Буква, голос и говорящая голова
Иван Давыдов о революции радио- и телевещания
в зеркале своих революций
Я включаю телевизор. Да, это страшные слова, в наше время это все равно что заявить, например, публично — ну, не знаю, "я ковыряюсь в носу",— но честным быть полезно. К тому же у меня есть оправдание: я много пишу о политике, а телевизор — бесценный источник знаний о пропагандистских трендах и косвенно — об умонастроениях властителей наших. Я включаю телевизор, и телевизор говорит мне: "Еще одним доказательством того, что на Украине творится полный кошмар, является турне Михаила Саакашвили по городам страны".
Лет сто пятнадцать назад представитель образованного класса, привыкший начинать утро с газеты и чашки кофе, просто не понял бы приведенной выше фразы. Она показалась бы любителю кофе наглой, вызывающей, взрывающей привычные представления о мире. И не только потому, что образованные люди тех баснословных времен были умнее нас (хотя, судя по некоторым признакам, все-таки были). Само ведь по себе турне, пусть даже и такого неоднозначного политика, каким кажется российскому телезрителю Михаил Саакашвили, ничего еще не доказывает. Как раз доказательство-то телевизор и опускает за ненадобностью (блатной привкус, которым страшный ХХ век обогатил невинный глагол "опускать", здесь, кстати, тоже не будет лишним). Вместо доказательства — как-то по-особенному неприятно снятый, скалящий рот экс-губернатор Одессы и вокруг агрессивно орущие люди. Человек телевизионной эпохи сразу понимает: да, полный кошмар творится на Украине. И немного пугается. Даже я, а я телезритель закаленный, тренирующий в себе умение со стороны смотреть на продукты жизнедеятельности пропагандистов, и то пугаюсь.
Кофе, газета, терпение, усидчивость
Итак, счастливое время, читателю газеты в кафе еще и в голову не приходит, что мировая война возможна (хотя Первая мировая война совсем скоро начнется). ХХ век еще только крадется в его размеренную жизнь. Он открывает газету. Государь отбыл в Ливадию, графа Толстого посетила в Ясной Поляне делегация рабочих. В передовице известный публицист, властитель дум и кумир молодежи, обсуждает животрепещущие вопросы, ну, например, женского образования. Публицист не щадит ни газетных площадей, ни времени читателя. Важнее — внятно изложить аргументы, развернуть полотно доказательств. Если нужно — то допустимо процитировать строк этак пятьдесят из вражеской газеты, где другой известный публицист по-иному отвечает на «женский вопрос».
Все, о чем читает любитель кофе, произошло в лучшем случае вчера (ладно, в колонке новостей есть пара срочных телеграмм от "наших корреспондентов с мест", но даже и новости преобладают вчерашние). Или неделю назад. Или месяц. "Женский вопрос" почти вечный, о нем еще в "Колоколе" писали, а теперь вот и до "Нового времени" очередь дошла. Итак, во-первых, время. Время читателя газеты — очень медленное, непонятное нам время. Кажется, они собирались жить вечно и совсем никуда не спешили. Война и революция доходчиво растолковали читателям газет, насколько они были неправы.
Время читателя газеты — очень медленное, непонятное нам время. Кажется, они собирались жить вечно и совсем никуда не спешили. Война и революция доходчиво растолковали читателям газет, насколько они были неправы
Время тягучее, зато разум — ясный. Читатель газеты привык, что слова не бросают на ветер. Позиции обосновывают. Тезис цепляется за тезис, по цепи добираешься до синтеза. Ты можешь не соглашаться с выводом, но тебе, по крайней мере, показали, почему такой вывод сделан. Большая статья (а большие статьи преобладают, времени ведь впереди вагон и у пишущих, и у читающих) — это почти всегда маленький трактат. Мутные фотографии и кое-как воспроизведенные на печати рисунки — дело второстепенное. Слово давит и царствует.
Привычки, навязанные потреблением информации, определяют картину мира. И ожидания от мира во всех его проявлениях. Все действительное разумно, давно сказал мудрый немец, и только самые отчаянные из декадентов рискуют в этом сомневаться.
