«Мы критически не привязаны ни к одному виду сырья»

«Росгеология», завершившая основной этап консолидации государственных геологоразведочных предприятий, предлагает привлечь в отрасль частные инвестиции — через РФПИ или механизм государственно-частного партнерства (ГЧП). При этом холдинг настаивает и на сохранении статуса единственного исполнителя госзаказа на разведку недр, хотя и уверяет: доходность этих контрактов близка к нулю. Какие новые ниши готова осваивать компания, чем может заняться с РФПИ, почему интересуется Сухим Логом и хочет стать госкорпорацией, “Ъ” рассказал гендиректор «Росгеологии» РОМАН ПАНОВ.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Госконтракты реализуются с минимальной доходностью, близкой к нулю. Но за счет эффекта масштаба есть возможность поддерживать объем выручки

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин  /  купить фото

Иран с настороженностью смотрит на западные сервисные компании, поскольку имел не самый положительный опыт работы с ними в момент ограничений

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин  /  купить фото

Судно для морской сейсмики мы еще построить можем, но отечественной техники, соответствующей требованиям заказчиков, просто не существует

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин  /  купить фото

— Какое место «Росгеология» сейчас занимает на рынке в России?

— В сейсморазведке мы вышли на лидирующие позиции, ее доля в выручке превышает в 2016 году 25 млрд руб., это, наверное, первое или второе место по сравнению с двумя другими крупными компаниями — «Геотеком» и «ТНГ-Групп» (ранее «Татнефтегеофизика»). В разведочном бурении мы занимаем где-то 10% рынка, в эксплуатационном мы фактически не представлены. В таком сегменте, как специальное глубокое бурение, параметрическое бурение, занимаем где-то 80%, то есть кроме нас специализированных глубоких параметрических скважин почти никто не бурит. Если брать совокупную долю по выручке (по 2016 году — 30,5 млрд руб.), то мы занимаем около 12% российского сегмента геологоразведочных и сервисных услуг, а если оценивать только рынок геологоразведки, то доля будет существенно выше.

— Сейчас многие компании сокращают затраты на геологоразведку, каковы ваши планы на 2017 год?

— Инвестпрограмма на 2017 год будет в параметрах 2016-го — с учетом того, что мы запустили большую пятилетнюю программу по модернизации основных средств и на 2015–2016 годы у нас пришелся достаточно крупный объем инвестиций. На 2017 год мы планируем около 4 млрд руб., и бюджет это предусматривает. Он несколько у нас затянулся в части утверждения, поскольку верстались основные объемы у заказчиков.

В этом году мы прогнозируем устойчивый прирост выручки где-то на уровне 15–16%. Поэтому и объем инвестиций планируем сохранить, постепенно проводя комплексную модернизацию основных фондов. Это в первую очередь сейсморазведочное оборудование, но параметры предусматривают акцент и на буровое оборудование, и на отдельные элементы высокотехнологичного оборудования для сейсморазведки. Также изучаем ситуацию по морской сейсмике. Сейчас есть несколько моделей, одна связана со строительством нового судна, другая — с возможностью приобретения из уже имеющегося флота зарубежных партнеров.

— У вас высокая доля валютных расходов? Какие виды оборудования и технологий приходится закупать за рубежом?

— Часть затрат в валюте небольшая, она не превышает 20–25%, или 800 млн руб., по большей части у нас техника российского производства. Есть отдельные элементы, которые покупаем за рубежом, в основном когда отсутствуют российские аналоги либо сроки поставки не могут обеспечить выполнение работ.

— А где болезненные точки импортозависимости?

— Это высокотехнологичное оборудование, аналогов которому у нас пока нет: лабораторные комплексы, отдельные специализированные виды бурового оборудования, отдельные виды сейсморазведочного оборудования, особенно для морской сейсмики. Вот это наиболее уязвимый сегмент. То есть если судно мы еще построить можем, то отечественной техники, соответствующей требованиям заказчиков, просто не существует.

