Специальный корреспондент «Коммерсантъ BoscoSport» АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ за час поездки с Еленой Исинбаевой в машине на волейбол понял не только то, что она может взять да и вернуться в сектор для прыжков с шестом, но и кое-что поважнее.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: AP / Gregory Bull
Днем Елена Исинбаева дала пресс-конференцию, на которой объявила, что уходит из спорта. То есть у нее только что закончилась огромная жизнь. Вернее, она ее закончила только что. Может, даже покончила, причем с собой.
И так рано или поздно вынужден поступать с собой каждый спортсмен.
Вечером у прыгуний с шестом начинались финальные соревнования. И мы ехали с ней из Дома российского болельщика на полуфинал волейбола Россия—Бразилия вместе с ее мужем Никитой, и сказывалась она сильно уставшей, и так оно и было.
— Да, я вижу, вижу, что вы сильно устали,— сказал я, когда она села в машину, отбившись не меньше чем от десятка телекамер и пары десятков журналистов.
— А что, заметно? — мгновенно переспросила она.
Я чуть не сказал, что, конечно, заметно, и еле успел спохватиться.
— Еще даже работать в Международном олимпийском комитете (МОК) не начали, а уже устали,— вместо этого сказал я.
— О, это, знаете, мы стоим, четверо новоиспеченных членов МОК: «Вау, нам предоставили VIP-аккредитацию, вау, это супер! Да-да-да, мы сделали это…» На нас посмотрели эти люди из МОК и говорят: «Да, но вы не забывайте, что вам еще работать придется…» Мы такие: «Упс…»
— А когда вы в последний раз прыгали с шестом? — чего было откладывать эти вопросы.
— Когда?.. Та-а-ак… Моя-я последня-я трениро-о-о-вка-а-а-а была-а-а…— она вспоминала, и с удовольствием.— Чтобы не сбрехать… Такая полноценная… Наверное, до того момента, как отклонили мой иск самый последний… Это было где-то за неделю до открытия Олимпийских игр. Я в дате сейчас могу ошибаться, но вот тот мой индивидуальный иск, который я подала в Швейцарский федеральный суд… И вот мне пришел отказ. До этого момента в этот день я тренировалась.
— Сразу перестали?
— Нет, еще немножко потренировалась, узнавая у юриста, а может есть еще какой-нибудь шанс? Но он сказал, что есть шанс один из миллиона, но не советую тебе его использовать. И я, удостоверившись, что шанса нет, прыгать перестала.
— Навсегда.
Она промолчала.
— А может,— спросил я,— надо было использовать и тот, что один из миллиона, раз уж вы и так пошли до конца? Так бы и шли. Пусть бы всем казалось, что до полного абсурда, а все-таки до конца. Ведь бывает, что получается.
Я хотел сказать ей, что это похоже на объявление какого-нибудь страшного диагноза: врач говорит тебе о нем, тебе показывают бумагу с результатами всех анализов, ты видишь их и отказываешься верить написанному, а потом идешь к другому врачу и опять делаешь анализы, и диагноз подтверждается, а ты все равно не можешь с ним смириться и идешь к третьему, а окружающие, и даже твои близкие, смотрят на тебя уже с некоторым недоумением, а то и с опаской, но ты идешь и вдруг еще один врач говорит: «Да это же насморк…» И оказывается, что можно жить дальше, а смерть, конечно, и у вас будет, но только, как и у всех, неизвестно, слава богу, когда…
Все это я хотел ей сказать, но не сказал, потому что мне показалось, что это будет слишком уж пафосно.
Правда, теперь думаю, что можно было и сказать: она ведь живет со всем этим именно в таких терминах: войны и мира, жизни и смерти… Пафос в этом — для тех, кто не в теме.
— То есть,— вернулась она к этому сама,— было пять шансов из миллиона, и я поверила в них и проиграла, а в один из миллиона даже верить глупо!
— А Юлия Ефимова верила и выиграла,— сказал я.
— Это другая история! — воскликнула Исинбаева.— Вообще другая! Я нахожусь в ситуации, когда мне не на что подавать в суд, кроме как на решение IAAF (Международная ассоциация легкой атлетики.— А. К.), понимаете? А Ефимова оспаривала свою, как это называется… милдронатную историю… А у меня этих историй нет…
По тому, как страстно она кинулась обсуждать тему Юлии Ефимовой, я понял, что в какой-то момент они обсуждали ее всей своей компанией, и не раз. Пример все-таки был нечеловечески завидный.
