Михаил Поленов

Первые воспоминания о дедушке

Алексей Макарович Перемытов — мой дедушка по маминой линии. Мама была единственным ребенком в семье. Когда в 1938 году деда арестовали, она была уже взрослым человеком — ей тогда исполнилось 28 лет. Была ли мама дома во время ареста своего отца и какие воспоминания она хранила о том страшном времени — я не знаю. Она никогда этим не делилась. Говорить об этом в нашей в семье было не принято.

Но при этом родители не скрывали историю об аресте деда. Когда мне было около 10 лет, у меня в голове вдруг произошел такой заскок — хочу поступить в Суворовское военное училище. Тогда родители объяснили мне, что мой дед считается врагом народа и что с такой родословной поступить в военное училище невозможно. А к 1956 году, когда дедушка был реабилитирован, эта безумная детская идея у меня уже пропала. После знаменитого выступления Хрущева на ХХ съезде и развенчания культа личности Сталина в советском обществе начались активные обсуждения репрессий, но мама по-прежнему редко говорила о своем отце. Думаю, ей было психологически тяжело вспоминать те события и говорить о его аресте.

Но я помню, что у нее было совершенно благоговейное отношение к отцу. Я ощущал это всегда. Выйдя замуж за моего отца в 1939 году, мама оставила девичью фамилию. В 1940 году она родила первенца, моего старшего брата, и, конечно, назвала его в честь своего отца — Алексеем. А меня мама назвала в честь маршала Михаила Тухачевского. Я с детства помню, что она очень тепло относилась к Михаилу Николаевичу. Дело в том, что дедушка служил под командованием Тухачевского с декабря 1918 по март 1921 года  (Декабрь 1918—март 1919 года: Тухачевский — командующий южным фронтом, Перемытов — начальник оперативного управления штаба южного фронта. Апрель 1920—март 1921 года: Тухачевский — командующий западным фронтом, Перемытов — начальник штаба фронта. Март 1921 года: Тухачевский — командующий армией, сформированной для подавления Кронштадтского восстания, Перемытов — начальник штаба армии)  .

Едва ли мама лично была знакома с Тухачевским, скорее всего, она сформировала доброе отношение к нему на основе рассказов Алексея Макаровича. Мне представляется естественным, что для дочери высокопоставленного военного образ красавца-маршала, профессионала в своем деле, к тому же играющего на скрипке, был гораздо привлекательнее образа малограмотного Ворошилова (Климент Ворошилов — в 1925–1934 годах был нарком по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР, в 1934–1940 годах нарком обороны СССР.— «Ъ»), с которым Алексей Макарович тоже часто пересекался по службе в 1920-е годы и, вероятно, делился впечатлениями о нем с семьей.

Я не идеализирую военную деятельность Михаила Тухачевского и своего дедушки Алексея Перемытова. Их вклад в подавление Кронштадтского восстания и выдающаяся роль деда в Кронштадтских событиях, отмеченная наградой,— это не то, о чем лично я могу говорить с гордостью  (В 1921 году Алексей Перемытов награжден орденом Красного Знамени с формулировкой «за исключительную доблесть и умелое руководительство операций штурма крепости Кронштадт и боем по овладению городом Кронштадтом»)  . А что я ценю, так это то, что, занимая высокие служебные позиции при советской власти, дед всю жизнь оставался беспартийным.

Предыдущая фотография

Следующая фотография

Поскольку маме было тяжело говорить об отце, она почти ничего не рассказывала даже о том, каким он был человеком. Узнать кое-какую информацию о характере дедушки я смог уже во взрослом возрасте, когда начал исследовать его биографию. В показаниях Ивана Белова  начальник Белорусского военного округа, вместе с которым в должности начальника штаба округа служил Алексей Перемытов до ареста. Иван Белов был арестован 7 января 1938 года, по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Приговорен к высшей мере наказания и расстрелян на следующий день после расстрела Перемытова — 29 июля 1938 года)  , которые я нашел в материалах уголовного дела, говорится, что Алексей Макарович был по характеру замкнутым (это я предполагал), сторонился разговоров на политические темы и был близок с Михаилом Тухачевским. В мемуарах некоторых военных я читал, что дедушка обладал своеобразным, весьма незаурядным характером, который запоминался окружающим. Возможно, он был непростым человеком, общаться с которым было нелегко. Например, маршал Василевский отмечал «оригинальный характер» Алексея Перемытова. Другой советский военачальник в своих мемуарах отзывался о дедушке как об умном, опытном и талантливом военном. Но почему дедушка в какой-то момент своей жизни выбрал для себя военную карьеру — это одна из загадок его жизни, которую я пока не разгадал.