Мы сейчас дооснащаем и лабораторию в Красноярске. Она будет одной из самых передовых по твердым полезным ископаемым — как по золоторудным месторождениям, так и по месторождениям редкоземельных металлов (РЗМ) и платиновой группы.

— Планируете ли приобретение активов в этом году?

— Мы смотрим на потенциально интересные активы на российском рынке. Их немного — в плоскости именно новых технологических решений или ниш, которых сегодня в холдинге недостаточно. С учетом портфеля заказов и диверсификации по видам полезных ископаемых холдинг на сегодня имеет, на мой взгляд, одну из самых наиболее устойчивых моделей. Мы критически не привязаны ни к одному виду сырья.

— Примеры интересных вам компаний можете привести?

— Не буду называть конкретные предприятия. Но это направления, связанные, например, с новыми видами сейсмики. Так называемая зеленая сейсмика, которая подразумевает проведение работ с беспроводными источниками. Для нас возможно расширение сегмента бурения за счет, например, более интенсивного или большего объема разведочного бурения. Представляет определенный интерес элемент, связанный с формированием полного комплекса производства сейсморазведочного оборудования. Мы сегодня производим только сейсмовиброисточники, а для нас интересен полный комплекс — от передающего до принимающего устройства, собственный обрабатывающий комплекс.

— Какой объем средств вы готовы на это потратить?

— Это зависит от качества актива. Объем установленного лимита со стороны банков на группу достаточно высокий, при нашей невысокой задолженности банки нам доверяют. Я бы пока о сумме не говорил, поскольку нет окончательной определенности с точки зрения тех активов, которые непосредственно входят в потенциальный круг наших интересов.

— При этом «Росгеологии» исходно достался достаточно большой портфель убыточных активов...

— Это правда. К сожалению, не все предприятия, консолидированные в группу, были в устойчивом финансовом положении. В 2015–2016 годах мы провели большую работу, чтобы, интегрировав эти предприятия в состав группы, в первую очередь обеспечить коллективы работой. Основная задача была не потерять ключевые компетенции, ключевых специалистов. И ее удалось достаточно успешно решить: где-то путем интеграции этих коллективов в действующие предприятия группы, где-то за счет перевода персонала в другие регионы. В целом в шести-восьми активах, которые находились в предбанкротном состоянии, большинство вопросов было урегулировано.

В качестве примера могу привести «Иркутскгеофизику». Мы принимали предприятие на баланс группы с непогашенной задолженностью перед бюджетами всех уровней в размере около 800 млн руб., с кредиторской задолженностью свыше 2 млрд руб. при выручке 1,5–1,8 млрд руб., то есть оно уже находилось практически в банкротном состоянии на тот момент. Задолженность по выплате зарплаты доходила до восьми месяцев.

Сегодня это одно из самых динамично развивающихся предприятий в группе с выручкой около 4 млрд руб., которое обеспечено контрактной базой и представлено по всей Восточной Сибири. Для нас этот актив имел принципиальное значение для организации работы в данном регионе как одном из ключевых для группы, который имеет серьезный потенциал в части прироста ресурсной базы углеводородов.

В традиционных регионах присутствия задача решалась несколько сложнее. У нас такая ситуация была по «Ставропольнефтегеофизике». В южных регионах, где объем контрактной базы уменьшается, нами была проведена большая работа по реструктуризации долга, а также по изменению структуры собственности со вторым акционером «Ставропольнефтегеофизики» «Геотеком». Мы вынуждены были консолидировать мощности «Ставропольнефтегеофизики» и «Краснодарнефтегеофизики», чтобы сократить управленческий аппарат, сохранив при этом производственные подразделения. Такие достаточно жесткие мероприятия зачастую связаны, к сожалению, с сокращением части персонала, но это позволяет сохранить костяк бизнеса.

— Где вы находили средства на оздоровление проблемных активов? Каков уровень кредитной нагрузки холдинга?

— В основном это внутренние резервы группы, контрактная база, которую мы можем перераспределить. Также реализация непрофильных активов, в том числе и пришедших на баланс предприятий, например «Иркутскгеофизики». Часть долговых обязательств была погашена за счет оперативной реализации непрофильных объектов.