— А мне в CAS (Международный спортивный арбитраж.—А. К.) не на что даже подать,— закончила Исинбаева.— Проблема одна — IAAF. Все. Но, к сожалению, я не всемогуща.
Она и в самом деле признавала это с большим сожалением.
Действительно, это все-таки оказался не сектор для прыжков с шестом.
— А встретились бы с Коэ (Себастьян Коэ, глава IAAF.— А. К.) — и что, руку бы ему подали?
— Я?!! — с недоумением переспросила Елена Исинбаева.
После такого начала следует заканчивать: «Да никогда!!!»
— Смотря при каких обстоятельствах мы бы встретились,— закончила она.
— На легкоатлетическом стадионе, например, или где вы еще могли встретиться…
— Я думаю, он бы ко мне не подошел…— подумав, произнесла она.
— Или вы бы к нему?
— Я думаю, он бы ко мне не подошел.
— А что, думаете, у него совести бы не хватило?
— Я думаю, что как в фильме… «В чем сила, брат?» — «Сила в правде»… Как он может ко мне подойти в данной ситуации?
Она еще чуть-чуть помолчала и не выдержала:
— Думаю, если бы он был мужиком, то подошел бы. А так — очень сомневаюсь…
Она засмеялась:
— Ваша газета на английский не перепечатывается?
— Местами очень перепечатывается,— не стал успокаивать я ее.
И я уж не стал говорить, что это место точно перепечатается.
— Он все-таки свое, наверное, в каком-то смысле получил, когда вас избрали членом МОК,— сказал я.
— Ой, вы знаете, что мне самое приятное, так это то, что за меня голосовали спортсмены,— сказала Исинбаева.— Тут уж не придерешься. Ни функционеры, ни политики спортивные, ни руководители… Нет, меня выбрали спортсмены, те самые, кто сердце олимпийского движения и самые главные люди во всей этой истории. Меня признали, мне выразили доверие, для меня это огромная победа…
— Но не такая, как на Олимпийских играх…
— Об этом не будем. Мне не дали добиться того, чего я хотела, на спортивной арене, не дали красиво уйти из спорта… Но завершение спортивной карьеры получилось еще даже лучше, чем я ожидала. Так что слава богу, что я смогла переключиться моментально, просто мгновенно, по щелчку, с карьеры спортсменки на карьеру функционера. По-моему, даже мечтать об этом было невозможно!
— Действительно, благодаря господину Коэ…
— Да что же вы с этим Коэ ко мне прицепились?!! — Исинбаева была, казалось, возмущена.
И даже не казалось. Ведь он же не стоил мизинца ее шеста.
— Ну хорошо, просто так вышло, у вас была полноценная предвыборная кампания перед выборами в МОК?
— Ну-ка, расскажите мне, какая это у меня была кампания? — она не просто насторожилась, а была, по-моему, на грани.— Что за кампания у меня была.
Впрочем, я это учитывал, и за нами сейчас шла пустая моя машина, на всякий случай, если бы мне пришлось неожиданно выйти. Все-таки на волейбол-то хотелось успеть.
— Благодаря дисквалификации и вашему иску, так вышло, все о вас говорили эти недели, все обсуждали бесконечно…
— Да просто в мою ситуацию все спортсмены вошли…
Я был согласен, и мне в самом деле было страшно даже представить себя на ее месте: четыре года ты об этом думаешь и делаешь все, чтобы это сделать, и можешь, а потом вдруг господин Коэ… Да что я все с этим Коэ… И вдруг тебя просто вышвыривают за борт и говорят, что ты не просто никто, а, если разобраться, ничтожество, потому что живешь в стране, которая покровительствует допингу… И все, мечта твоя растоптана и даже втоптана… Но ужас-то еще и в том, что спортсмены из других федераций при этом выступают, вот в чем ужас. И их мечту не растоптали. И если бы не господин Коэ… Почему именно IAAF?.. Почему так катастрофически не повезло именно ей? Почему именно с ней, Исинбаевой…
Или о чем еще она думала всеми этими бессонными ночами — а они были, я теперь это уж точно видел. И их было много. Может быть, все.
