Гражданская война и санкции против молодой Советской республики оставили ее с пустой казной. Ответом властей стали нэп и настоящая чехарда в налоговой сфере. Население ответило массовым уклонением от налогов, справиться с которым советской власти удалось, лишь покончив с частной собственностью как таковой.
Фото: РИА Новости
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: The Art Archive/Kharbine-Tapabor/DIOMEDIA
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Fine Art Images/DIOMEDIA
Фото: Фотохроника ТАСС
«На случай… непредвиденных налогов»
«В Сызрани пожарниками был введен налог на печи. Уездным политотделом введен налог на музыкальные инструменты и в довольно-таки категорической форме, вплоть до конфискации»,— сообщала газета «Экономический путь». В Симбирской губернии, например, такими самостийными поборами занимались коммунотделы, отделы управления, наробразы, совнархозы, земотделы. Ведомства на местах, стремясь наполнить местный бюджет, вводили собственные налогообразные платежи.
В ноябре 1922 года Пензенский губфинотдел сообщал губисполкому: «По Инсарскому и Нижне-Ломовскому уездам производится под названием “самообложения” сбор натурального налога, не предусмотренного перечнем местных налогов, фактически же чисто окладного характера». В Самаре отмечались случаи взимания самочинных налогов вплоть до 1925 года, среди способов незаконного обложения особо выделялись следующие: «обложение на содержание ямщиков, на содержание сельсоветов, гужевая повинность, взимание платы при воинском переучете, продажа благотворительных марок в принудительном порядке, производство сдачи из касс марками и прочее».
Для вышестоящих инстанций это преподносилось как «самообложение по решению местных жителей». Внешне все было по закону — жители населенного пункта на общем собрании могли проголосовать за самообложение, средства от которого шли на местные нужды: устройство пожарных емкостей, помощь пострадавшим от пожара, неурожая и т. д. На практике это оборачивалось незаконными поборами.
«Начальник уездной милиции издает распоряжение, чтобы все сельские исполнители имели газету,— описывал типичную ситуацию “Административный вестник”.— В приказе он пишет, что сделать это не трудно, “лишь бы было желание”». Заканчивается распоряжение указанием: оценка деятельности начальника волостной милиции будет произведена по тому, как он проведет эту кампанию. Всякому лестно получить хорошую оценку своей работы, и начальники волостной милиции «стараются». Стоимость газет разложили на население, собрали деньги и выписали газеты сельским исполнителям.
К августу 1923 года положение в стране ухудшилось — начинался кризис, известный как «ножницы цен». «Политнастроения» рабочих и значительной части крестьянства серьезно ухудшились. Во многих областях и районах отмечались случаи голода, расцвел бандитизм. Возросло и недовольство подобными налоговыми поборами. Крестьяне жаловались в газеты: «В Семипалатинской губернии, уплатив налоги, крестьяне вынуждены были сокращать посевы». «В Приморской губернии ввиду тяжести налогов сокращено пчеловодство», «в Ярославской — налоги равны собранному урожаю».
Гнев населения стал выплескиваться на тех, кто приходил отбирать «излишки». Начались убийства налоговых работников. 31 марта 1923 года город Симбирск был потрясен зверской расправой над налоговым инспектором Суслиным, который при проведении рейда был убит среди бела дня ножом на городском рынке. Прокатилась волна убийств и по другим крупным городам.
Центральные власти, понимая угрожающее положение на местах, решили упорядочить налоговую систему. К началу 1923/24 операционного года в стране было оставлено шесть общих налогов и сборов. А местным властям разрешалось вводить около 30 местных налогов. Основным стал единый сельскохозяйственный налог, который взимался с крестьянских хозяйств в зависимости от размера надела, количества засеянных площадей, количества едоков и других факторов.
«Единый сельхозналог,— указывалось в резолюции XII съезда РКП(б),— должен решительно покончить с множественностью обложения, которая вызывает справедливые жалобы крестьянства и мешает ему твердо подсчитать свои расходы и доходы и в соответствии с этим вести свое хозяйство».
Торговцы и промысловики обязаны были приобретать полугодовые патенты того разряда, который соответствовал виду и предполагаемому объему их деятельности. Всего вводилось пять разрядов. Кроме того, раз в полгода они обязывались уплачивать уравнительный сбор, начислявшийся на полученную прибыль. Большое внимание уделялось сбору косвенных налогов — акцизов на различные товары.