На текущий момент это уже устойчивый кредитный портфель, который позволяет нам при необходимости покрывать возникающие на предприятиях кассовые разрывы. Сегодня соотношение долга к EBITDA — меньше единицы, кредитная нагрузка — где-то 950 млн руб.

— Дискуссия по продлению для «Росгеологии» статуса единственного исполнителя госзаказа на геологоразведку продолжается. На какой стадии согласование?

— Я бы не говорил, что это дискуссия, это все-таки работа профильных ведомств. Еще в 2014 году правительство поддержало идею по определению «Росгеологии» единственным исполнителем до конца действия программы — до 2020 года. Позиция на сегодняшний момент сохраняется, соответствующие нормативные акты прорабатываются правительством, и, надеюсь, до середины года они будут выпущены.

С одной стороны, это необходимо, поскольку мы уже два года являемся исполнителем, и принцип такой последовательности с точки зрения изучения ресурсной базы, с позиции реализации контрактов (все они трехлетние) объективно требует необходимого уровня преемственности. Могу сказать, что только по результатам нашей деятельности в 2014–2015 годах удалось в абсолютном выражении снизить себестоимость работы относительно остальных участников рынка по углеводородному сырью где-то на 8%, а по твердым полезным ископаемым — примерно на 7%.

Сами госконтракты для группы реализуются с минимальным уровнем доходности, близким к нулю. Но за счет эффекта масштаба есть возможность поддерживать объем выручки и компенсировать те выпадающие объемы работ, которые могли бы возникнуть при работе с коммерческим заказчиком. Сегодня в структуре выручки группы госзаказ составляет не более 30%, 70% — коммерческие контракты. Поэтому это не только интерес со стороны компании, но и возможность для заказчика обеспечить полный цикл всех видов работ: от региональной стадии до поиска и оценки с гарантированным уровнем качества, оптимальным показателем по себестоимости и ответственностью за конечный результат.

— Среди недропользователей нет претензий по поводу обновления статуса единственного исполнителя?

— Недропользователи такими видами деятельности фактически не занимаются. То есть ранние стадии региональных работ и поиска являются предметом интереса, в первую очередь — государства.

— Как урегулированы претензии ФАС, которая критиковала закупки у единственного поставщика?

— ФАС никогда не выступала против наделения Росгеологии подобным статусом. Еще раз повторю, что есть сегменты, которые при существующих нормативно-правовой базе и экономической модели относятся только к компетенции государства. Вот ранние стадии геологоразведки — это региональная стадия, поисково-оценочная стадии в современных реалиях — это ответственность государства. Соответственно обеспечить выполнение всего комплекса таких работ с высоким уровнем преемственности, с серьезным уровнем качества и компетенций на сегодня реально могут компании, входящие в состав холдинга. Для других компаний это фактически невозможно и с точки зрения эффекта масштаба, и с позиции состава, квалификации специалистов и набора оборудования. Поэтому решения, на мой взгляд, оправданны на 100%, и я могу сказать, что в абсолютном выражении цифры прироста запасов в 2016 году это подтверждают. Только по углеводородам за прошлый год на баланс будет поставлено около 7 млрд тонн ресурсов условного топлива по категории D1 локализованных, почти 2,5 тыс. тонн ресурсов и запасов золота, около 4,5 млн тонн ресурсов РЗМ.

— С обновлением статуса вопрос создания госкорпорации на базе «Росгеологии» останется актуален?

— Мы этот вопрос неоднократно обсуждали с коллегами, он сейчас находится в стадии проработки в федеральных ведомствах, в первую очередь в Минприроды. При определенной модели управления отраслью такой подход может быть оправдан, но он требует серьезного нормативного регулирования, поскольку встает вопрос о месте и роли различных государственных институтов, ответственных за воспроизводство минерально-сырьевой базы, за планирование и обеспечение организации этой работы.

На наш взгляд, создание госкорпорации могло бы быть эффективным при постановке на баланс конечных запасов и их реализации государству для обеспечения всего комплекса работ. Схема прорабатывается как один из возможных сценариев дальнейшего развития отрасли.