О жизни семьи до 1938 года

В биографии Алексея Макаровича достаточно много белых пятен. Даже по бумагам не все получилось установить с точностью. По одним документам он родился в селе Устье Козловского уезда Тамбовской губернии, по другим — в городе Козлов (ныне Мичуринск).

В нашем семейном архиве сохранилась анкета, которую Алексей Макарович заполнил в 1927 году в связи с тем, что мама окончила школу и поступала в Московский университет,— тогда для поступления нужно было передавать информацию о социальном статусе родителей. В этой анкете Алексей Макарович собственноручно написал, что его отец — служащий на мельнице, мать — домашняя хозяйка. В анкете, которая была заполнена при его аресте, написано — «из крестьян». А в обвинительном заключении по делу написано и подчеркнуто «из крестьян кулаков». Большевикам было важно сделать акцент на недружественном происхождении деда. Полагаю, что кулацкий статус был придуман следователями для пущего доказательства «неблагонадежности». Но как бы там ни было ясно, что по социальному происхождению дедушка был из низов.

Еще один любопытный вопрос в биографии Алексея Макаровича — это начало его военной карьеры. В 1906 году он окончил Козловское коммерческое училище  (Всесословное среднее учебное заведение, в котором учились семь лет. Училище давало общее и коммерческое образование. Находилось в ведении департамента торговли и мануфактур Министерства финансов. Действовало с 1897 по 1918 годы)  . В собственноручных личных показаниях дедушка писал, что мечтал стать лесоводом. Однако после коммерческого училища он поступил в Казанское пехотное юнкерское училище. Почему — неизвестно. Окончив училище, он получил назначение на службу в село Песчанка под Читой. Там он прослужил три года. К тому моменту в 1910 году он уже был женат на моей бабушке Вере Алексеевне, у них родилась первая и единственная дочь Тамара — моя мама.

Предыдущая фотография

Следующая фотография

Суровый быт младшего офицерства того времени более или менее известен по литературе, и для меня удивительно, что дед сумел из него вырваться. Всего за три года он каким-то образом подготовился и поступил в императорскую Николаевскую академию Генерального штаба в Петербурге. Известно, насколько серьезный отбор нужно было пройти, чтобы туда поступить. Как ему это удалось — не знаю. Для меня это загадка.

Когда он окончил первый курс академии, началась Первая мировая война. Всех слушателей академии отправили на фронт. Алексей Макарович воевал под Варшавой, был ранен и награжден. Но через некоторое время власти спохватились, что нужны грамотные офицеры и вернули их обратно, в Петербург, на ускоренное обучение. В итоге в 1917 году так называемым ускоренным курсом дедушка окончил академию и был причислен к Генеральному штабу — он получил должность старшего адъютанта штаба 4-й Финляндской стрелковой дивизии.

Когда в феврале 1917 года произошла революция, он был прикомандирован к военной комиссии Временного правительства. Что было потом — непонятно. В документах следы дедушки появляются только в апреле 1918 года, когда он вступил в Красную армию. Известно, что на тот момент он жил уже не в Петербурге, а на своей малой родине — в Козлове. Насколько я понимаю, когда армия была демобилизована, делать в Петербурге ему было нечего и он уехал на родину вместе с женой и дочкой — там по крайней мере они могли не умереть с голоду. Добровольно или вынужденно он вступил в ряды Красной армии, судить не берусь. Но в большевистской партии дед не состоял и не вступал в нее даже, когда занимал высокие посты в РККА. Для меня это значимо.

Дальше Алексей Макарович стал продвигаться по службе: немного по командной линии, но в основном — по штабной. Он стал известным и достаточно сильным штабным офицером.

Предыдущая фотография

Следующая фотография

Из воспоминаний мамы я знаю, что их семья часто переезжала. А когда в мае 1936 года дедушку назначили на пост начальника штаба Московского военного округа, им дали квартиру в Москве — в доме на Лубянском проезде, который был построен специально для высшего комсостава РККА  (Дом по адресу Лубянский проезд, 17 был построен с 1934 по 1937 год жилищным кооперативом «Военный строитель» на месте снесенной церкви Спаса Преображения на Глинищах)  . Говоря современным языком, этот дом был очень крутым. В нем жили известные авиаторы: Анатолий Серов, Тимофей Хрюкин, Виктор Хользунов, один из первых маршалов СССР Александр Егоров.