«Исключительно важная задача современного косвенного обложения заключается в том, чтобы косвенными налогами, которые позволяют систематически и мелкими дозами и сравнительно безболезненно настигать плательщика, обложить крестьянскую массу населения»,— утверждал известный советский экономист и один из создателей нэповской налоговой системы Павел Гензель.
На практике все оказывалось несколько иначе, чем виделось в тиши кабинетов: «Вводится какой-либо акциз, и смотришь — не успели еще обложить товары, а цены на них поднялись процентов на 300–500 акцизной ставки. То же явление наблюдалось и при увеличении ставок других налогов... При моих разговорах с торговцами они объясняют такое “непропорциональное” увеличение цен при обложении товаров вроде как бы желанием создать “особый страховочный фонд” на случай могущих быть каких-либо непредвиденных налогов или сборов»,— отмечал осенью 1923 года пензенский инспектор косвенных налогов Орехов.
«Несмотря на то что в 1922/23 бюджетном году косвенное обложение охватило весьма значительное число продуктов и в довольно высоких ставках падало на такие широко распространенные продукты, как сахар, соль, табачные изделия и керосин, общие финансовые результаты должны быть признаны весьма скромными: 109 млн золотом в год, то есть около 90 коп. золотом на душу населения, тогда как в 1913 году сумма акцизных доходов составляла 2 руб. 9 коп. на душу»,— заключал Гензель.
Упорядочение налоговой системы привело к росту собираемости налогов, а кое-где и к перевыполнению плановых показателей. Например, в Пензенской губернии налоговое задание было выполнено по итогам 1922/23 года в размере 126%. Росла и недоимка. В той же Пензенской губернии, например, ее сумма за период с 1 октября 1923 года по 1 февраля 1925-го выросла со 126,3 тыс. до 450 тыс. руб.
Среди причин этого явления инспекторы Наркомфина указывали в основном на отсутствие репрессивных мер и недостаточное применение принудительных мер взыскания недоимки. Важной причиной был также и рост налоговых ставок, несоразмерных с платежными ресурсами населения. Средний размер налогообложения на душу населения увеличился во втором полугодии 1923/24 года по сравнению с первым на 90%, а в некоторых уездах рост налогообложения доходил до 692%. Еще одной причиной роста недоимки было отсутствие планового подхода губернских финансовых органов к ее ликвидации.
Вместе с тем реальные сложности в сборе налогов сохранялись. Это заставляло уездные органы власти продолжать искать альтернативные способы пополнения бюджетов и вводить дополнительные поборы. Одним из таких методов было переобложение отдельных категорий населения. В частности, поступали жалобы от отходников, работавших, как бы сегодня сказали, вахтовым методом. Им насчитывали заоблачные суммы налоговых платежей, не применяя положенных скидок и льгот.
«В Кемской волости Череповецкой губернии почти все крестьяне заняты на отхожих промыслах: по лесозаготовкам и сплаву леса,— писали крестьяне в “Правду”.— Некоторым из них приходится жить дома очень мало. Обязательное постановление Череповецкого губисполкома о едином сельскохозяйственном налоге говорит, что побочные заработки должны облагаться в половинном размере. А волналогокомиссии (волостные налоговые комиссии.— “Деньги”) принимают в расчет весь заработок или же делают “скидку”: работавшим с лошадью — 50 процентов и одиночникам — 25 процентов. Так, например, крестьянин Кемской волости Беляев, имеющий 10 душ семейства, заработал фактически 400 р. Все эти 400 р. приняли в расчет да плюс от хозяйства 300 р., всего 700 р. Цифра, которую должен уплатить Беляев, получается солидная — 60 руб. Наряду с этим крестьянин, имеющий такой же надел земли и 6 душ семейства, но не ходивший в отхожие заработки, платит в 5 раз меньше, то есть 13 р. 20 к. Это вызывает большое недоумение у крестьян. Есть среди них и такие, которые должны платить по 100–120 р.».