— В проекте создания госкорпорации предлагается наделить «Росгеологию» достаточно широкими регуляторными функциями. Зачем вам это?

— Опять-таки это же задача проекта, да и вопрос управления системой недропользования в целом. Скорее его нужно адресовать не холдингу даже, а ведомству, которое отвечает за госполитику в сфере недропользования и определяет позицию как государства, так и государственных институтов. «Росгеология» таковым сегодня не является. Мы даже не столько АО с 100-процентным госкапиталом, сколько институт развития, который призван выполнять функцию обеспечения воспроизводства минерально-сырьевой базы и создавать возможность для реализации проектов на принципах государственно-частного партнерства для привлечения внебюджетных источников финансирования.

Такой инструмент уже реализован, соответствующий приказ Минприроды позволяет компании лицензировать объекты ранних стадий геологоразведки с ресурсами категорий P1, P2 и привлекать солидарно частные инвестиции в эти рисковые проекты. Поэтому первые задачи, которые холдинг реализовывал, на мой взгляд, достаточно успешно,— это формирование производственной составляющей, формирование сервисной функции, формирование геологических служб и их консолидация как по отраслевому, так и по региональному принципу. А вторая часть, к которой мы сегодня переходим, связана как раз с реализацией проекта на принципах ГЧП и обеспечения привлечения в отрасль внебюджетных источников.

— Без госзаказа «Росгеология» сможет конкурировать с частными компаниями?

— Безусловно. Но, повторюсь, в определенных видах работ, которые выполняет холдинг, у нас нет конкурентов. Например, есть небольшие компании, которые теоретически могли бы браться за тот или другой вид работ, но не обеспечить всю логику процесса и всю цепочку от ранних стадий. Более того, большинство предприятий, которые сейчас входят в группу, традиционно выполняли работы по госконтракту на 80%, но раньше они не были выстроены в единую производственную структуру. Возвращаясь к вопросу конкуренции в этой среде: она, безусловно, существует, но за госзаказ при нынешних ценовых предложениях конкурентов у холдинга в таком масштабе и в таком объеме работ сегодня нет.

— Как оценивают в правительстве вашу работу?

— Мне сложно за правительство комментировать нашу работу. Но могу сказать, что по 2016 году те показатели долгосрочной программы развития (ДПР), которые нам были определены и утверждены правительством, выполнены в полном объеме. Более того по целому ряду этих показателей и по 2015 году, и по 2016 году у нас есть определенные превышения.

— Последние годы «Росгеология» пыталась добиться преференций, в частности, для работы на шельфе, что вызывало недовольство «Роснефти» (см., например, “Ъ” от 23 января 2017-го и 15 октября 2015 года). Есть ли сейчас напряженность в отношениях с крупнейшей нефтекомпанией РФ, и почему, на ваш взгляд, правительство пока не готово на либерализацию доступа к шельфу?

— Вопрос о принципах доступа к работе на шельфовых участках опять надо адресовать правительству и профильному ведомству. Что касается нас, мы на сегодняшний момент являемся крупнейшим игроком в части сейсморазведочных работ. Только в 2016 году холдингом выполнено более 32 тыс. погонных километров сейсморазведки на шельфе РФ. Это крупнейший показатель не только за 2016 год, но вообще за период с 2000-х годов. То есть объем сейсмики достаточно большой, и, что немаловажно, сделано около 6 тыс. кв. км высокотехнологичной 3D-сейсмики. Поэтому и ближайших конкурентов с этой точки зрения у нас на российском рынке фактически нет. Сегодня мы оперируем крупнейшим флотом. Да, он, может быть, не самый современный, но с позиции масштаба, регионов присутствия, компетенций и исторического опыта тех компаний, которые работают в периметре холдинга, опять-таки у нас просто не существует конкурентов в РФ.