Кофе стынет, а модный публицист все никак не может разобраться с женским вопросом. "Окончание в следующем номере",— читает любитель кофе и переходит к страничке "Смесь". Чудесный двухголовый ребенок родился в Индии. Чудесный двухголовый ребенок — гость из будущего, намек на другие совсем привычки к потреблению информации, но любитель кофе про это, конечно, не догадывается. А стоило бы — скоро газеты сдадутся новой эпохе, задрав штаны, побегут за радио, и погоня (бесплодная) за бессвязными новостями загонит публициста куда-то в угол, превратит в колумниста, а все остальное пространство займет безобразно разросшийся раздел "Смесь". И напишет в 1935-м Марина Цветаева свое бессмертное: "Кача — „живет с сестрой” — ются — „убил отца!” — Качаются — тщетой Накачиваются". Про новых читателей новых газет, для которых газеты — просто способ убить время, пока рядом нет радиоприемника.
Голос из пустоты
Глядя из времен нынешних, непросто понять, какой грандиозный переворот в умах совершило радио. Ну да, фоновый шум, утешающий водителя, застрявшего в пробке. Уважаемая ведущая обещает после эфира рассказать даме-телекритику, тоже, конечно, уважаемой, что такое кожаная флейта. Это на радио для интеллектуалов, кстати. На развлекательных станциях жизнь ожидаемо жестче.
Но то теперь. А когда радио только-только стало вещью общедоступной, оно ошеломляло. Во-первых, оно уничтожило время и расстояния. Наш корреспондент передает с театра военных действий. Гремят взрывы. Много убитых и раненых. Прямо сейчас и здесь. Ты — за многие версты (у них ведь, бедолаг, и самолетов-то нормальных не было, и поезда ходили медленно, мир им казался невероятно большим), но ты — рядом. Ты в буквальном смысле слова современник и соучастник любого события в любом месте. Мир сжимается, время превращается в главную ценность, новый способ потреблять информацию заставляет жить быстрее.
Во-вторых, бал начинает править устная речь. Газетный, тем более — журнальный писатель обдумывал слова, оттачивал фразы, творил литературу, даже если за малую мзду описывал преимущества мыла компании "Иванов и сыновья" перед всеми прочими сортами мыла. У невидимого оратора из радиоприемника такой возможности нет. А устная речь — даже моя, даже ваша, даже профессора латинской филологии — всегда менее грамотна, чем письменная. И у потребителя информации подспудно возникает понимание, что можно, а значит, и правильно говорить вот так — с ошибками, словами-паразитами, главное ведь эмоция. В устной речи интонация важнее прочего, в то время как при чтении мы интонацию автора додумываем, и совсем не факт, что делаем это правильно.
Радио уничтожило время и расстояния. Ты в буквальном смысле слова современник и соучастник любого события в любом месте. Мир сжимается, время превращается в главную ценность, новый способ потреблять информацию заставляет жить быстрее
Это важный момент, между прочим, революция внутри революции, меньше ведь становится не только дистанция между слушателем и событием, уменьшается, хотя не вовсе пока исчезает, дистанция между слушающим и говорящим. Иерархии внутри информационного мира еще не рушатся, но трещины на них уже различимы. К тому же случайный прохожий вполне может оказаться полноправным участником передачи — "А вот идет какой-то господин, скажите, господин, вам сегодняшнее исполнение Вагнера тоже показалось дрянью?" (позже телевизор эту технологию доведет до совершенства). Конечно, бывали и письма в газету — "милостивые государи, прочитав ваш возмутительный опус, я не мог смолчать",— но тут ведь еще место должно найтись, и вообще приходится держать уровень.
В-третьих, информация становится проще. Слушать легче, чем читать. А когда говоришь вслух, сложнее ткать ковер последовательных аргументов, да и незачем, у слушателя не будет ни времени, ни возможности вернуться к сказанному. Радиотекст нельзя перечитать. Он перестает существовать в тот момент, когда говорящий умолкает. У такого текста нет второго дна.