При общей упорядоченности по видам налогов общая непоследовательность налоговой политики центральной власти сохранялась. Задним числом менялись налоговые ставки, налогооблагаемая база и объекты обложения. Торговцы жаловались: «Если в январе 1922 года с небольшой угловой лавочки со входом для покупателей взималось 1,5 млн руб., то уже в мае — 84 млн руб., причем измененные ставки налога распространялись и на прошедшие месяцы начиная с января». Все это создавало панические настроения среди нэпманской буржуазии, приводило к частой смене вывесок, изменению форм организации производства и торговли. Местные газеты писали: «Торговля и промыслы калейдоскопически меняются, одни предприятия возникают, другие закрываются, от единоличных хозяев переходят к артелям, артели, в свою очередь, распадаются на единоличные и т. д. Не зная, какая ставка налога ожидает плательщика, но наперед предугадывая, что немалая, плательщик заранее принимает меры к ускользанию от налога или переходит в подполье, к нелегальной деятельности, то есть в такое положение, при котором органы фиска лишены возможности их уловить».
«Вряд ли кулаки сообщают… точные сведения о своих доходах»
Одним из самых распространенных способов ухода от уплаты налогов в период нэпа было прямое сокрытие налогооблагаемой базы. Крестьяне скрывали посевы, чтобы платить меньший сельскохозяйственный налог. По отдельным волостям доля сокрытых посевов достигала 50%. Власти обвиняли в этом кулаков и зажиточных крестьян.
«Вряд ли кулаки сообщают Центральному статистическому управлению совершенно полные и точные сведения о своих доходах,— утверждал советский экономист Юрий Ларин.— Они были бы сумасшедшими, если бы делали это, имея в виду конечный результат в виде возможности новых налоговых мероприятий советской власти. Само ЦСУ делает постоянно весьма значительную прикидку, например, на утайку посевной площади при показаниях о ней».
Для выявления «случаев утайки» с 1925 года стали проводиться специальные рейды, в ходе которых замеряли площадь засеянных полей. На страницах газет описывались результаты подобных обследований: «В селе Михайловском, Ставрополье, было укрыто 2000 десятин. …Проведенный по Усть-Медведицкому округу фактический обмер площадей посева некоторых селений дал следующие результаты: по селению Грачи по обмеру площадь посева равна 1411 десятинам, а в поселенном списке значится всего 677 десятин, то есть меньше наполовину, по Шуруповскому обществу посев равен 850 десятинам, а в поселенном списке значится 492 десятины».
Весьма распространенной была и практика сокрытия части крестьянских доходов, которые были получены от торговли и неучтенных промыслов. Например, в результате обследования, проведенного финансовыми работниками в Шелаболихинском районе Сибирского края, в 1927 году «были зафиксированы случаи сокрытия доходов от сдачи в наем оборудованных помещений под торговлю либо промышленное предприятие».
Наступало время коллективизации, поэтому основными фигурантами по этому виду налоговых преступлений стали кулаки и зажиточные крестьяне. «Правда» сообщала о результатах судебных процессов: «И. Г. Чурбанов (станица Суворовская, Северный Кавказ), по профессии виноторговец, хлебороб, бондарь и пчеловод, имеет 3 дома, 125 ульев пчел, скрывал 75 ульев. Нарсуд приговорил его за злостное укрывательство к 6 месяцам заключения». Сельские корреспонденты писали в «Правду» о том, что «бедняки и батраки знают, кто из зажиточных и сколько укрыл, но боятся подать на это жалобу, ибо находятся от них в материальной зависимости». В этой связи предлагалась возможность подачи анонимной жалобы.
Следующим видом уклонения от уплаты налогов было занижение реальных доходов. Причем в силу специфики налогового законодательства в этот период часть доходов населения попросту не учитывалась. Сельские корреспонденты писали в «Правду»: «В Батмановской волости Кинешемского уезда крестьяне занимаются выработкой изделий из шерсти: варега, сукно, войлок, валенки. Бедняки-кустари организованы в артели. Зажиточные же работают самостоятельно. При учете неземледельческих заработков по сельхозналогу заработок бедняков в артелях был учтен точно, согласно расчетных книжек из артели. У кустарей же, работающих самостоятельно, заработок учтен не полностью. Таковой неравномерный учет заработков может разложить примерно работающие артели».
Описывал эту же проблему и Павел Гензель: «Задача промыслового налога — уловить доход от промысла… Но не только трудно определить пределы промыслового налога: гораздо труднее для фиска установить размеры дохода от промысловой деятельности». Чтобы решить проблему, Гензель предлагал активнее применять патентную систему налогообложения.