— Спортсмены,— говорила она,— понимали, что это чисто жизненная несправедливость. Это может коснуться любого, они это понимали!!
Именно потому, что им было так легко поставить себя на ее место, они и проголосовали за нее. Я представляю ужас, который должен обуять каждого из них, кто ставит себя на ее место. Конечно, она обречена была стать членом МОК.
— Результат 4.90 (на чемпионате России.— А. К.) в Чебоксарах показал, что я действительно готова бороться за золотую медаль!.. Но мы предполагаем, а Бог-то располагает! И все к лучшему!
Ну сколько еще ей можно было себя тут утешать…
— Видимо, так оно и должно было быть, такой и должна была быть моя замечательная концовка моей… завершения… так, стоп… так, моего завершения… Правильно? В общем, я закончила, понятно?..
— Да, а вот все про вас сейчас говорят, и вы уже член МОК, и впереди такая бурная жизнь… А вы променяли бы все на то, чтобы выйти сейчас с шестом в сектор? — этому вопросу не хватало великодушия, но все остальное в нем было.
— А я думаю, знаете, как? А я думаю, вот так… Вот так должно было быть… Я должна была сегодня выиграть золотую олимпийскую медаль, а вчера меня должны были избрать в МОК. Вот так.
Я, можно сказать, похолодел. Господи, это ведь и было именно то, что она задумала себе с самого начала. И все эти разговоры про замечательную концовку — великий блеф, и она просто не выдержала и проговорилась сейчас про это. Вот что она задумала.
И ведь так могло и быть. Даже очень могло. И вот это была бы концовка.
— Только второй план сработал, а первый нет,— засмеялась Лена.
Она вдруг именно в это мгновение стала гораздо понятней и, не побоюсь этого слова, ближе. Так ведь всегда бывает, когда люди начинают говорить правду.
— А вы понимаете,— спросил я,— что именно сейчас, вот пока мы с вами разговариваем, идут соревнования в секторе для прыжков?
— Серьезно? Удивительно!..— она, конечно, помнила об этом все это время.— Вот о чем я не думаю, так об этом.
— Правда?
— Правда!
Зря она так.
— Меня сейчас в Русском доме так чествовали, что я вообще забыла, что я не прыгала.
Чествовали ее последние минут двадцать. Значит, все остальное время помнила.
— На стадион-то вы почему не пошли смотреть?
— Смотрите! Вот смотрите. Говорю вам по чесноку. Значит, так… Мне на самом деле неинтересно.
Тут я верил. Это то, в чем она старалась, я думаю, искренне себя убедить.
— Девочек я знаю. Но в отсутствие меня в секторе мне даже самой неинтересно смотреть! Была бы, не знаю, какая-нибудь яркая участница Олимпиады… Я их всех знаю, я знаю, чем они живут… Я знаю эту несправедливость, в которой оказалась российская легкая атлетика априори… Мне жаль это говорить, потому что это мой вид спорта, это то, благодаря чему я реализовалась, но в данной ситуации я поняла, какая там странная у них эта… структура.
Тут она, видимо, посчитала, что не до конца убедительна с версией, почему она не на стадионе, где так хорошо всех знает, что ей не может не быть интересно, что со всеми этими людьми будет происходить в секторе для прыжков:
— И вторая причина, почему я не смогла пойти: я смотрела борьбу, потом у меня встреча в Русском доме, а теперь мы едем на волейбол.
Конечно, как будто нельзя было отменить и то, и другое, и третье… Она как будто алиби себе обеспечивала этой борьбой.
— А по телевизору посмотреть в лаунж-зоне в перерыве волейбола?
— Я думаю, что сейчас это уже закончится,— очень серьезно сказала Лена.
— Нет, это не скоро закончится.
Это должно было закончиться вместе с волейболом, я специально считал: в планы входило посмотреть прыжки в перерыве.
— Ой да что вы! — вскричала она.— Неужели!
— Конечно. Мы посмотрели десять минут назад. Они прыгнули 4.70. Американка…
— Морис? — нервно переспросила Исинбаева.
— Нет, эта…
— Сур?
— Да, Сур! Сур еще даже, по-моему, не начинала…
— Угу,— сказала Исинбаева.
— Кубинка прыгнула…
— Она прыгнула…— с переднего места сказал ее муж Никита Петинов.— Американка 4.60 прыгнула.