Предыдущая фотография

Следующая фотография

Но примерно через год после получения квартиры в Москве, в июне 1937 года, Алексей Макарович уехал служить в Смоленск — его назначили начальником штаба Белорусского военного округа, который тогда базировался в Смоленске. Это назначение было напрямую связано с «делом Тухачевского»  (В июне 1937 года вместе с маршалом СССР Михаилом Тухачевским по сфальсифицированному чекистами делу были приговорены к расстрелу восемь командиров Красной армии. Они обвинялись в создании антисоветской организации, передаче секретных сведений Германии, подготовке убийства Сталина, других членов Политбюро и «захвате Кремля». С фальсификации «дела Тухачевского» начались чистки внутри Красной армии. В 1957 году все подсудимые по этому делу были реабилитированы за отсутствием состава преступления)  . Как раз в июне в Москве проходил громкий судебный процесс над Тухачевским и другими советскими военачальниками, которые негативно отзывались о профессионализме Ворошилова (Климент Ворошилов занимал пост народного комиссара обороны СССР с 1934 по 1940 год.— «Ъ»). Среди фигурантов «дела Тухачевского» был Иероним Уборевич, командующий войсками Белорусского округа. После ареста Уборевича служить на его место в Смоленск поехал начальник дедушки — командующий войсками Московского военного округа Иван Белов. Вместе с собой на службу в Белорусском военном округе Белов взял своего начальника штаба Алексея Макаровича Перемытова.

После перевода дедушки на службу в Смоленск его семья — жена и дочь — осталась жить в Москве, в доме на Лубянском проезде. Мама в 1931 году окончила физико-математический факультет Московского университета и начала работать в Центральном аэрогидродинамическом институте имени Жуковского. В 1938 году ей исполнилось 28 лет. Тогда она еще не вышла замуж и продолжала жить в родительском доме.

Именно здесь, в квартире на Лубянском проезде, дедушка и был арестован. Перед арестом его вызвали из Смоленска в столицу. В книге «Трагедия РККА, 1937–1938» я читал, что это было достаточно типично — военных, которых планировали репрессировать, часто под разными предлогами вызывали из провинции в Москву, чтобы упростить процедуру ареста.

Поэтому адрес Лубянский проезд, дом 17, квартира 25 стал для Алексея Макаровича последним.

Арест, суд, казнь

21 февраля 1938 года в трехкомнатную квартиру на Лубянском проезде пришли с ордером на обыск и арест дедушки.

Понимал ли Алексей Макарович до этого, что ему грозит опасность? Вероятно, да. Летом 1937 года на всю страну прогремел показательный процесс по делу Тухачевского, за которым последовала чистка в высших эшелонах РККА. Уверен, что между собой военные это обсуждали. В признательных показаниях дедушки я нашел любопытную фразу о разговорах на эту тему. Алексей Макарович описывает разговоры с своим начальником Иваном Беловым. Например, он писал, что Белов говорил: ну, меня-то посадят. Ну а вам-то,— говорит,— Польши никогда не простят.

Если верить этим показаниям, Белов считал, что дед обречен. Думаю, имелось в виду поражение Красной армии под Варшавой. Тухачевский проиграл польскую кампанию — красные были побиты поляками. А Алексей Макарович тогда занимал высокую должность в штабе. Хотя историки, с которыми я общался, не рекомендуют доверять показаниям в материалах дела — дела активно фальсифицировались и понять, что там в какой-то степени соответствует действительности, а что выдумано чекистами, сложно. Но думаю, не зря дедушку обвинили в шпионаже именно в пользу Польши, а не Японии или, например, Великобритании.

Следователями был придуман сюжет о том, как Алексея Макаровича завербовали поляки. Шпионскую деятельность он якобы вел индивидуально, периодически контактируя с польским разведчиком. Шпионаж в пользу Польши — это первая линия обвинения. Но была и вторая — дедушке приписывали участие в антисоветском военном заговоре, в который его якобы вовлек его начальник, командующий Белорусским военным округом Иван Белов  (Иван Белов арестован 7 января 1938 года по обвинению в шпионаже в пользу Германии и в принадлежности к «военно-эсеровской организации». 29 июля 1938 года приговорен к высшей мере наказания и расстрелян в день вынесения приговора)  .