Занижение реальных объемов экономической деятельности в торговле было связано с ведением бухгалтерии и взиманием уравнительного сбора. Поскольку взимание уравнительного сбора осуществлялось два раза в год на основании подаваемых владельцами предприятий данных, это открывало большой простор для махинаций. Причины были просты: в одних случаях не хватало грамотных работников, способных вести торговые книги, а в других — на это шли сознательно, с целью сокрытия объемов торговли. Способствовал успеху махинаций и тот факт, что для торговцев не было единых утвержденных форм отчетности по уравнительному сбору. По словам работника НКФ Добротворского, «что касается ведения книг торговыми предприятиями, то выполнение этого требования для владельцев III и IV разрядов предприятий, по единодушному свидетельству фининспекторов, невыполнимо ввиду безграмотности и малограмотности состава торгующих. Если для предприятий IV разряда в отдельных случаях и возможна кое-какая бухгалтерия, то для массы владельцев предприятий III разряда… счетоводство немыслимо». Причем это касалось не только мелких уездных лавок, но и довольно крупных магазинов в губернских городах.
Нередкими были случаи, когда фактическая деятельность не соответствовала разряду приобретенного патента. Например, по сообщению местной газеты, «в Бийске гражданин М. В. Польшин, занимавшийся торговой деятельностью, соответствующей II торговому разряду, объясняя причину неуплаты налога, говорил о том, что он не занимался торговлей, а производил обмен собственного сырья и молока на разную провизию, ссылаясь на то, что в положении о промысловом налоге ничего не разъясняется относительно товарообмена. Решением губернской налоговой комиссии от 28 февраля 1922 года Польшин обязывался приобрести патент II разряда на торговое предприятие и заплатить штраф в размере 50 р. за беспатентную торговлю». Схожим образом работали и в Поволжье. В частности, в селе Промзино Алатырского уезда Симбирской губернии, судя по отчетам налоговиков, «процветала безлицензионная торговля, многие патенты были просрочены, наблюдалось огромное завышение цен». В городе Ардатове в середине 1925 года «частные лица брали патенты на промышленное производство, однако занимались торговлей. Пришлось принимать серьезные меры с привлечением милиции для пресечения этих фактов». Время от времени возникали ситуации, когда, выбрав патент на кустарный промысел, человек получал от государства соответствующие материалы и сырье, однако эти материалы подобный «промысловик» попросту начинал продавать. Обороты такой торговли достигали порой полумиллиона.
Уклонялись от уплаты налогов и с помощью закрытия предприятия или его фиктивной перепродажи к концу налогового периода. Поскольку подоходный налог и налог на сверхприбыль начислялись и взимались по истечении пяти месяцев деятельности предприятия, то ко времени платежа оно временно закрывалось, переоформлялось на подставное лицо или фиктивно продавалось. Например, в ходе одного из обследований налоговой комиссии на Алтае «были установлены случаи, когда одно и то же предприятие, фактически принадлежащее одному лицу, на протяжении года три раза переходило к фиктивным владельцам, причем бывший хозяин магазина превращался в продавца, а продавец — в хозяина». Крайней формой ухода от уплаты налогов и проверок контролирующих организаций являлось создание фирм-однодневок. В печати рассказывалось о многочисленных случаях подобных нарушений. «Предприятия столь же быстро и легко кончают существование, как быстро и легко возникают. Все сводится к случайной покупке и по возможности быстрой реализации товаров»,— писала одна из советских газет в 1920-е.
Использовалось и незаконное получение налоговых льгот, которые государство предоставляло кооперативным организациям, единоличным кустарям и инвалидам. Это явление выражалось в виде организации различных кооперативов (кустарных, промысловых, инвалидных) под контролем крупного частника, являвшегося посредником-оптовиком либо состоявшего членом кооператива с наибольшим паевым капиталом.
«В Вятской губернии в Ключевской волости Котельнического уезда организовалось потребительское общество с количеством членов до 50 человек,— сообщалось в отчете по результатам обследования низовых кооперативов.— Общество организовывалось по инициативе кулаков. В состав правления вошли бывшие торговцы, которые заключили договор с частным торговцем, внесшим половину капитала в оборот ЕПО и получающим 50% прибыли».