— А мне неинтересно,— сказала Исинбаева,— ну действительно… Ну может, интересно будет послушать их интервью в микс-зоне…
Это было уже кое-что.
— Что они скажут насчет того, как они будут относиться к своим медалям…
Они, видимо, должны были сказать, что без Исинбаевой эти медали не имеют никакой ценности для них.
— Если быть объективными и трезво расценивать свои шансы, то, конечно, отсутствие меня в секторе — это конкуренция не хочу сказать нулевая… но почти нулевая…
— Но справедливости ради,— сказал я,— шансы были и в Лондоне, да?
— Да.
— И вас обошли, и вы стали третьей. Да?
— Нет. Зачем здесь о Лондоне говорить? Мы говорим с вами о настоящем. В настоящем я прыгнула 4.90. В Лондоне у меня была травма, я не смогла подготовиться. А сейчас я готова.
То есть и сейчас может прыгать.
— А если американка и кубинка прыгнут выше 4.90? Это ведь будет означать, что…
— Нет,— перебила она,— сколько бы они сегодня ни выиграли, они же не выиграли это в борьбе со мной. Одно дело Исинбаева в секторе, другое дело Исинбаева вне его…
Она высоко оценивала свои шансы. Не очень ли высоко? Не слишком ли? Не знаю, может, так и надо, чтобы на самом деле выигрывать.
— Без меня,— сказала она,— они, конечно, все смелые. Вот когда я в секторе, там другая борьба идет, психологическая. А если лидера нет, то потенциально каждый из них может победить. И смотреть прыжки с шестом я не буду.
— А вы понимаете, что именно сегодня закончилась эта эпоха? И закончили ее вы своими руками, своими словами. То есть не пресс-релизом, а так сказать, своими словами… Сказали, что уходите. И все, эпоха закончилась.
— Ну не эпоха…— задумалась она.— Хотя можно, с другой стороны, и так назвать!
Она, справедливости ради, засмеялась.
— Это смело можно называть эпохой,— не согласился я.
— Да? Можно? Тогда хорошо! — согласилась она.
— Для меня, да и для всех, наверное, это, может, главное расстройство Олимпиады: неучастие ваше в ней. Не чье-то поражение, а ваше неучастие.
— Спасибо.
— Я же помню Олимпиаду в Афинах, и как победили, и стояли на крыше Bosco-таверны на рассвете, и пели на полгорода российский гимн, который, наверное, только что выучили…
— Не только что… Да? Орала?..— на удивление тихо переспросила она.
Задиристость ее на какое-то время по понятным причинам пропала.
— Это уже тогда была великая история,— сказал я.
— Серьезно? Ну да, с мировым рекордом это победа была, конечно. Мировой рекорд на Олимпийских играх — это огромное достижение, и мало кому удавалось… В прыжках с шестом — так вообще никто и никогда.
— Так вам не хочется сегодня напиться? Все это закончилось. Прыжки. Шест. Ничего этого больше нет. Теперь на заседания МОК будете ездить. И чтоб костюмчик сидел.
— Предлагаете?
— Конечно. Вам зачем надо было эту пресс-конференцию устраивать? А если…
— А вот «если» быть не может!
— Ну а если захочется вернуться…
— Ну вернусь, если захочется! Снова соберу пресс-конференцию, скажу: «Друзья, я передумала!» Мне кажется, журналисты всего мира знают, кто я такая, и в этом смысле я человек предсказуемый... То есть от меня можно ждать всего чего угодно!.. Но если опустить юмор, к следующей Олимпиаде мне будет 38 лет. Даже теоретически невозможно.
— А практически?
— Практически, конечно, возможно.
— Есть же узбечка советского происхождения, гимнастка, которой 41 год и которая легко обыгрывает 18-летних.
— Да… На чемпионате России в Чебоксарах все девочки были на десять лет меня младше! То есть я себя чувствовала мамой в секторе! А представляете, что будет еще через четыре года?!
Она, без сомнения, представляла себе это.
— Так только интересней!
— Да? Ну если… Ну не знаю, как лучше сказать! Ну если что-то произойдет… В голове… Но все-таки сейчас я заявила о завершении карьеры,— спохватилась она,— это действительно так… Одно дело мне нечем было бы заняться и можно было бы рассматривать вариант о возвращении, но на сегодняшний день у меня такой плотный график…
— Конечно, такой груз свалился…
— Ну вы вообще… Ну вы даете! — она оторопела.— Как вы вообще такое можете говорить? Как вам вообще не стыдно?