Следственное дело Алексея Макаровича состоит из двух томов. Первый — официальный. Там есть протокол допроса, заключение, предварительное обвинение, приговор. Во втором томе — рукописные показания обвиняемого. Как я понимаю, дедушка все это писал под пытками, а следователь потом комплектовал из этих письменных показаний протокол допроса.

Читать материалы дела страшно. Сначала в документах виден каллиграфеский почерк профессионального генштабиста. А дальше — пляшущие строки. Дедушка был арестован в феврале, последний допрос с ним провели в апреле, в июле он был расстрелян. И вдруг в написанных им от руки показаниях стоит дата «30 октября 1937 года». То есть к концу следствия дедушка уже потерял ориентацию во времени и пространстве, ничего не соображал после пыток и был готов признать все что угодно. Даже его подпись за то время, которое длилось следствие, меняется.

В протоколе закрытого судебного заседания написано, что на суде от признательных показаний в шпионаже, которые он взял на себя во время следствия, дедушка отказался. А показания о военно-фашистском заговоре подтвердил. Как было на самом деле, я продолжаю считать неизвестным. И не уверен, что это судебное заседание на самом деле было. К тому же что такое заговор — это спорный вопрос.

Например, по делу Тухачевского ясно, что даровитым и способным военным было очень трудно служить под командованием безграмотного Ворошилова. Тухачевский публично пренебрегал Ворошиловым и даже открыто ставил перед Сталиным вопрос о том, что его надо снимать. Естественно, разговоры такого рода ходили среди военных. Если очень хочется, это можно преподнести как антиправительственный заговор. Думаю, в процессе следствия Алексей Макарович был сломлен и физически, и морально.

Очень немногие могли выдержать те пыточные методы выбивания признательных показаний, которые применялись следователями.

Хотя фамилии тех, кто остался несломленным, известны. Насколько я знаю, во время допросов Георгий Базилевич  (секретарь Комитета обороны при СНК СССР, комкор, бывший офицер царской армии. Арестован 23 ноября 1938 года. 3 марта был приговорен к расстрелу по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре и расстрелян. Несмотря на «применение методов физического воздействия» вину не признал, показаний на других не дал. Реабилитирован в 1955 году)   и известный военный деятель Епифан Ковтюх  (С июня 1936 года — армейский инспектор Белорусского военного округа. Арестован 10 августа 1937 года по обвинению в участии в военном заговоре. Один из немногих военачальников, выдержавших избиения и пытки, но не оговоривший ни себя, ни других. 29 июля приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. Реабилитирован в 1956 году)   ничего не признали — не оговорили ни себя, ни других. В архивном деле деда я нашел подтверждение этому. Лист, на котором корявейшим почерком, хотя Ковтюх был образованным человеком, написано «Собственноручные показания Ковтюха». А дальше — пустой лист. Это все, что Ковтюх согласился написать даже под пытками. Если читать такого рода документы с некоторой долей заинтересованности, можно понять очень многое.

Дедушка проходил по делу как единственный фигурант. Но в списке, который Николай Ежов подал на утверждение Сталину, вместе с ним проходили 139 человек. Всех их предлагалось осудить по первой категории, то есть приговорить к расстрелу. На списке стоит подпись Сталина. Так что расстрел моего деда утвердил лично Сталин. Вместе с его подписью на списке также стоит подпись Молотова  (В архивах было обнаружено 388 расстрельных списков, которые относятся к 1936–1938, 1940, 1942, 1950 годам и включают 45 тыс. человек. Большая часть смертных приговоров утверждена лично Сталиным, поэтому документы получили название «сталинские списки». Кроме Сталина их в разное время подписывали Вячеслав Молотов, Андрей Жданов, Лазарь Каганович, Климент Ворошилов, Анастас Микоян, Николай Ежов, Станислав Косиор)  .

1 / 2

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Расстрельный список по Москве, в который был включен Алексей Перемытов. Подписан Сталиным и Молотовым. Красным карандашом рукой Сталина написано: «За расстрел всех 138 человек»

Расстрельный список по Москве, в который был включен Алексей Перемытов. Подписан Сталиным и Молотовым. Красным карандашом рукой Сталина написано: «За расстрел всех 138 человек»

Список был подан Сталину на подпись 26 июля, а уже 28 июля по делу Алексея Макаровича прошло закрытое заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором он был лишен воинского звания комдива и приговорен к расстрелу с конфискацией имущества. В этот же день приговор был приведен в исполнение.

