Поиск

Какой будет архитектура

Григорий Ревзин о городе будущего

Архитектура — последнее из искусств, которое до сих пор еще пытается выстроить себя на апелляции к высшей истине. Литература, кино, музыка, театр, пластические искусства давно от этого отказались, и архитектура вынуждена будет пойти вслед за ними и выстраивать себя на основе идеи переживания людей — хоть пока и не очень понятно, как это

Джотто ди Бондоне. "Сцены из жизни Святого Франциска"

Фото: Giotto Di Bondone

20 лет назад я был искренне убежден, что архитектура будущего должна быть классической. Мне это представлялось самоочевидным. Каждый, кто бывал в историческом центре и в спальном районе, думал я, не может не принимать такой простой вещи. Авангард и модернизм создали настолько невыносимую среду для обитания, что спорить с этим могут только архитекторы в силу скромности их эрудиции, неумело спрятанной за увлечением новизной.

Я и сейчас думаю, что тот удар, который нанес модернизм по городам всего мира, ничем не искупить. Это ошибка цивилизации. Есть великие произведения архитектуры авангарда, но почти нет не только великих, а сколько-нибудь сравнимых по качеству с историческими центрами городов. Я знаю два модернистских города с качественной городской средой — Тель-Авив и Сингапур. На фоне тысяч неудач всемирного Бирюлево это исчезающе мало. Моя убежденность в возможности классики будущего пошатнулась не из-за того, что я поверил в модернизм.

Я хочу сказать, что мне невероятно повезло в жизни. Я встретил нескольких архитекторов, которые неожиданно для меня разделяли эту убежденность. И на моих глазах сумели провести ее в жизнь, построив десятки неоклассических зданий и даже несколько небольших городов. И эти мои друзья, люди, по моему мнению, большого таланта, убежденности и иногда выдающихся человеческих качеств, более или менее все прошли на моих глазах одну и ту же эволюцию.

Модернизм был официальным стилем распавшегося СССР. Начиная свой путь, они были свободомыслящими, открытыми миру, ищущими людьми. Сама их любовь к классике, требовавшая большого мужества и стойкости из-за жесткого, иногда вполне подлого сопротивления среды коллег, была связана с увлеченностью европейской культурной традицией. Они ставили колонны во имя любви к Европе.

Сегодня они все пришли к глубокой церковности, государственничеству, энтузиазму по поводу присоединения Крыма, нетерпимости к сексуальным меньшинствам и мигрантам. Мой любимый друг, чей портрет висит у меня на стене, уже много лет убеждает меня, что я не могу даже произносить, что я либерал, потому что быть либералом — это просто нельзя, это настоящее зло.

Конечно, как либерал, да и просто по-человечески, я убежден, что делать из политических и религиозных взглядов препятствия для общения и уж тем более для признания мастера абсолютно недопустимо. Мне, однако, кажется занятным, что все архитекторы, о которых я говорю, выбрали более или менее одно и то же. Я не могу не вспомнить, что западные неоклассики 1980-х, в чем-то служившие для них если не образцом, то надеждой, тоже отличались крайне консервативными взглядами. Опять же, я не то чтобы возражаю против их права думать, как им заблагорассудится (хотя, конечно, антисемитизм Куинлана Терри может вызывать известную досаду). Но это направление мыслей вселяет некоторую растерянность именно в связи с идеей будущего.

На мой взгляд, что церковь, что авторитарное государство — институты, вполне доказавшие свою неспособность в сегодняшнем мире родить мысль, которая как-то увлекла бы людей в смысле развития. Все идеи, совершенно изменившие нашу жизнь, пришли не оттуда, они только сопротивлялись, иногда более, иногда менее успешно, всегда предавая при этом свои идеалы справедливости и любви к ближнему, и в итоге всегда отступали. Я понимаю, будущее может родиться в непредсказуемом месте, но все же вряд ли в РПЦ.

За будущее у нас, в архитектуре, отвечает модернизм и даже скорее авангард, заглядывающий за предел современности. Я должен сказать, что мне опять же необыкновенно повезло в жизни. В тот момент, когда я пришел к убеждению, что архитектура должна вернуться к классике, актуальный модернизм был представлен панельными домами спальных районов и мраморной слизью брежневских райкомов. Но на моих глазах несколько архитекторов произвели революцию в русском модернизме, построили десятки замечательных зданий и несколько городов. Это люди выдающегося таланта и иногда большого благородства.

Более или менее все они проделали на моих глазах одну и ту же эволюцию. Они начинали как люди открытые, свободомыслящие, безусловно западники и скорее либералы, с глубоким переживанием губительности эксперимента над людьми и страной, который был произведен в СССР. В начале 2000-х все они строили для олигархов и были сторонниками капитализма. Но дальше они левели, левели и левели, хотя частный заказ сменился не общественным, а девелоперским, то есть тоже капиталистическим. Те, кто сегодня не совсем полевел, умело это скрывают, потому что их европейские коллеги, на которых они во многом ориентируются,— это просто коммунисты того или иного извода.