Если говорить о взаимоотношениях с нашей крупнейшей нефтяной компанией, то это для нас один из ключевых заказчиков по объему сухопутной и морской сейсмики и, например, по части инженерных работ, поэтому у нас не может быть никаких противоречий с ними. Более того, мы достаточно интенсивно и плотно работаем, и «Роснефть» устойчиво наращивает объем контрактной базы, в том числе по предприятиям холдинга за счет увеличения объема инвестиций в геологоразведку.

— Каков объем заказов со стороны «Роснефти» и других крупных нефтегазовых компаний?

— Мы в принципе диверсифицированы по углеводородному портфелю: примерно 30% приходится на заказы «Роснефти» (около 5–6 млрд руб. в выручке 2016 года), около 35% — «Газпрома», около 20% — госзаказ, около 15% — другие недропользователи, например ЛУКОЙЛ, «Русснефть», «Татнефть», «Сургутнефтегаз». То есть портфель компании не завязан на одного недропользователя.

— На каких шельфовых участках вы работаете?

— Мы проводим 3D- и 2D-сейсмику для «Газпрома» и «Роснефти», выполняем работы по инженерным изысканиям на шельфовых участках, а также по госзаказу на 2D-разведку. На 2017 год законтрактовали свой флот более чем на 80%.

— Можете назвать конкретные участки, удалось ли сделать открытия? Привлекаете ли вы иностранных подрядчиков как партнеров, влияют ли на это санкции?

— Мы привлекаем, безусловно, партнеров, потому что требования наших заказчиков достаточно высоки, и мы используем не только собственные суда, но и иностранных компаний. Такая практика существует, но мы всегда смотрим на баланс. У нас сегодня для морской сейсморазведки 24 собственных судна и есть партнерские отношения с китайскими, норвежскими, французскими компаниями. Исходя из объема контрактной базы, из специфики требований контракта и региона работы, мы определяем потенциальных исполнителей. Но в любом случае обязательным требованием является наличие нашей научной экспедиции, то есть независимо от того, кого мы привлекаем для выполнения работ, научную составляющую выполняют специалисты «Росгеологии».

Безусловно, санкции влияют: они ограничивают доступ в арктическую зону. Есть определенные технические ограничения, связанные с глубиной, спецификой использования оборудования, его технологичностью и так далее. Но я не могу сказать, что на нас это оказало критическое влияние, потому что мы на сегодняшний момент не столкнулись ни с одним видом операций, которые мы бы не смогли предоставить нашим заказчикам по взятым нами контрактным обязательствам. То есть мы всегда могли найти на рынке соответствующую техническую замену либо подобрать компанию—соисполнителя работ, и пока на себе существенных ограничений, связанных с исполнением тех или иных видов операций, мы не почувствовали.

— С какими западными компаниями работаете на шельфе?

— Мы взаимодействуем со всеми крупнейшими игроками, которые фактически там работают. Например, всем СП «Роснефти» — и с Exxon, и с Eni на те виды работ, где мы привлекались, предприятия холдинга объемы работ сдали без каких-либо замечаний. Более того, наш флот работает и по другим акваториям мира, даже в Мексиканском заливе. Мы работаем, например, с норвежцами. В 2016 году завершили большой контракт на шельфе Гренландии в интересах TGS, которая занимается мультиклиентской съемкой и перепродает потом данные всем мейджорам — от Exxon до европейских компаний.

— Минприроды и Минэкономики недавно критиковали ваш проект по строительству шельфовых судов. Сохраняются ли планы по его реализации?

— Это не наш проект, а государственный, я бы так сказал. На самом деле Минприроды говорит лишь о том, что средств, предусмотренных программой по воспроизводству минерально-сырьевой базы, недостаточно для финансирования строительства таких судов даже частично. И Минприроды доносит до правительства позицию, что финансирование программы необходимо обеспечить в полном объеме.

Тогда это позволит вкладывать средства в модернизацию и строительство новых судов, потому что это далее дает синергетический эффект с точки зрения их строительства на российских верфях. Это может быть и зарубежный проект, но адаптированный к строительству на российских верфях, и разработка комплекса отечественного оборудования. Да, под это нужна устойчивая контрактная база — в части гарантий наших недропользователей по объемам разведки и сейсморазведки в формате 3D. На перспективу до семи лет видится, что такая контрактная база гарантирует загрузку как минимум одного судна и последующего строительства еще одного.