Я понял, что пустая машина за мной шла не зря. Хотя я не понимал, что тут такого.
— Какой груз? Да еще и свалился? — она действительно почему-то восприняла эти слова как оскорбление.
— Груз,— пожал я плечами.— Это ответственность, это работа. Это груз.
— Бо-о-о-же мой… Не тяжелее, чем с шестом прыгать, я вас уверяю…
— Неужели?
— Конечно.
— Да просто не пробовали работать в МОК.
— Вот! А я вообще такой человек, что, пока не попробую, не скажу. Я буду таким мостиком между спортсменами и МОКом, чтоб не узнавали информацию от третьих лиц испорченным телефончиком… А я четко, грамотно… Сама все буду рассказывать.
— А если опять рука на Россию поднимется, то вы…
— Не поднимется!..— Я не ожидал, что она передразнит меня.
— Почему вы так думаете?
— Не-е-е-ет, хватит… Они ж там тоже не железные…
— Знаете, я просто облегчение испытал…
— Не поднимется. Я очень уверена, слушайте. Если человек в себе и своих действиях не уверен, тогда какой смысл вообще что-либо начинать? Лучше сделать и ошибиться, чем не сделать и сожалеть!
— Поэтому и иск подавали в Швейцарии. А могли бы сейчас в сектор выйти? Вот если бы сказали, что все у вас хорошо…
— В сектор? Нет, конечно. Мы же не роботы. Ну нет. Если ты настраиваешься и целеустремленно готовишься, у тебя одна подготовка. Когда ты сидишь, ждешь решения судов, ты вроде тренируешься, но у тебя совершенно другой настрой. А если говорят точное «нет», ты неделю не тренируешься, а потом говорят: «Да, можешь попрыгать»… Нет, ну это было бы свинство. Форму можно потерять буквально за несколько дней, а чтобы набрать, требуются уже недели. Мы же, спортсмены, как зашоренные лошади, идем к своей цели, не видя ничего сторонам… Стоит отвлечься — и все… Теряется концентрация… Если ты физически готов, а голова отключена — все… Уже нельзя переключиться в этот режим зашоренной лошади… Мне больше всего обидно за молодежь. За Кучину, за Шубенкова, за Шкуренева… Они должны были на Олимпиаде раскрыться и побороться за место как минимум в тройке. Кучина вообще могла бы выиграть, она последний чемпионат мира выиграла у всех теток… Шубенков в одну калитку победил всех… как сказать… афроамериканцев… Ладно, у меня это была пятая Олимпиада… Больше всего обидно за них. Все будут старше на четыре года…
— Ну ладно, вы о себе подумайте. Олимпиада разве бывает не первой? Не может быть Олимпиада пятой. Хотя бы после Лондона вы могли и доказали бы, что вы первая. И в этом смысле, после третьего места, эта Олимпиада стала бы первой для вас.
— Я тоже уверена в своей победе. Вот посмотрим, чем сегодня закончатся соревнования.
Вдруг получилось, что она, хотя бы мысленно, участвует сейчас, в эти минуты, в соревнованиях, и уверена в победе, показала 4.90, и ждет, с полотенцем на голове, что покажут остальные…
И в общем, не позавидовать ей сейчас было.
— Посмотрим,— сказала она,— скоро уже закончится… Какие результаты будут…
— А мне кажется, не прыгнут они 4.90,— искренне сказал я.
Очень бы не хотелось.
— Да не прыгнут. Без Лены неинтересно,— сказала Лена.— Помните нашу дуэль с Сидоровой в Чебоксарах? Она на пять сантиметров превысила свой личный рекорд. Третье место — девочка… Фамилию забыла… Свое лучшее достижение тоже на пять сантиметров улучшила… Это все космос!.. Потому что главная цель была — перепрыгнуть Исинбаеву! А я уже ветеран спорта, и теоретически все соперницы сильнее меня… Мы даже когда со Светой Феофановой боролись… Одна — мировой рекорд, вторая — мировой рекорд… Одна, вторая… У нас была цель — не рекорд установить, а друг дружку перепрыгнуть! А если конкурента убирают… Спасибо, что не убили, как говорится. Прости господи…
— Вчера на гандболе вы к отцу Андрею подошли и о чем-то с ним говорили полторы минуты, а он потом сказал, что это важный разговор был. И правда так? И что вы все скажете…
— Ну, он грамотные вещи сказал. А я и сказала…
— Про то, что всех прощаете, и Коэ даже…
— Где сказала? — удивилась она.