Я не могу выбрать, что мне более … ну, скажем, чуждо — РПЦ или коммунизм. Мне, однако, кажется интересным, зачем что-то из них нужно,— не вообще, тут вы сами все знаете, а именно архитектуре.

Архитектура создается не для самовыражения, а для других. Но соответствовать другим напрямую она не может — она не одежда, она не подходит каждому. Архитектура подлаживается к людям через идеологические конструкты.

Хотя мы не отдаем себе в этом отчета, она архаична и вряд ли имеет отношение к будущему.

Сошлюсь на Ноя Харари, книгу «Краткая история будущего». Суть его идеи в том, что до наступления Нового времени источник легитимности полагался вовне человека: Бог устанавливал, что справедливо, правильно и прекрасно, задача заключалась в том, чтобы истолковать его установления применительно к конкретному случаю. После — эта компетенция отошла к переживанию, к чувствам человека. Чувство — переживание внутри себя или чуткость переживаний — стало критерием истины там, где раньше была религия или идеология. Даже верующие под это подстроились. У них все время по разным поводам оскорбляются чувства (поскольку Бог и традиция создали им развернутый кодекс поведения), но та правда, к которой они апеллируют,— не воля божья, а внутреннее переживание дискомфорта.

Сам конфликт классики и модернизма оказался возможным только потому, что архитектура попыталась зацепиться за большие идеологии — коммунизм и тоталитаризм — и превратиться в разновидность политики. Понятно, что без Сталина и Гитлера у нас не было бы волны неоклассицизма ХХ века, но и без катастрофы Октябрьской революции волна авангарда и модернизма не имела бы никакой силы.

Архитектура — последнее из искусств, которое до сих пор еще пытается выстроить себя на апелляции к высшей истине. Литература, кино, музыка, театр, пластические искусства так давно от этого отказались, что уже забыли, как это вообще бывает. Они все работают с истиной чувства, правами внутреннего переживания. Они не имеют предписанных правил эстетики, не апеллируют к внешнему авторитету. Архитектура же держится из последних сил. И именно для того, чтобы удержаться, архитекторы пытаются достроить свои взгляды до той или иной формы фундаментализма, до архаического поиска высшей силы, к которой можно было бы прислониться своим творчеством.

Будущее сегодня, с моей точки зрения,— это не то, что мы строим и инструментом строительства чего является архитектура. Будущее настает само и ломает конструкции настоящего. Я думаю, главная особенность архитектуры будущего заключается в том, что она утратит свою атавистическую тягу апелляции к высшему идеалу. Возможность строить архитектурную форму исходя из тех или иных высших истин будет потеряна. Нет, нет и нет — этого вообще больше не будет. Архитектура вынуждена будет пойти вслед за другими искусствами и выстраивать себя на основе идеи переживания людей. Она будет организовать себя как спектакль, как кино, как флешмоб. Камень и пространство остались в прошлом. Чувства людей — вот материал архитектуры.

Согласен, пока не очень понятно, как это. Но есть очевидные вещи. Переживание и чувства — это ведь в данном случае дело не вполне индивидуальное. Искусство заключается в том, чтобы объединить людей одним чувством,— именно так работает кино или сериал. Люди убеждаются в истинности своих чувств тогда, когда обнаруживают, что то же испытывают и другие,— тогда внутреннее переживание становится смыслом, осмысленностью жизни. Но это означает, что человек потребляет переживания социума или даже — что социум потребляет сам себя. Соответственно архитектура становится значимой вовсе не формой — это малосущественный вопрос. Она интересна тем социальным процессом, тем переживанием социума, который ей удается спровоцировать и организовать в себе и вокруг.

Сегодняшняя связь между людьми — это больше не спектакль на площади или в гостиной, не улица с магазинами, не столик в кафе на бульваре. Это сеть, интернет. Именно там люди научились в невиданных масштабах делиться с собой друг другом, вместе переживать и чувствовать (в наших конкретных обстоятельствах — переживать и чувствовать ненависть по преимуществу, но это, может, и пройдет). Вернее — это площадь, улица, парк, кафе плюс сеть. Когда вы обнаруживаете, что люди сидят вместе на траве в парке, десятки людей, каждый уставившись в свой смартфон, и говорите, что это идиотизм, бред, зачем они собираются, чтобы быть в одиночестве,— то это высказывание из той же парадигмы, что «истина в РПЦ, и Че Гевара ее пророк». Нет, это и есть будущее. Они собираются, чтобы вместе пережить чувство вовлеченности во всемирную сеть.

Архитектура — это оформление места перехода из онлайна в офлайн и обратно. Это и есть будущее архитектуры.

Город будущего

Принципиальная новизна города будущего нашего времени в том, что он не является инструментом достижения будущего. Это совсем иная конструкция. Она основана на том, что будущее наступает само по себе. Город нужно к нему приспособить — и сам город, и, главное, его жителей.

Картина дня

Вся лента

Вся лента