Ни одно из ведомств не сомневается и не говорит, что нет необходимости строить, все говорят — есть необходимость, но нужно определить источники финансирования. Само решение было поддержано на уровне президента. Сейчас прорабатывается финансовая модель, при которой доля финансирования от государства должна составить около 25%. Соответственно, нужно определить правильные источники финансирования и заложить их в основу этой модели.

— Какие варианты финансирования рассматриваете?

— Вариантов пока три: возможность увеличения объемов госпрограмм, докапитализация «Росгеологии», выделение средств ВЭБа. Все эти модели прорабатываются, но нет критической ситуации, чтобы вот сию секунду было принято решение. У нас есть возможность исполнения работ, необходимый собственный флот и суда, которые можно привлекать с рынка. Но если мы хотим получить полноценный эффект от освоения шельфа, то возможность и необходимость загрузки не только наших нефтегазодобывающих компаний, но и сопутствующих отраслей промышленности, мне кажется, является ключевой задачей в части реализации таких проектов.

— Каковы приоритетные проекты на этот год?

— На мой взгляд, очень интересны новые проекты по 2D- и 3D-сейсмике в Восточной Сибири, проекты на шельфе. В этом году завершаем работы на Чуктуконском редкоземельном рудном поле, по результатам есть возможность открытия месторождения мирового масштаба. Это в целом может резко поменять общую парадигму ресурсной базы обеспеченности России редкоземельными металлами.

— А за рубежом?

— Мы активно диверсифицируем структуру выручки, и зарубежные проекты в ней важный элемент. Это возможность нивелировать сезонные риски. Например, арктический шельф открыт с мая по октябрь, соответственно, флот нужно загрузить еще с ноября по апрель, и здесь мы ведем работу по всем доступным акваториям. Это Мексиканский залив, Латинская Америка, Ближний Восток, шельф африканских стран, Индия, Вьетнам и Индонезия.

Что касается сухопутной составляющей, смотрим, например, на рынок Ирана. При восстановлении там объемов добычи нефти, безусловно, то же произойдет и с геологоразведкой. Коллеги достаточно скептически и настороженно относятся к западным сервисным компаниям, поскольку имели не самый положительный опыт работы с ними в момент ограничений. Они будут диверсифицироваться. Поэтому рынок перспективный, и мы ведем переговоры.

В части твердых полезных ископаемых у нас несколько контрактов подписано в прошлом году, это, например, очень интересный и перспективный с Суданом на €2 млн. Но это начальный контракт, который дает возможность построения металлогенической карты всей страны с определением локальных территорий под постановку детальной разведки как на твердые полезные ископаемые, так и на углеводороды, поэтому перспективы наращивания работ видятся там оправданными. Вообще африканский континент, с этой точки зрения, один из приоритетных в объемах работ. Например, с Алжиром у нас был подписан контракт на проведение работ по твердым полезным ископаемым. Собственно, регионы традиционного присутствия еще с советского периода отечественной геологической школы имеются везде, даже не столько с точки зрения выхода на новые рынки, сколько с позиций восстановления позиций в этих регионах.

— Можете ли вы подтвердить интерес «Росгеологии» к разведке золоторудного Сухого Лога? Проводились ли переговоры с победителями конкурса на месторождение — «Ростехом» и «Полюсом»?

— Интерес с точки зрения выполнения геологоразведочных работ, безусловно, есть. Для нас это регион традиционного присутствия. «Иркутскгеофизика» работала на этих территориях, у нас там есть производственные мощности, мы готовы к переговорам с владельцами участка. Я так понимаю, что коллеги сейчас находятся в стадии оформления документов. Дальше потребуется проработка проектов, будут определены объемы геологоразведочных работ, только после этого возможны переговоры.

— Есть ли у «Росгеологии» проекты с РФПИ?