Почти все военные, которые попали в один расстрельный список вместе с дедушкой, были казнены 28 и 29 июля, кроме маршала Александра Егорова — его казнили позже, в 1939 году. В этом же списке был начальник дедушки Иван Белов. В протоколе заседания Военной коллегии указано, что заседание по делу Алексея Макаровича открыто в 15:00 и закрыто в 15:20. То его оно длилось всего 20 минут. Но это вызывает большие сомнения. Только представьте — больше 130 дел были рассмотрены за два дня, то есть 60 человек в день. Даже если партийцы самоотверженно работали 10 часов в день без перерыва, обеда и выхода в туалет, за час они должны были рассмотреть дела шести человек. Как проходили эти заседания на самом деле, сколько длились и проходили ли вообще, неизвестно.

Историки установили, что чекисты иногда приводили приговоры в исполнение в здании Бутырской тюрьмы, а иногда вывозили приговоренных на полигон и расстреливали там. Алексей Макарович похоронен в безымянной могиле на полигоне «Коммунарка». Но было ли туда из Бутырки вывезено его тело после казни или его расстреляли прямо на полигоне, я не знаю. И скорее всего, уже никогда не смогу об этом узнать.

О жизни семьи после

Родители, жены и дети многих военных, репрессированных в годы Большого террора, были отправлены в ГУЛАГ. Некоторые из них были казнены вслед за своими близкими. Насколько я знаю, к 1938 году родителей дедушки уже не было в живых. А его жене Вере Алексеевне и дочери Тамаре очень повезло — по каким-то причинам их не тронули. В 1938 году их выселили из квартиры в Лубянском проезде. Где они жили после этого — мне неизвестно. Я очень мало знаю о деталях жизни бабушки и мамы в те годы. Но мне запомнилось, что мама упоминала о том, что устроиться после выселения из квартиры им помогла Валентина Гризодубова (Валентина Степановна Гризодубова — летчица, в 1937–1938 годах установила шесть мировых авиационных рекордов, первая женщина, получившая звание Героя Советского Союза.— «Ъ»).

Дело в том, что до ареста дедушки мама успела получить высшее образование и устроиться на работу. Когда его забрали, она уже несколько лет работала в Центральном аэрогидродинамическом институте имени Жуковского в конструкторской бригаде №3 инженера Павла Сухого под руководством Андрея Туполева. Их бригада участвовала в разработке легендарного самолета АНТ-37 «Родина», на котором Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова в сентябре 1938 года установили рекорд дальности для женского экипажа. Мама была знакома с Валентиной Степановной лично и, вероятно, рассказала о том, что ее отца арестовали. А Валентина Степановна помогла. Позднее я убедился в том, что, скорее всего, так и было. Ведь Гризодубова, пользуясь своей известностью, влиянием и социальным положением, часто открыто выступала в защиту репрессированных и помогала им. В частности, она помогла летчику Марку Галлаю, приятелю моих родителей, которого в разгар кампании «борьбы с космополитизмом» как еврея выгнали с работы. Она пригласила его на работу в НИИ-17 (сейчас — концерн радиостроения «Вега».— «Ъ»)  (В 1950 году, Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель Марк Галлай был уволен из Летно-исследовательского института. С помощью Валентины Гризодубовой поступил на работу в НИИ-17 — конструкторское бюро по разработке самолетных радиолокационных систем, в котором Гризодубова возглавляла летно-исследовательское подразделение и занимала пост заместителя директора института).  О том, что Алексей Макарович приговорен к казни и расстрелян, ни бабушка, ни мама не знали — в 1938 году им сказали, что он отправлен в лагеря на десять лет без права переписки.

На следующий год после ареста Алексея Макаровича мама вышла замуж за моего папу — Николая Поленова. Они вместе работали в конструкторском бюро. Казалось бы, ей, дочери врага народа, было выгодно взять фамилию мужа, но она оставила девичью фамилию. Она надеялась, что Алексей Макарович жив и отыщет ее после выхода из лагеря. А фамилия была единственной зацепкой, по которой он мог бы ее найти. По тем временам это был нетривиальный поступок — так открыто нести свой крест дочери врага народа. Но с проблемами на работе после ареста отца мама, к счастью, не столкнулась — ей очень повезло с командой, в которой она работала. Это был какой-то совершенно кристальный островок порядочности в Советском Союзе. Уникальная команда людей с точки зрения и профессиональных, и человеческих качеств. Я запомнил абсолютно благоговейное отношение родителей к руководителю их бюро Павлу Осиповичу Сухому. Он был единственным генеральным конструктором авиационной техники в СССР, который не вступал в КПСС. Мама тоже никогда не состояла в партии.