— На пресс-конференции сегодня… Не помните…
— Да, сказала. Потому что я и правда не Бог, не судья, чтобы людей судить… Не суди, да не судим будешь.
— Это отец Андрей сказал, когда вы к нему через два ряда перегнулись, а он чуть не на пол лег?
— Да.
— Видимо, о многом успели за полторы минуты…
— Вот все вам расскажи! Мало ли чего он еще сказал. Он очень хорошие, нужные вещи сказал. И мне после разговора с ним вообще легко стало. Я думаю: «Боже мой, вообще все так легко! А мы так себе жизнь усложняем…»
— А вот ваша дочка Ева когда-нибудь скажет, что она хочет прыгать с шестом. Вы ей пожелаете такой судьбы?
— А что у меня за судьба?
— С одной стороны, безумно счастливая судьба, а с другой — очень уж трудная.
— Что мы скажем, муж? — спросила она Никиту, который все это время в разговор благоразумно не вмешивался, да и вообще показывал себя человеком великодушным, каким и должен быть настоящий метатель копья.
— «Не занимайся ерундой» — вот это сказали бы.
И все. Мне было ясно, что Ева прыгать с шестом не будет. Видимо, будет метать копье.
— Да ладно, если захочет, пускай прыгает,— сказала Исинбаева. Шесты есть, ямы есть, шиповки есть… Тренера только нет…
— Тренер есть…— сказал я.
— Да ну, Евгений Васильевич уже не сможет, потому что Ева по характеру такая же, как и я (Еве два года.— А. К.), и Евгений Васильевич просто не сможет вторую такую же воспитать. Мне уже просто жалко будет…
— Ее мама может тренировать.
— Мама? Какая мама?! А, я поняла!.. Да ну что вы! Какой из меня тренер! У меня ни терпения, ничего… Ни в коем случае.
Мы стояли сейчас в какой-то ужасной пробке, из которой не было никакого выхода, и я понимал, что на волейбол мы никак не успеваем. Но хорошо хоть, что я не все еще вопросы задал, а у нас пошло дополнительное время.
— Скажите, а о чем вы говорили с президентом, когда в Кремле провожали сборную в Рио? Все же видели, что он вас позвал и что вы ушли с ним.
— Да кто там что видел… Никто не видел… Не было ничего такого…
— Да я сам видел.
— Видели? Забудьте.
— Это вы забудьте…— не выдержал я.— Не придавайте значения тому, что там было…
— Да что же там было… Вот все мучаются!
— Да я и сам могу вам рассказать, что там было, хотя я, конечно, не могу этого знать. Но это все очевидно.
— Давайте! — заинтересовалась она.— Попробуйте!
— Когда вы ушли с ним, все поняли, что вы вернетесь в Георгиевский зал по крайней мере министром спорта, хотя объявят об этом не сейчас… Но это, конечно, не так. На самом деле ничего особенно там не было. Сказал, думаю, просто что-то, чтобы поддерживать вас в такой ситуации, потому что понимал, в том числе и как спортсмен, что тяжело все это очень…
— Совершенно верно. Просто сказал, чтобы я не расстраивалась.
Неожиданно мы вырвались из пробки, рванули к Maracana, где проходит волейбол, и я решил вернуться к теме, на которую она не стала бы, наверное, говорить вначале, потому что предупреждала, что все сказала на пресс-конференции и что лучше даже не надо… А теперь можно было.
— А вот этот канадский спортсмен, который сегодня написал, что вы слишком много на себя берете и что человек, принимавший допинг, не нужен в МОК… Вы его тоже простите после разговора с отцом Андреем? Что-то не похоже.
— С его стороны это было так низко…— сказала Лена.— Если он пловец… Я его не знаю… Есть там вообще какие-нибудь призеры или нет, в Канаде…
Она начинала мстить ему прямо сейчас.
— Это низко. И он не знает меня. На самом деле мне его жалко. Его просто использовали.