Отмечались подобные случаи и на Алтае. «Только на территории Барнаульского уезда в 1925 году было выявлено 15 кооперативов, не состоявших в союзах и не предоставивших доказательства своего действительного кооперативного устройства»,— сообщала местная пресса. После проверки таких лжекооперативов им пересчитывали налоги и снимали все льготы.
Оформление налоговых льгот было невозможно без участия в этих махинациях работников налоговых органов. Периодически разоблачались и наказывались сотрудники, «которые за крупные взятки зачисляли состоятельных нэпманов на должности заведующих отделами своей конторы, что давало последним освобождение от многих налогов, отсрочки по возврату государственных кредитов и другие льготы». Нэпманы не стеснялись подкупать налоговых инспекторов.
Невзирая на то что сотрудникам налоговых органов было запрещено консультировать торговцев, владельцев предприятий, директоров заводов и т. п., случаи консультирования все равно встречались. Порой налоговые инспекторы за взятки закрывали глаза на явные преступления, переписывали акты проверок, выдавали фиктивные справки. Историк А. Ю. Епихин указывает, что «получили распространение внеслужебные отношения работников налоговых органов с представителями хозяйствующих субъектов, которые порой переходили в консультации по уходу от налогов, выражение просьб к коллегам по работе о содействии той или иной коммерческой структуре». В период с 1921 по 1923 год в Симбирской губернии за взяточничество, сговор, незаконное консультирование и уменьшение налоговых сумм к уголовной ответственности привлекли 322 человека, из них девять работников финансовых органов. Подобные практики были распространены и в Самарской губернии, в которой «большое количество нечистых на руку налоговых и финансовых работников были разоблачены в 1925–1927 годах».
«Сильный рост ставок и увеличение благодаря этому соблазна по части утайки доходов со времени войны заставили усилить права органов фиска и наказуемость,— утверждал в 1927 году Павел Гензель.— За утайки и ложные декларации вместо прежде почти единственных денежных штрафов были установлены: тюремное заключение, опубликование приговора, лишение гражданских прав и т. д., а надзирающим инстанциям фиска даны широкие полномочия по просмотру книг и даже домашнему обыску; к ответственности привлекаются не только сами плательщики, но и их советчики».
Впрочем, в провинции часто дело до суда не доходило. По данным историка И. А. Чуканова, «в одном только небольшом Ленинском районе Ульяновска 23 гражданам в августе 1928 года было предъявлено налогов к уплате на сумму 34 тысячи 769 рублей. Люди вынуждены были бросать все и убегать. Например, бывшему частному торговцу Базанову, проживающему в Ульяновске, несмотря на то что он рассчитался с налогами, предъявили повторно к уплате сумму в размере 15 рублей 17 копеек, куда вошли начисленный подоходный налог, штрафы, остальные надбавки, налог на “сверхприбыль”. Так как уплатить данный гражданин всю сумму не смог, у него отняли большую часть имущества и часть дома».
А в столице начиная с 1926 года прошел ряд показательных процессов, связанных с уклонением от уплаты налогов. В частности, широко освещалось в печати так называемое московское дело комиссионеров, по которому проходили восемь человек.
«Комиссионеры были привлечены к уголовной ответственности за уклонение от уплаты налогов и за составление ложных счетов с целью сокрытия подлежащих обложению договоров»,— сообщала «Правда» в феврале 1927 года.
Ужесточение законодательства за налоговые нарушения, полное вытеснение частника из торговли, раскулачивание и проведение показательных процессов сделали свое дело. К началу 1930-х годов количество налоговых преступлений резко пошло на убыль. Вероятно, еще и потому, что уклоняться от налогов стало практически некому: роль частной собственности в народном хозяйстве упала почти до нуля.
Взыскание недоимки по зачастую непосильным налогам стало прелюдией к раскулачиванию зажиточных крестьян. Партийные агитаторы обещали деревенской бедноте светлое будущее в колхозах, а зажиточным угрожали налогами. Одной из причин развития отхожих промыслов в русской деревне была сравнительная простота ухода от налогов. Ненависть к налоговым инспекторам была настолько велика, что пришлось приставить к ним милицейскую охрану. Советская власть предпочитала не бороться с вредными привычками, а обращать их в доход казны. Советской России была нужна валюта, которую можно было получить, продав зерно за границу, а поскольку крестьяне утаивали посевы, репрессии были неизбежны.