— Мы обсуждаем с РФПИ несколько потенциальных проектов. Организация является классическим финансовым фондом с точки зрения и требований к качеству проектов, и обязательств по сроку, и гарантий возвратности инвестиций, мы же все-таки больше работаем в рискованных сегментах. Поэтому те проекты, которые мы сегодня с РФПИ прорабатываем, они либо относятся уже к более поздней поисковой стадии — с выходом на открытие запасов, либо лежат в технологической плоскости, когда фонд выступает нашим партнером в части вхождения в капитал потенциальных технологических компаний.

Вот вы спрашивали, откуда источники финансирования на приобретение компаний, которые могли бы компенсировать недостающие технологические компетенции. РФПИ — один из таких партнеров, который готов участвовать в финансовых проектах с пониманием того, что он нацелен именно на развитие технологий в части геологоразведки и сервисного бизнеса. У нас подписано с фондом соглашение, которое определяет базовые параметры и условия, при которых проекты могут быть реализованы.

— Конкретных проектов пока нет?

— Есть конкретные, но пока они не приобрели завершенного характера. То есть, если не подписана сделка, я не могу раскрыть детали, в том числе и из-за соглашения о конфиденциальности.

— «Росгеология» реализует непрофильные активы, в том числе недвижимость? Какой доход это приносит?

— Не очень большой. Мы завершили в прошлом году работу по отделению непрофильных активов, выбрали площадки по проведению аукционов, и это такая последовательная плановая работа, которая нацелена на максимизацию эффекта от их реализации. В условиях не очень устойчивого спроса на объекты недвижимости, на девелоперские проекты бросаться в то, чтобы реализовывать все за любые деньги, как мне кажется, не очень оправдано, но последовательная реализация проектов идет. В приоритетном порядке реализуются объекты лишь там, где предприятия группы накопили большие долги, чтобы их сократить. Но у нас сегодня нет такой критической ситуации, которая бы требовала немедленной распродажи активов.

— Какие месторождения твердых полезных ископаемых открытых вами или актуализированных, монетизированы? Кто был покупателем?

— Сложный вопрос. Сегодня госзаказ завершается стадией прогнозных ресурсов уровня P1, P2, которые не подразумевают монетизацию. Из этих объектов определяются участки, которые дальше идут на лицензирование, по результатам этого недропользователи проводят работу и ставят на баланс запасы, получая основной прирост доли капитализации объекта. Мы сегодня ставим вопрос о том, что эту ситуацию нужно уравновесить: хотя бы часть объектов доводить до категории запасов за счет собственных средств или при помощи госпрограмм. Это позволит сократить сроки освоения таких месторождений и повысить уровень капитализации. Но говорить о том, что те объекты, которые были реализованы за счет госсредств, стали месторождениями, невозможно, потому что мы получаем ресурсы, например, категории P1. Безусловно, я могу назвать как минимум пять крупных объектов, которые были открыты на тех месторождениях или объектах, где работала «Росгеология», но это будет некая спекуляция.

— Когда у вас заканчивается текущий контракт и планируете ли вы остаться в главе холдинга?

— Пока такой вопрос передо мной не стоял, контракт пока продолжается. Не все задачи, которые для меня лично как для руководителя компании поставлены, выполнены. Промежуточный этап, безусловно, будет в 2018 году, когда уже можно будет оценить результаты в объеме активов, которые были консолидированы в холдинге, а также тот объем производственной программы и контрактной базы с точки зрения устойчивости, которую создал холдинг.

Мы реализуем стратегию, принятую в 2015 году, ДПР а у нас намечена до 2020 года, стратегия тоже, поэтому я считаю, что менеджмент, который взял на себя ответственность за их реализацию, логически должен как минимум ставить себе цель и планировать завершение этой работы в рамках принятых документов. А мы управляем, к сожалению, не теми активами, которые дают очень быструю отдачу на вложенный капитал, это минимум пяти-семилетние циклы. Поэтому и горизонт планирования у менеджмента должен быть соответствующий. Поэтому мы пока ориентируемся на те стратегические документы, которые приняты в компании.

— Так все же когда заканчивается ваш контракт?

— А он связан с реализацией этих стратегических документов.

Интервью взял Дмитрий Козлов