Дашака — человека, не просто не чуждого русскому оперному репертуару (именно он был феноменальным Гришкой Кутерьмой в амстердамском "Китеже" Чернякова), но еще исполнителя, совсем недавно спевшего партию Сергея в другом спектакле — в "Леди Макбет" Чернякова сначала в Английской национальной опере по-английски, потом в Лионе по-русски, а теперь поющего Сергея в Москве тоже по-русски, но в другой редакции (вот у него эффект стереофонии в голове должен быть особенно сильный) и привносящего в московский спектакль нерв, объем и убедительность своего заграничного Сергея.
Второе заимствованное из посторонних источников важное качество спектакля — хореография Анжелики Холиной и вообще вся пластика спектакля, перешедшая на сцену Большого со сцены Вахтанговского. Кто видел там такие спектакли, как "Отелло" или "Анна Каренина", знает, о чем речь. И если кому-то кажутся неуместными немые балаганные артисты-зрители, введенные в действие "Катерины", то прежде всего тем, кто не знает, как танцуют классическую литературу в Вахтанговском театре под музыку, с большим азартом и некоторым отстранением, позволяя зрителю пережить перипетии драмы не то чтобы глубоко, но остро и уйти с пересказов классики довольными. Примерно то же сделано с "Катериной" в Большом. Ее танцуют под музыку, причем некоторые сцены, в первую очередь массовые, способны произвести особенно яркое впечатление. И юмор сцены в полицейском участке или пения попа над трупом, теряя в злобности, но соблазняя легким очарованием, преобладает в конце концов над силой персональной драмы героев.
Тем более что роли второго плана все ловко нарисованы режиссером и качественно спеты солистами театра. Так, например, Задрипанный мужичонка в исполнении Романа Муравицкого (в прошлом спектакле Большого он был Сергеем) убедителен актерски и вокально, веселит и радует рисунком и голосом. Правда, заметно не хватает силы партии Бориса Тимофеевича в исполнении Андрея Гонюкова.
А главная солистка Надя Михаэль в партии Катерины, следуя, где может, за контурами трактовки Вишневской, слишком откровенно копирует образцовый для этой партии драматизм, хоть и без верхних нот, и пугает там, где уж не должно быть страшно. Ее Катерина, хотя и в центре партитуры, всего положенного ей пространства музыки и спектакля как будто не занимает.
Трагедия-сатира, сокрушительная по музыке и обстоятельствам даже и во второй редакции, становится здесь поэтизированной подробным пересказом печальной истории, в центре которой — не страсть, не агрессия, не сарказм, а юмор и печаль на фоне исторических обобщений.
Спектакль, качественно собранный в прекрасных, лаконичных и метафоричных одновременно декорациях Адомаса Яцовскиса, открывается на каторжной дороге — там же и заканчивается. Публика сочувствует судьбе народа, смеясь всей глупости, ее сопровождающей, и сопереживая героям как его особенно печальным представителям. Разрывающую шаблоны восприятия театрально-симфоническую драму Шостаковича сменила конвенциональная история, в которой нет места катастрофе. Нет трагедии в том, что вторая редакция, к тому же так гладко услышанная и сыгранная,— не первая. Так же не катастрофа случается в спектакле и с Катериной. Только беда.