И конечно, приходится делать скидку на то, что среди слушателей — люди малограмотные или вовсе неграмотные. Теперь информация доступна для всех, и это давит на производителей информации. Аудитория радио заведомо хуже образована, чем даже потребители самых незамысловатых газет, предтеч таблоидов. Информационная среда и потребитель информации влияют друг на друга — и вместе чуть-чуть глупеют.
Понять происходящее, как сказано выше, непросто, но есть способ почувствовать — прекрасный, теплой ностальгией пропитанный фильм Вуди Аллена "Эпоха радио". Про жизнь простого человека, для которой естественным фоном стал говорящий голос. Пока без лица.
Телевизионный человек и его вечность
До превращения говорящего голоса в говорящую голову — полшага, и когда изобретатели эти полшага делают, оказывается, что потребитель уже готов, воспитан эпохой радио (и кинематографом, конечно, миром движущихся картинок), осталось просто телевизор включить.
"Просто" — ключевое слово для описания новой информационной среды, основанной на сложнейших технологиях. Телевидение, которое, как помнят видевшие фильм "Москва слезам не верит", то есть все поголовно жители России старше пятнадцати, убьет однажды и кино, и театр, и газеты, и книги. И радио, разумеется. Но на самом деле оно, так ничего из вещей перечисленных и прекрасных не убив, просто доделывает работу радио.
Мир становится еще ближе. Теперь ты не просто современник и соучастник любого происшествия в любой точке мира, где есть камера и антенна, чтобы передать картинку. Ты наблюдатель. Свидетель событий. Войны в Крыму, ну например. Теперь сложные аргументы и последовательность изложения — это кража твоего времени. Это реально бесит. Чего тут разводить антимонии, когда вот он — Саакашвили, нехорошо улыбается, и каждому ясно, что в Киеве не только дядька, но еще и кошмар.
Смотреть еще проще, чем слушать. Больше смотришь — меньше задумываешься. Картинка обладает неотвратимой убедительностью. Телевизионная реальность рвет мир на мелкие части, но коротких новостных сюжетов достаточно, чтобы убедить смотрящего, что он все и про все понял. Специалисты называют это клиповым сознанием, но нам не нужны специальные термины. Это наша вселенная, мы в ней живем. Чудесные двухголовые мальчики идут строем, и все, что мы знаем отныне,— безразмерный отдел «Смесь».
Мы живем в эпоху новой революции, к нам пришел интернет, который, разумеется, да, как же, куда же без этого, убьет телевизор, балет, оперу и далее по списку. Даже, возможно, хоровое пение. Но тоже пока не убил и продолжил эксплуатировать того самого человека, которого породило радио и выпестовало телевидение. Даже в (короткую, теперь все эпохи короткие, мы живем стремительно, чай, не читатели газет какие) эпоху расцвета текстовых блогов, сознание интернет-человека осталось телевизионным — клиповым, лоскутным, фрагментарным. Теперь, когда телевизор пробрался-таки в сеть и влогеры стали важнее блогеров, говорящие головы вернулись, и вовсе нет необходимости менять свои телезрительские привычки. Разница в том, что новый информационный мир — это и есть мир случайных прохожих, которым, чтобы охаять сегодняшнее исполнение Вагнера, нет нужды ждать корреспондента с микрофоном. Смартфона достаточно.
И разве что где-нибудь в темных глубинах телеграма можно услышать, как шевелится допотопное чудовище — отказавшийся от прелестей интерактива газетный человек, который хочет только вещать, не отвлекаясь на комментарии публики. Получается, правда, у него так себе.
Приобретения
Ощущение причастности к главным событиям по всему миру.
Уверенность любого человека в том, что он не хуже эксперта разбирается в любой проблеме.
Диктат стандартизированной красоты и ее же культ.
Возможность смотреть футбол, не вставая с дивана.
Потери
Привычка к последовательному развертыванию систем аргументации.
Уважение к слову и грамотной речи.
Право жить медленно, не стыдясь своей медленной жизни.
Полезное смирение.