Мама всю жизнь, с 1931 по 1965 год, проработала в конструкторском бюро Сухого. В одной книге про Павла Осиповича есть фотографии сотрудников руководящего состава конструкторского бюро. На этой серии снимков Тамара Перемытова — единственная женщина. Но, конечно, статус дочери врага народа ей в карьере не помогал. В 1956-м году, когда времена переменились, ей — беспартийному старшему инженеру Тамаре Алексеевне Перемытовой — предложили стать депутатом Московского совета. Нужно было продемонстрировать демократию; показать — то, что раньше было нельзя, теперь можно. Несколько созывов, с 1957 по 1965 год, мама работала депутатом Московского совета. Также она была секретарем жилищной комиссии Моссовета, а в то время жилищный вопрос стоял в Москве крайне остро: к нам домой иногда приходили люди, которым мама помогала. Она была бессребреницей, чрезвычайно уважаемым и честным человеком. Как только наступил пенсионный возраст, в 1965 году она вышла на пенсию. Мама прожила до 1984 года.

Всю жизнь она бережно хранила фотографии, документы, личные вещи своего отца, несмотря на скитания и переезды. Когда в 1941 году началась война, родители были эвакуированы из Москвы в Молотов. После войны они поселились в подмосковных Подлипках, потом переехали в московский район Фили. В начале 1950-х наша семья переехала на 1-ю Миусскую улицу, а в марте 1955-го мы перебрались в «сталинку» на площади Восстания (сейчас — Кудринская площадь, дом 1.— «Ъ»). Все это время мама возила с собой материализованную память о своем отце. В нашем семейном архиве даже сохранилась фотографии деда, когда он был поручиком в царской армии. Это, конечно, мамина заслуга.

О реабилитации

9 июня 1956 года тот же орган, который 18 лет назад приговорил Алексея Макаровича Перемытова к казни, Военная коллегия Верховного суда СССР, вынес постановление о его полной реабилитации, то есть признал его абсолютную невиновность в том, в чем его обвиняли и в чем они признался под пытками.

В 1956 году мне было 10 лет, моему старшему брату — 16, но мама ничего нам об этом не говорила. О том, что реабилитация произошла благодаря ее усилиям, я узнал только в 2010 году — когда изучал материалы дела дедушки в архиве ФСБ. В деле лежит мамино обращение главному военному прокурору Советской армии с просьбой о пересмотре дела Алексея Перемытова.

Тогда же она обращалась к маршалу Кириллу Мерецкову. 23 апреля 1956 года мама отправила ему письмо, в котором писала: «Очень прошу Вас, как лично знавшего отца по совместной работе, помочь в ускорении пересмотра его дела». Мерецков с июня 1924 по апрель 1932 года служил в штабе Московского военного округа под руководством Алексея Перемытова, а в 1928 году был заместителем дедушки  (Алексей Перемытов возглавлял штаб Московского военного округа с апреля 1924 года по октябрь 1928 года)  . Получив обращение от мамы, Кирилл Афанасьевич направил ходатайство главному военному прокурору Советской армии.

В 1956 году мама получила справку о реабилитации и фиктивное свидетельство о смерти деда — о том, что он скончался в 1942 году. Причина и место смерти в этом свидетельстве не указаны  (24 августа 1955 года вышла директива председателя КГБ при Совете Министров СССР Ивана Серова «О порядке ответов на запросы граждан о судьбе осужденных к высшей мере наказания в 30-е годы», по которой на обращения родственников казненных следовало сообщать, что их близкие были приговорены к десяти годам лагерей, но умерли в местах заключения, не дожив до освобождения. При необходимости ЗАГС даже оформлял фальшивые справки с неправильными датами смерти и выдавал их родственникам убитых)  .