— Почему же сразу использовали?
— Слушайте, меня избрали в комиссию спортсменов МОК. Наверняка это кому-то не понравилось. И через этого парня этот кто-то решил просто меня оклеветать. Все.
— Может, не стоит начинать работу в МОК с того, чтобы видеть всюду заговоры? А если ему просто приспичило?
— Да ладно, как бы то ни было, мне не первый раз приходится, как говорится, разгребать… Все нормально… Я спокойна.
— То есть судить его, как просил отец Андрей, вы не будете?
— Нет, что вы! — воскликнула она.— Юристу я уже направила! Конечно! Направила скриншот юристу, и будем консультироваться, как вести себя. Ну чтоб другим не было повадно.
— Ясно… И скриншоты вы успели сделать…
— Есть же кэш еще...— глухо сказал Никита с переднего сиденья.
Прозвучало это, честно говоря, веско. Не хотел бы я, чтобы он насчет меня что-то такое когда-нибудь сказал с переднего сиденья.
— И кто догадался? — спросил я на всякий случай, хотя и так было ясно кто.
— Муж,— подтвердила Лена.
— Я,— подтвердил муж.
— Значит, все-таки не будете прощать всех?
— Тут даже не в прощении дело…— замялась она.
— Чтоб думал,— донеслось с переднего сиденья.
— Да! — обрадовалась она.— Я сегодня уже серьезный человек! Член МОК! Я должна себя защищать!
— В прыжках с шестом только Сергей Бубка стал функционером МОК… Вас ведь называли Бубкой в юбке…
— Ой, я всегда запрещала себя так называть! У него своя история, у меня своя…
— Правильно, это его должны были называть Исинбаевой в штанах…
С переднего сиденья вдруг донесся раскатистый смех. Там понравилось.
— Он тоже начинал с комиссии спортсменов МОК,— подтвердила наконец она.— И теперь все зависит от меня. Как я проявлю себя за эти восемь лет? Как я буду вести себя? Не буду рассказывать. Я и так все знаю, что будет. Все вам расскажи! Есть план.
— В YouTube,— поделился я,— я видел сюжет про одного спортсмена, которого журналист спрашивает: «Скажите, у вас был план и вы его придерживались?» И спортсмен отвечает: «Вы знаете, у меня был план, и я его придерживался». Значит, и у вас есть план.
— И я его придерживаюсь,— подтвердила она.— Муж подтвердит: у меня вся жизнь по плану, да, Никит?
— У тебя да…— услышал я оттуда.
— Хотите прикол расскажу? 2012 год. Когда я проиграла Олимпиаду. Когда я всем заявила, что ухожу. Потом, что нет, не ухожу. Правда, пресс-конференцию не собирала. И заявила, что возвращаюсь, выигрываю чемпионат мира, потом ухожу в декрет, потом готовлюсь к Олимпийским играм, выигрываю Рио и заканчиваю свою карьеру. И при подготовке к Олимпийским играм познакомилась с одним мануальщиком, банки мне делал. И он мне рассказывает историю. Лена, говорит, я тебя сейчас знаю, а тогда, в 2012 году, я думал, что ты вообще ку-ку. Ты проигрываешь Олимпиаду и заявляешь, что выиграешь мир, родишь ребенка, выиграешь Олимпиаду и уйдешь. Когда ты выиграла чемпионат мира, я удивился. Когда ты родила ребенка, я еще больше удивился. Когда ты выиграла чемпионат России и сказала, что готовишься к Рио, я тебя зауважал. Только в одном не сработал планчик…
— По-моему, удалось не опоздать…— произнес вдруг Никита.
Мы приехали на Maracana.
Наши волейболисты проиграли бразильцам, и настроения никакого не было вообще. Но я зато знал, что закончились прыжки с шестом и что победила вообще гречанка с результатом 4.85.
То есть Исинбаеву так никто и не перепрыгнул.
И я после игры вдруг встретил ее в лаунж-зоне.
— Вы понимаете,— сказал я ей,— что ваш планчик все-таки сработал?
— Как это? — удивилась она.
— Гречанка прыгнула 4.85. То есть вы сегодня выиграли.
— Получается, что так…— медленно сказал она.
— И я вас поздравляю с победой.
— И правда,— сказала она.— Я же победила.
