Обаятельное демоноведение

Концерт опера

Программа третьего фестиваля "Опера априори", как всегда, построена масштабно, но с заметной грациозностью в выборе звездных имен (в прошлые годы участвовали, например, Йонас Кауфман и Юлия Лежнева) и раритетной музыки. В этом сезоне все началось с редкой на московских концертных сценах "Маленькой торжественной мессы" Россини в тоже редком по качеству и красоте исполнении (дирижер Максим Емельянычев собрал по-разному ярких солистов и музыкантов в изысканный ансамбль).

Концертная программа Рене Папе, привыкшего не обделять Россию своим вниманием (хотя обычно это прежде всего Мариинский театр и фестиваль "Звезды белых ночей"), стала изящным продолжением фестивального расписания хотя бы уже потому, что сочетала в себе обаятельно звездное имя солиста и музыку Вагнера, все еще редкую в здешних концертных местах.

Сам Папе известен вовсе не только как вагнеровский певец, в его репертуаре и Моцарт, и Гуно, и Верди, но вагнеровские партии богов и королей — все же визитная карточка немецкого певца, выросшего в Дрездене и дебютировавшего когда-то в Берлине. А один из последних по времени ангажементов Папе — Гурнеманц в новом "Парсифале" берлинской Штаатсопер (спектакль Даниэля Баренбойма и Дмитрия Чернякова) — представил его не только харизматичным героем вагнеровской сцены, кажется за счет одного своего обаяния вызывающим сочувствие к трагическим судьбам королей и чертей, но и артистом, способным рисовать жесткие, по-человечески страшные образы. И если его Мефистофель бывал утончен и игрив, то его берлинский Гурнеманц оказался пугающе прямолинеен.

Аналогов тем яростно холодным краскам, какие Папе нашел у Вагнера в "Парсифале", в московской программе, где на месте оперных увертюр стояли пространные вагнеровские прелюдии и вступления, а вместо искристых арий — объемные монохромные монологи, не нашлось, а герои "Мейстерзингеров" и "Тангейзера" вышли скромнее. Но два из четырех пунктов вокальной программы, Король Марк (монолог "Tatest du`s wirklich" из второго действия "Тристана и Изольды") и, пожалуй, еще Вотан ("Leb wohl, du kuhnes, herrliches Kind" из третьего акта "Валькирии"), оказались страшно выразительны, хотя по-музыкантски и по-человечески мудры.

Обладатель роскошной дикции, точно сфокусированного звука, хорошей тембровой палитры, отменных навыков экономить, распределять вокальные силы там, где голосу недостает объема и яркости, и превращать слабость в убедительность, Папе умеет не только умасливать публику как следует прослушанной кантиленой, но и делать вид докладчика, что вагнеровским героям иногда очень идет. Застегнутые на все пуговицы что Король Марк, что Вотан докладывают слушателю многие подробности характеров и ситуаций, так или иначе все ограничивая свободу своих соседей по сюжетам. Но по ходу завораживающего доклада сами превращаются в страдающих героев. И показать всю плавность этих алхимических превращений властителей в страдальцев, декламации — в мелодию Папе удается очень ясно, иногда почти пронзительно.

Трогательность сдержанных в красках и отточенных в нюансировке, с подчеркнуто драматическим весом, но элегантно сделанных монологов была бы еще отчетливей, если бы не заметная, хотя и неожиданная размытость звука и фразировки в игре Госоркестра. Дирижер Йонас Альбер, привычный партнер Рене Папе, решил компенсировать некоторую вялость штрихов в оркестре большим бурлением динамики, но сказать, что такой кипуче-возбужденный галоп по вагнеровским местам стал откровением для публики, пожалуй, было бы преувеличением. При этом очевидно, что Рене Папе петь было удобно как в те моменты, где он предпочитал спрятаться за оркестровую стену, так и в те, где он красиво выступал на первый план перед благодарной аудиторией.

А самый праздник в зале начался, когда дело дошло до бисов. Отбросив строгие вагнеровские одежды, Папе заблистал шлягерами — сперва куплетами Мефистофеля, потом "Эй, ухнем", спетой не только с превосходным произношением (восточный немец, Папе учил в школе русский язык, а в его концертном репертуаре есть "Демон" Рубинштейна), но еще и в изощренной манере немецких Lied, что, к всеобщему изумлению, только украсило русскую протяжную песню.