Предыдущая фотография

Следующая фотография

Можете представить себе трудности советской власти в то время? В годы Большого террора родственникам казненных не говорили, что их убили, вместо этого им сообщали: «10 лет без права переписки». Десять лет прошло, и люди начали спрашивать, где их родные. Надо было что-то отвечать. Новый поток обращений от родственников убитых начался после смерти Сталина. Говорить, что тысячи людей расстреляны государством, было небезопасно для советского строя, а скрывать смерть — бессмысленно. И советская власть придумала в ответ на такие обращения выдавать официальные свидетельства о смерти на любую дату в пределах этих десяти лет. Кому-то в графе «причина смерти» писали какие-то диагнозы, кому-то ставили прочерк. Маме было важно, доказать, что ее отец не виновен в том, в чем его обвиняли. Но признания от государства в том, что оно убило ее отца, и всей правды об обстоятельствах его смерти, она не дождалась. Мама умерла в 1984 году.

Несоответствие полученного мамой фиктивного свидетельства о смерти Алексея Макаровича другим данным, которые стали известны в 1989 году, стало одним из аргументов, которые мы с братом использовали при обращении в Военную коллегию Верховного суда СССР, чтобы узнать правду о последних днях деда.

Почему важно изучать историю семьи

В 1984 году, после смерти мамы, хранителем семейного архива стал я. Мама отслеживала и собирала все книги, в которых упоминалось имя дедушки. Эти книги тоже стали частью семейного архива. В 1965 году вышел сборник воспоминаний «Маршал Тухачевский. Воспоминания друзей и соратников», который мама очень ценила. В этой книге среди сослуживцев Тухачевского упоминался Алексей Перемытов и была помещена краткая биографическая справка о нем. Датой смерти дедушки там указан 1938 год. А у нас в фиктивном свидетельстве о смерти, которое мама получила в 1956 году, был указан 1942-й. Конечно, мама обратила внимание на противоречие в датах. Поэтому, думаю, она догадывалась, что жизнь ее отца оборвалась в 1938 году. Но официального подтверждения этим догадкам мама так не дождалась.

В 1989 году мы с моим старшим братом, ныне покойным, написали обращение в Военную коллегию Верховного суда СССР — описали эту несостыковку в дате смерти дедушки. В этом обращении мы также достаточно откровенно спросили, кто его судил, почему по вновь открывшимся обстоятельствам он был реабилитирован в 1956 году, какие это обстоятельства и так далее. В общем, задали те вопросы, которые считали нужными. Ответ пришел быстро. Он был доброжелательным и вполне корректным.

Нам выразили соболезнования, впервые официально сообщили о том, что Алексей Макарович был расстрелян и что это случилось в 1938 году. Чтобы получить ответы на другие вопросы, нам рекомендовали обратиться в архив ФСБ. Но обратившись в 2010 году в архив ФСБ, я столкнулся с очень болезненным для меня моментом. Мне дали ознакомиться только с частью документов, ряд материалов мне так и не предоставили.

При работе в архиве ФСБ я даже столкнулся с тем, что в какой-то момент для меня стали закрывать ту информацию в деле, которую раньше мне уже выдали. Когда я в первый раз знакомился с делом Алексея Макаровича, я отметил что-то для себя в записной книжке, а потом понял, можно сделать копии и переписывать от руки ничего не нужно. Но когда я получил заказанные скан-копии из материалов дела, обнаружил, что кое-чего из того, что я зафиксировал, в копиях нет. Например, в протоколе была заклеена фамилия следователя. Ну это же полная глупость. В 2011 году вышла книга «Лубянка. Советская элита на Сталинской голгофе», где напечатаны рассекреченные документы. Там сообщаются фамилии следователей. Я знаю, что моего деда допрашивали некие Лукин и Петушков.

Весной 2024 года я вновь обратился в Центральный архив ФСБ. В этот раз оказались доступными некоторые, но не все документы, скрытые в 2010 году. Копии нескольких из этих документов мне отказались предоставить. Их обоснования причин отказа, на мой взгляд, некорректны. 17 июня я отправил в архив письмо, в котором обосновал, почему считаю их трактовки действующих нормативных документов ошибочными. Буду ждать официальный ответ.

Для меня важно получить всю информацию об обстоятельствах смерти дедушки. Потому что я хочу понимать мир, в котором живу, место моей страны в этом мире и свое место и в мире, и в стране. А для этого без знания истории не обойтись. Я достаточно рано — еще в старшем школьном возрасте — понял, что многие факты отечественной истории замалчиваются или прямо фальсифицируются. Поэтому я стараюсь находить источники информации, заслуживающие доверия. Я не приемлю отношение к историческим фактам как «выгодным» или «невыгодным». Есть один критерий — правда. Поэтому темой репрессий и политических заключенных я интересовался еще в детстве.

