«Самодержавная традиция — одна из причин отставания России»
Борис Немцов в ответах на вопросы “Ъ”
9 октября Борису Немцову исполнилось бы 60 лет. Бывший губернатор Нижегородской области и федеральный вице-премьер, который последние годы жизни находился в оппозиции, был застрелен 27 февраля 2015 года в центре Москвы. “Ъ” собрал ответы Бориса Немцова на свои вопросы разных лет.
Борис Немцов
Фото: Сергей Михеев, Коммерсантъ / купить фото
— Как вы определяете собственное политическое кредо?
— Я либерал в экономике и государственник в политике. Первым в России носителем сходных взглядов считаю Петра Первого, с поправкой, разумеется, на историческую эпоху. Таков же был и Столыпин.
— Почему вы все-таки при отставке правительства обратились к президенту с просьбой о личной отставке? Вы так обозначили, что не хотите работать в правительстве Черномырдина?
— Все эти финансовые пирамиды, пирамиды ГКО, гигантский бюджетный кризис плюс нефтяной кризис — все, что считают сейчас причиной финансового краха, с моей точки зрения, это следствие. Причина этого кризиса в том, что за шесть-семь лет строительства рыночной экономики в нашей стране построен олигархический капитализм. Который характеризуется тем, что львиная доля ВВП производится в нескольких финансово-промышленных группах. Которые, кстати, работают крайне неэффективно и управляются алчными менеджерами, главная задача которых — высосать деньги из предприятий и аккумулировать их за границей. То же самое можно сказать про достаточно большое количество банков.
— Что такое пошлость?
— Я не рискну давать определение пошлости. Но она страшна уже тем, что ее не замечаешь, и она становится привычной. Для меня нет никого страшнее глупца, твердо уверившегося в своем интеллекте, и страшнее развратной женщины. Пошлы и те, кто, кокетничая в обществе, употребляет нецензурщину.
— Что осталось от Ельцина?
— В стране благодаря Ельцину есть народовластие, свободная пресса, открытая экономика, частная собственность, конвертируемый, хотя и не твердый рубль и новый класс предпринимателей.
С другой стороны, есть и кричащая бедность большинства и богатство единиц, и запредельное влияние олигархов, и семейный капитализм.
Но несмотря на это, я бы поставил Ельцину памятник — черно-белый, как памятник Хрущеву.
— Вы в СНГ верите?
— СНГ превратится в ассоциацию вялотекущего сотрудничества и перманентного конфликта. Интеграция возможна только при условии успеха в экономике России. Нищие вообще никогда не будут вместе. Они всегда будут обвинять друг друга в своем жалком положении. Объединиться могут только богатые, чтобы стать еще лучше. Если Россия сумеет вырваться из нищеты — СНГ быть. Нет, я предрекаю ему печальное будущее.
— Вы хотели бы вернуться в СССР?
— Может быть, минут на двадцать. Чтобы исчезли все иллюзии в отношении того времени и той страны.
— Это что — новый имидж Немцова: он знает число пи и слово «когерентность»? Вы не боитесь распугать тех ваших избирателей, которые имели о вас противоположное представление?
— Почему это новый имидж?! У меня в Брянске была встреча со студентами в политехническом университете. Я получаю записку: «Ну ладно, про политику мы все поняли, а у нас зачет, так вот вычисли, пожалуйста, интеграл: dx : х2 + 4x + 5. Слабо?» Пришлось вспомнить детство. Вычислил. Думаю, после этого сторонников СПС в Брянске стало значительно больше.
— Кто больше изменил страну: Ельцин или Путин?
— Ельцин построил новую свободную Россию и похоронил коммунизм. И хотя он проводил крайне непопулярные реформы, но я бы его сравнил с Александром II, царем-освободителем. А Путин — как царь Александр III, консерватор.
— Кто теперь совесть России?
— Сейчас в России процветают цинизм и вранье, здесь нет ни стыда ни совести. И даже Ходорковский не совесть России, а узник совести.
— Зачем России президент?
— Я и сам думаю, зачем. Россия — страна глубоко самодержавная, находившаяся тысячу лет в рабстве. К сожалению, среди всех царей, генсеков и президентов лишь единицы были патриотами, остальные либо негодяи, либо посредственности. Самодержавная традиция — одна из причин отставания России от других стран.
— Возможно ли в России повторение путча?