В 1962 году, когда я учился в девятом классе, в журнале «Новый мир» вышел «Один день Ивана Денисовича». Помню, как одноклассник сказал мне: «Видел, опубликовали рассказ Солженицына? Это как раз для тебя, твое». А однажды в качестве темы школьного сочинения я выбрал — «Десталинизация как магистральная линия задачи советской литературы». Позже, при Брежневе, эта тема опять затихла, а в конце 1980-х годов вновь стала широко обсуждаться.

Благодаря архивному исследованию «Мемориала» (организация ликвидирована судом по иску Минюста в декабре 2021 года, до этого объявлена иностранным агентом) наша семья узнала, что останки Алексея Макаровича Перемытова покоятся на полигоне «Коммунарка». И в 2011 году в память о дедушке мы установили на полигоне табличку с его именем.

В 2021 году я инициировал создание статьи об Алексее Перемытове на «Википедии». А январе 2022 года возле дома 17 на Лубянском проезде по моему обращению была установлена стальная табличка в память о дедушке проекта «Последний адрес». На самом доме установить мемориальную табличку, к сожалению, не удалось. Нынешние жильцы дома №17, где жил дед, выступили против. Хотя сейчас на этом доме установлены три крупных памятных доски о военных, которые жили здесь в разные годы, с подробным описанием их званий и заслуг. Но маленькая табличка с упоминанием столь же талантливого военного, который был безвинно арестован и казнен государством, им не нравится.

В мае 2022 года табличку с именем дедушки демонтировали вандалы. Я не сразу об этом узнал, команда «Последнего адреса» не хотела меня расстраивать, и в июне они восстановили табличку. Вскоре эта табличка тоже пропала. После этого стальную табличку решили не устанавливать, а стали устанавливать временные — сделанные из картона. Но и их быстро снимали. Сейчас ситуация постоянно меняется. 14 июля 2024 года я установил в Лубянском проезде сделанную мною картонную табличку. 16 июля ее уже не было. 18 июля установил картонную табличку, уже пятую, а общим счетом — седьмую. Вечером 24 июля она была на месте.

Действия «энтузиастов», которые оскверняют и выламывают таблички, посвященные невинно убитым людям, я отношу к актам вандализма. По моим наблюдениям, сейчас происходит работа по переписыванию истории СССР, в том числе истории Большого террора.

Но мне важно передавать правду о смерти деда своим внукам, чтобы они помнили — он умер не от болезни, не от несчастного случая, а был убит палачами НКВД во исполнение приговора, утвержденного лично Сталиным и вынесенного именем Союза Советских Социалистических Республик.

У меня три внука — 11, 17 и 18 лет. Двое из них присутствовали на установке таблички «Последнего адреса». Они меня поддерживают. Однако насколько им близка эта тема и каково их личное отношение к ней, я говорить под запись для публикации не буду. Не те сейчас времена.

О смертной казни

Я противник смертной казни. Во-первых, не государством человеку жизнь дана, не государству ее и отнимать. Во-вторых, доказательство обвинений — это субъективный акт. Поэтому всегда есть вероятность допустить ошибку. В случае смертной казни исправить эту ошибку невозможно. Годы жизни, потерянные в заключении — это тоже жуткая цена за ошибку, но ее хотя бы как-то можно исправить и компенсировать. А смертную казнь — нет. Мой дед был признан невиновным всего через 18 лет после того, как его казнили. Если бы его не казнили, то теоретически он мог бы выйти на свободу в 68 лет, и я мог бы с ним общаться.

Эту утрату я прочувствовал в последнее время особенно остро. С одной стороны — история казни моего деда Алексея Перемытова — типичная история человека, попавшего в эти жернова террора. А с другой стороны, это очень личная история. Вот смотрите, мне сейчас 77 лет, у меня есть внуки. Став дедушкой, я понял, насколько важна семейная связь, как много она дает — обеим сторонам. Я от общения со своими внуками меняюсь, а они — от общения со мной. Мой другой дед, по отцовской линии, скончался задолго до моего рождения, в 1920 году. То есть казнь лишила меня деда по маминой линии, который потенциально мог бы еще долго жить. Когда я родился, Алексею Макаровичу могло бы быть всего 58 лет. Мы достаточно долго могли бы с ним еще общаться. Но я этого общения с ним был лишен, потому что его расстреляли. Для меня болезненно осознавать, что в моей жизни не было этого опыта общения с дедушкой. Остается только сохранять память о нем.