— Нет, те события были антикоммунистической революцией, а сейчас у нас путинизм, чекизм и суверенная демократия. Тогда люди чувствовали проблемы в стране своими кошельками и пустыми прилавками, сегодня проблемы коррупции, монополии и засилья бюрократии обществом не ощущаются. Революция вряд ли возможна, потому что нынешний режим в любом случае лучше, чем коммунизм.
— У вас какие жалобы на Владимира Путина?
— Главное, что он своей суверенной демократией ведет страну в третий мир. При нем закон действует только для нелояльных, а лояльным закон не писан. И людей Путин выбирает не по профессиональным качествам, а по лояльности и ненавидит критику.
Правозащитники сильно рискуют, защищая наши права.
Но правозащитники есть даже при самых отпетых диктаторах, «совок» с ними не мог справиться, и Путину они не под силу.
— Вы как пережили дефолт?
— Это было серьезное испытание, тем более что о дефолте я узнал из новостей. Была тяжелая отставка правительства, которая совпала с кризисом среднего возраста. После отставки я стал зарабатывать деньги чтением лекций, поверил в акции «Газпрома». У китайцев слова «кризис» и «возможности» обозначаются одним и тем же иероглифом. Весь экономический рост России стал возможен благодаря тому дефолту.
— Что делать в России рядовому представителю среднего класса классических либеральных взглядов? Может, просто свалить из страны?
— Не хочу сваливать из страны. Пусть те, кто хочет вернуть страну в рабство, пусть они и сваливают. А это моя страна. И мы будем бороться за свободу, чего и вам советую.
10 декабря 2008 года, из ответов на вопросы читателей “Ъ”
— Вы за бедных или богатых?
— Ни за тех, ни за других. Неэффективно и несправедливо, когда 1% владеет половиной всех богатств. Российская рыночная система как раз предрасположена к несправедливому распределению богатства, потому что она основана на клановости, коррупции и монополии. Это и приводит к гигантскому расслоению. Гораздо менее расслоено общество, в котором чиновники находятся под общественным контролем, монополии играют второстепенную роль, а основу экономики составляют малые и средние предприятия.
Но у нас противоположный тренд, выбрана самая отсталая, неэффективная и несправедливая модель капитализма.
Так что Россия вносит огромный вклад в мировое расслоение общества и несправедливость.
— Что вы с Егором Тимуровичем Гайдаром не поделили?
— Помните начало 1990-х? Цены взлетели, денег нет, меня только что назначили губернатором Нижегородской области... 17 видов талонов, непрекращающиеся водочные и табачные бунты, перекрытие дорог, баррикады из перевернутых автобусов, транспорт почти не ходит, бензина нет, зерна нет...
Я больше походил на диспетчера, чем на губернатора: распределял, кому и сколько сигарет, хлеба, бензина, водки.
Ночевал на работе, новости узнавал утром от жены: «Заняла в четыре утра очередь за молоком, досталось, а вчера — в шесть утра, так не хватило — плохо работаешь!» Надо было как-то из этого выбираться. А для начала вновь ввести деньги, а то производство стояло. Я напечатал губернские облигации — в просторечье «немцовки». И вот тут возник Гайдар. Как премьер он был в бешенстве: «Вы отдаете себе отчет, что делаете?» Я ответил, что понимаю, а он в курсе, что у меня рабочие месяцами без зарплаты сидят? Так что или мне два грузовика денег пускай присылают, или не мешают, когда я пытаюсь предотвратить бунт. «Немцовки» еще долго ходили: на них покупали еду, платили за коммуналку... Печатал я их, кстати, в Пермском крае. А Ельцин не вмешивался. Потом наши с Гайдаром отношения потеплели. Он сам признался: «Я вдруг понял, что ты — вменяемый, а то с первого взгляда было ощущение, что отвязанный какой-то».
9 марта 2015 года, интервью взято незадолго до убийства
— Вы как Родине изменяли?
— Я патриот, но меня постоянно обвиняют в том, что я американский шпион, агент Госдепа, вор и т. д. Но все эти обвинения — это уголовные статьи. А есть ли хоть одно уголовное дело, где я фигурировал как обвиняемый? Или можно назвать решения судов, где я признан вором? Как один из лидеров оппозиции, я нахожусь под микроскопом, и если было бы хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, мне давно пришили бы какое-нибудь дело.